Пётр Самотарж - Одиночество зверя
Самсонов немного помедлил, словно не решаясь произнести следующее слово. Но произнёс его, робко отведя глаза:
— Игорь Петрович, вы боитесь Покровского?
Саранцев ошарашенно помолчал, потом пожал плечами:
— В каком смысле — боюсь? Полагаете, он способен подкараулить меня в тёмном углу и побить?
— Нет, в политическом смысле. Вы зависите от него?
— Знаете, Николай Игоревич, в некоторой степени все люди зависят друг от друга. Например, сейчас вы публикацией этого интервью можете оказать влияние на меня.
— Но я не претендую на степень влияния, сколько-нибудь сопоставимую с возможностями Сергея Александровича. Если он будет категорически против вашего участия в предстоящих выборах, вы пойдёте на них?
— Я ведь уже говорил — в данное время развивается процесс согласования наших дальнейших политических шагов. Мы получили предложения команды Покровского и обдумываем их.
— Каковы же полученные вами предложения?
— Не гоните коней, Николай Игоревич. Вы пытаетесь забраться в самую гущу политического варева. Всему есть своё время.
— Тем не менее. Хорошо, отвлечёмся от ваших последних контактов, но мне интересно в принципе ваше отношение к фигуре Покровского.
— Я отношусь к нему с уважением. Устраивает вас такой ответ?
— Боюсь, он слишком общий.
— Разумеется, общий. Мы ведь не родственники и даже не друзья. Я бы сказал — мы коллеги.
— Тем не менее, большую часть времени вы состояли у него в подчинении.
— В некотором смысле. Работа в президентском аппарате, и тем более — деятельность главы правительства не предполагает простого исполнения указаний сверху. Все сотрудники администрации — политически активные инициативные люди, к которым президент обращается за советом и основывает свои решения на их предложениях. Речь идёт не о механическом переписывании бумажек или переносе их в компьютер, здесь необходимы знания, творческое мышление и аналитические способности. Он действительно властен уволить тех, кто не справляется с возложенными на них заданиями, но те, кто остаётся — специалисты высочайшего класса. Любая корпорация с руками их оторвёт в свой менеджмент.
— Но, всё же, Покровский дирижирует оркестром, пусть даже состоящим из выдающихся музыкантов мирового уровня.
— Но являются ли гениальные исполнители подчинёнными дирижёра, хотя именно он делает из них оркестр?
— Ну, в каком-то отношении — да.
— Вот именно — в каком-то. Я расплодил здесь метафоры только ради иллюстрации своей мысли. Президент окружён соратниками и сподвижниками, а не подчинёнными. Неловко получилось — я вроде бы причислил себя к гениям, но речь шла о воображаемых музыкантах, а не обо мне.
— Одним словом, вы с Покровским не находитесь в отношениях типа «начальник-подчинённый».
— Совершенно верно.
— Тем не менее, его мнение значит для вас больше, чем мнение кого бы то ни было ещё среди ваших соратников?
— Само собой. За ним гигантский опыт, неформальное влияние. Даже не обладая достаточными властными полномочиями, Сергей Александрович может добиться своих целей через, так сказать, убеждение.
— Так сказать?
— Я имел в виду его способность подчинять людей своей воле, даже в отсутствие начальственного статуса.
— Игорь Петрович, я бы хотел уточнить характер ваших политических отношений. Когда Покровский был президентом, в кабинетах чиновников висели только его портреты, когда же президентом стали вы, то чиновники не сменили один портрет на другой, а добавили к прежнему ваш. Как вы думаете, в случае рокировки, в кабинетах останутся два портрета или вновь только один, и вовсе не ваш?
— Мы ведь договорились — никакое решение ещё не принято.
— Да-да, я помню. Но возможно же и такое?
— Возможно.
— Так что же вы думаете на сей счёт?
— Думаю, мои портреты исчезнут.
— Вы так спокойно об этом говорите?
— А вы ждёте от меня вспышки ревности, слёз и истерик? Я ведь мужик, и на стройках работал, хоть и не слишком долго. Тем не менее, жёсткий стиль отношений мне не в новинку. Кстати, после стройки, в политике, имел ещё больше возможностей для ознакомления с ним во всех мыслимых подробностях. Полагаю, в глазах чиновников я не вписываюсь в понятие «хозяин».
— В отличие от Покровского?
