Ханья Янагихара - Маленькая жизнь
– Конечно, Виллем, – сказал он. – Отличная идея.
Ресторан был во Флэтайроне, и, расплатившись, они некоторое время шли пешком, в молчании, как вдруг он увидел, что навстречу идет Калеб, и, в панике схватив Виллема, толкнул его в сторону ближайшего подъезда, с силой и быстротой, удивившей их обоих.
– Джуд, – обеспокоенно сказал Виллем, – ты что делаешь?
– Тсс, молчи, – прошептал он Виллему. – Просто стой так и не оборачивайся. – Виллем послушался, стоя вместе с ним лицом к двери.
Он считал секунды и, убежденный, что теперь Калеб наверняка прошел мимо, осторожно выглянул на тротуар и увидел, что это вовсе не Калеб, просто какой-то другой темноволосый высокий мужчина, но не Калеб, и он с облегчением выдохнул, ругая себя за глупость и панику. Тут он заметил, что до сих пор держит Виллема за рубашку, и разжал кулак.
– Прости, – сказал он. – Прости, Виллем.
– Джуд, что произошло? – спросил Виллем, стараясь заглянуть ему в глаза. – Что это было?
– Ничего, – ответил он. – Просто показалось, что это человек, которого я не хочу видеть.
– Какой человек?
– Никакой. Один юрист, занят тем же процессом, что и я. Мерзкий тип, не люблю с ним иметь дело.
Виллем вгляделся в него.
– Нет, – наконец сказал он. – Это не другой юрист. Это кто-то еще, кто-то, кого ты боишься.
Оба молчали. Виллем посмотрел вслед незнакомцу, потом снова перевел взгляд на него.
– Ты испуган, – сказал он с некоторым удивлением в голосе. – Кто это был, Джуд?
Он помотал головой, пытаясь придумать, что именно соврать Виллему. Он всегда врал Виллему – всерьез и по мелочи. Их отношения в целом были ложью – Виллем принимал его за человека, которым он на самом деле не был. Только Калеб знал правду. Только Калеб понял, кто он.
– Я ж тебе сказал, – наконец произнес он, – один юрист.
– Нет.
– Да.
Мимо прошли две женщины, и когда они поравнялись с ними, он услышал, как одна взволнованно прошептала другой: «Это же Виллем Рагнарссон!» Он закрыл глаза.
– Так, – тихо сказал Виллем, – что вообще происходит?
– Ничего, – сказал он. – Я устал. Мне пора домой.
– Хорошо, – сказал Виллем, подозвал такси, помог ему сесть в машину и залез сам.
– Угол Грин и Брум, – сказал Виллем водителю.
В такси у него затряслись руки. Это случалось все чаще, и он не знал, что с этим делать. Началось оно еще в детстве, но происходило только в исключительных обстоятельствах – когда он пытался не заплакать или когда было очень больно, но нельзя было издать ни малейшего звука. Но теперь эти приступы случались неожиданно и непредсказуемо; справиться можно было только при помощи порезов, но иногда руки тряслись так сильно, что трудно было удержать лезвие. Он скрестил руки на груди в надежде, что Виллем ничего не заметит.
У входной двери он попытался спровадить Виллема, но Виллем отказывался уходить.
– Мне нужно побыть одному, – сказал он Виллему.
– Я понимаю, – сказал Виллем. – Будем одни вместе.
Они стояли лицом к лицу, и наконец он повернулся к двери, но не смог вставить ключ в замок, потому что его слишком сильно трясло, и Виллем вынул у него из рук ключи и отпер дверь.
– Да что ж с тобой такое творится? – спросил Виллем, как только они оказались в квартире.
– Ничего, – ответил он, – ничего. – Но теперь он еще и стучал зубами – в детстве, когда его трясло, такого никогда не бывало, а теперь случалось почти каждый раз.
Виллем подошел вплотную, но он отвернулся.
– Что-то случилось, пока меня не было, – сказал Виллем, прощупывая почву. – Я не знаю что, но что-то случилось. Что-то не так. Ты ведешь себя странно, с тех пор как я вернулся со съемок «Одиссеи». Не знаю, в чем дело. – Виллем замолчал и положил руки ему на плечи. – Расскажи мне, Джуд, – сказал он. – Расскажи, в чем дело. Расскажи, и мы придумаем, как с этим быть.
– Нет, – прошептал он. – Я не могу, Виллем, не могу. – Наступила долгая пауза. – Я хочу лечь, – сказал он, и Виллем отступил, и он пошел в ванную.
Когда он вышел, Виллем, в его футболке, раскладывал покрывало из гостевой комнаты на диване в его спальне – на том диване, что стоял под картиной, изображающей Виллема в гримерке.
– Ты что делаешь? – спросил он.
– Остаюсь ночевать, – сказал Виллем.
Он вздохнул, но Виллем не дал ему заговорить, потому что начал первым:
– У тебя есть три варианта, Джуд. Первый: я звоню Энди, говорю ему, что с тобой что-то серьезно не в порядке, и везу тебя в клинику на осмотр. Второй: я звоню Гарольду, он начинает сходить с ума и звонить Энди. И третий: я остаюсь здесь и слежу за тобой, раз ты разговаривать со мной не хочешь, раз ты, черт тебя дери, отказываешься мне хоть что-то сказать и, кажется, не понимаешь и вообще не можешь понять, что ты должен дать своим друзьям хотя бы попытаться помочь тебе – ты мне должен хотя бы это… – Его голос дрогнул. – Ну, и что ты выбираешь?
Ох, Виллем, подумал он. Если бы ты знал, как я хочу тебе все рассказать.
– Прости, Виллем, – сказал он вместо этого.
– Ага, «прости Виллем», – сказал Виллем. – Иди ложись. Запасные зубные щетки где обычно?
– Да, – ответил он.
На следующий день он вернулся с работы поздно вечером и обнаружил, что Виллем снова лежит на диване в его комнате и читает.
– Как дела? – спросил он, не отрываясь от книги.
– Хорошо, – ответил он, ожидая, что Виллем, может быть, как-то объяснит свое присутствие, но тот не стал, и он отправился в ванную. Проходя через гардеробную, он заметил большую спортивную сумку, набитую одеждой: очевидно, Виллем был намерен здесь на некоторое время обосноваться.
Ему было стыдно в этом признаться, но присутствие Виллема – не просто в квартире, а непосредственно в его комнате – помогало. Они разговаривали мало, но жизнь все равно делалась устойчивее, прочнее. Он меньше думал о Калебе; он вообще меньше думал. Как будто необходимость доказывать свою нормальность Виллему и в самом деле укрепляла его нормальность. Простое присутствие рядом человека, который никогда, ни за что не причинит ему зла, успокаивало; он мог утихомирить свой рассудок и заснуть. Испытывая благодарность, он одновременно ненавидел себя, свою зависимость, слабость. Получается, его нужда бездонна? Сколько людей помогает ему все эти годы – и зачем? Почему он принимает их помощь? Хороший друг велел бы Виллему отправляться домой, сказал бы, что сам отлично справится. Но он этого не делал. С его попустительства Виллем растрачивал немногие оставшиеся нью-йоркские недели, ночуя на его диване, как собака.
По крайней мере, он не боялся обидеть Робин, потому что Виллем и Робин расстались ближе к концу съемок «Одиссеи», когда Робин узнала, что Виллем переспал с костюмершей.