— В отличие от Покровского. Не вижу причин рвать на себе волосы по данному поводу. Видите ли, Николай Игоревич, я прекрасно осознаю скрытые опасности подобного отношения ко мне. Бюрократия в масштабах всей страны способна разжевать и выплюнуть любого президента, сведя на нет все его усилия. Власть главы государства менее конкретна по сравнению с полномочиями, скажем, премьер-министра, но зато она более требовательна к своему обладателю. Президент не может объяснить свои неудачи чужими ошибками. За всё отвечает он, как бы к нему ни относились должностные лица во всевозможных кабинетах между Балтикой и Тихим океаном, подавляющее большинство из которых он даже не назначает. Поэтому президент должен делать своё дело, а не приставать к окружающим с вопросом: «Ты меня уважаешь?»
— Но для успешной работы уважение всё же требуется? И не только со стороны чиновников, но и со стороны всех избирателей.
— Конечно. Кто же спорит? Вопрос в стратегии: либо я требую от всех неустанного уважения, либо просто работаю. И уважение со стороны миллионов людей перевесит неприязнь любого количества чиновников.
— Игорь Петрович, — чуть насторожился Самсонов, — я ведь смогу опубликовать это интервью прежде, чем вы объявите о принятом вами решении относительно участия в выборах?
— Да, безусловно. Я не развожу здесь заговоры, не выбиваю из-под кого бы то ни было стулья и не подбиваю ни под кого клинья. Просто даю интервью.
— Извините, но прежде вы никогда не разговаривали с прессой подобным образом.
— Каким подобным образом? Вы находите меня грубым?
— Нет, что вы. Откровенным.
— Обвиняете меня в постоянной лжи?
— Нет, извините за туманность выражения. Я хотел сказать: вы никогда не говорили так о Покровском.
— Так меня никогда не спрашивали, боюсь ли я его.
— То есть, вы и раньше ответили бы так же?
— Честно говоря, не ручаюсь. А вы прежде стали бы нелегально пробираться на интервью с президентом?
— Вряд ли.
— Американских боевиков насмотрелись?
— В какой-то степени — да. Но в основном, думаю, мне уже некуда откладывать жизнь. Подумал вот — пора начинать. Ну и приступил к исполнению.
Интервьюер Самсонов начал отвечать на вопросы Саранцева, но даже сам не заметил перемены ролей. Ресторанный кабинет не создавал атмосферы официозности, и журналист запутался в обстоятельствах — работа показалась ему простой беседой новых знакомых.
— У вас есть семья, Николай Игоревич? — продолжал напирать глава государства.
— Жена и дочь. Но они не здесь, я отдельно живу.
— Давно?
— Седьмой год.
— Дочь как зовут?
— Серафима.
— Сколько ей лет?
— Двенадцать.
— Счастливчик. Вам ещё только предстоит…
— Что предстоит?
— Узнать о жизни намного больше того, что вы знали до рождения своей милой проказницы. Почему вы живёте отдельно? Сейчас скажете — так получилось.
— Да, скажу. Не могу же я вам сейчас рассказывать в подробностях всю печальную историю своей жизни.
— Почему же печальную? Дочка есть, с женой можно помириться. Или развелись юридически, окончательно и бесповоротно?
— Нет, не развелись.
— Ну, раз уж за семь лет не узаконили расставание, остаётся только воссоединиться. Как раз Серафима ваша в переходный возраст входит — вам следует находиться рядом, а не на переднем крае информационного фронта.
Саранцев рассуждал, словно патриарх, хотя журналист явно не сильно различался с ним по возрасту. Правда, дочь у него намного младше, и машину пока не водит.
— Ладно, Николай Игоревич, — немного хриплым голосом завершил своё интервью президент. — Пора нам по домам возвращаться.
— Да-да, конечно, — засуетился Самсонов, схватил телефон и выключил в нём диктофон. — Спасибо за интервью, Игорь Петрович.
— Хотите сделать на нём имя?
— Есть такой расчёт, не отрицаю.
— Желаю успеха.
Саранцев первым встал, пожал руку журналисту, попрощался и вышел из кабинета в коридор. Там к нему подскочила Кореанно, он распорядился скопировать запись интервью и отправился к выходу из ресторана. Широкие спины телохранителей мешали как следует оглядеться, но в одном из дверных проёмов мелькнул наполненный посетителями общий зал, а с обеих сторон вдоль стен коридора стояли и рассеянно улыбались сотрудники и посетители, застигнутые проходом президента и оттеснённые охраной. Игорь Петрович несколько раз кивнул налево и направо, даже прощения попросил за доставленные неудобства — слова вдруг сами собой вырвались, словно птицы вылетели из клетки на свободу.
