Джойс Оутс - Делай со мной что захочешь
— Я бы хотела, чтобы ты занялся самообследованием, Джек, — говорила она тем временем, — я бы хотела, чтобы ты проверил самые глубины своего «я»… ничего от себя не скрывая… После этого дела Доу ты словно что-то утратил, ты стал другим человеком… Почему у тебя такой вид, будто ты ни во что не веришь? А теперь ты вообще решил бросить единственное, что ты умеешь делать, единственное, где ты можешь себя как следует проявить: ты хочешь Отвернуться от тех, кто нуждается в помощи. Я тебя не понимаю.
— Я ничего не бросал. Я не собираюсь бросать.
— Но хочешь бросить, верно? Ты хочешь переехать в такое место, где мы никого бы не знали, где придется начинать все сначала… ты хочешь лишить нас корней… и я не понимаю почему. Меред Доу — это только один человек, всего лишь одно дело. До тех пор ты ни разу не проваливался, и больше такого не будет. Неужели это было для тебя так важно, что ты готов все бросить и уехать в другие края?
— Совсем не важно, — резко возразил Джек.
— Тогда в чем же дело?
Он не смотрел на нее — на свою Рэйчел, женщину, которая умела так ловко расставлять западни.
А она, доставая сигарету из пачки, медленно продолжала, словно боялась сорваться:
— Итак, ты проиграл дело. Итак, он в тюрьме. Мне он, конечно, нравится, но в своей апелляции он поставил слишком много вопросов, не умел сосредоточиться на чем-то одном — например, на войне, оказался политически наивным, беспомощным. И что дальше? Он ведь ясно сказал, что не желает иметь ничего общего с нами и с Комитетом по защите гражданских прав… так что плюнь на него, забудь. Перестань упиваться своим поражением. Все говорят…
— Мне плевать на то, что все говорят, — перебил ее Джек.
— Тебе на все наплевать, — сказала Рэйчел. — Но это отравляет тебе душу, а ты не имеешь права допускать такое, это аморально… Ты что, хочешь, чтобы я от тебя уехала? Хочешь? И взяла с собой Роберта? Чтобы ты мог предаться этому — этому своему желчному эгоизму? — Она попыталась улыбнуться — улыбка вышла злая. — Резнаки будут счастливы принять меня. И это было бы хорошо для Роберта — показать ему другой образ жизни… жизнь общины… и я знаю, что ты хотел бы, чтоб я уехала…
— Это неправда.
— Если ты останешься один, возможно, тебе удастся заставить себя как следует поразмыслить — в каком направлении движется твоя жизнь, чего ты хочешь, почему ты хотел усыновить этого мальчика, если ты не можешь быть ему настоящим отцом.
Джек уставился на нее.
— Ты же знаешь, что преувеличиваешь. Я тебя просто не понимаю.
Он хотел, чтобы она сказала ему в ответ: «В таком случае я сделаю так, чтобы ты меня понял». Но она не шла на это, не смела. Какое-то время оба молчали. Джек нехотя, не спеша оглядел кухню с ее старомодной мойкой и холодильником, с веселыми кричащими канареечно-желтыми стенами — совсем не к месту в такой квартире, где эта яркость выглядела жутковатой издевкой. Бывшие жильцы оставили на стенах гипсовые тарелки — на одной была изображена стилизованная птица в полете, на другой — оранжевато-желтое пятно, которое, очевидно, должно было изображать солнце — Джек не знал в точности. Эти мелочи, вечное свидетельство того, что другие люди жили в этих комнатах, которые он теперь снимал, угнетали Джека; он вечно чувствовал присутствие этих людей, которые давили на него, загоняли его в угол. В голове вдруг мелькнула мысль, что он всю жизнь так и проживет в меблированных комнатах, со стенами, на его вкус слишком ярко покрашенными или грязными, запущенными, замызганными, но никогда не будет жить в комнатах, которые отражали бы его личность… Вот так же он изо дня в день и из часа в час произносит слова, которые никак не отражают его личность.
Он женат на женщине, сидит сейчас с этой женщиной и должен внимательно на нее смотреть, внимательно ее слушать и уважать. Потому что она очень несчастна. И объяснить это она не может, не может до конца объяснить — почему… хотя сейчас она почти подошла к объяснению, сейчас она как раз говорила:
— …потому что тебя никогда тут нет. Тебя никогда нет с нами.
— Рэйчел, какого черта!.. Я же перегружен работой. Ты это знаешь. Это же дело временное…
— Я говорю: тебя никогда здесь нет, — злобно повторила она. — Мы обещали… мы поклялись… что наш брак будет крепким, прочным, что мы создадим для мальчика настоящую семью — ведь он побывал уже в нескольких семьях, и ничего путного из этого не вышло… Но ты не помогаешь мне! Ты вечно где-то витаешь. Твои мысли вечно где-то витают, ты не слушаешь меня, ты никогда не здесь, не со мной, не с нами…
А ведь на самом-то деле она говорила:«Ты не любишь меня».
Возражений нет.
Оправданий нет.
Джек вдохнул дым в воспаленное, пересохшее горло. Стало легче. Это немного прояснило ему мозги, и он услышал невысказанную мольбу жены: Я хочу знать, я боюсь узнать… Я хочу уйти от тебя, но не могу… А ты этого хочешь? Ты хочешь, чтобы я ушла? Они были давно женаты. И в их долгом товарищеском союзе было короткое кошмарное видение — брак Джека с Элиной, — которое, видимо, и отравило его настоящий брак.
Оправданий нет.
— Даже когда ты сидишь вот так, со мной, на расстоянии всего нескольких футов, делая вид, будто слушаешь, даже в эти минуты ты не со мной, — сказала Рэйчел.
— О, Господи…
Ты думаешь о ней? Сейчас — думаешь? Но Рэйчел не задала этого вопроса. Джеку вдруг стало ее жаль. Он взял ее руки в свои, чтобы утешить. Было очень поздно, очень жарко. Квартира их, казалось, никогда по-настоящему не проветривалась — в ней вечно висел дым, или стояли кухонные запахи, или нечем было дышать от жары. Джек попытался урезонить жену, с отстраненным удивлением слушая, как мягко звучит его голос, — поистине голос влюбленного. Он не сказал ей: Так уезжай же в Сиэттл. Оставь меня. Он не сказал ей: Мы оба лжем, мы оба — преступники. Вместо этого он ей сказал:
— …ну кому будет от этого польза, если вы переедете к ним? Ты и Роберт? Мы же не знаем, чем они сейчас занимаются, вполне возможно, что их преследует полиция…
И как это отразится на Роберте? Чем это ему поможет? Рэйчел, по-моему, проблема в другом: нам очень трудно быть родителями. Мы не представляли себе, какого это потребует от нас напряжения, — необходимость все время быть с ним… особенно тебе — быть матерью, выполнять обязанности матери и чувствовать, как он привязывается к тебе, как все больше привязывается к тебе. Он чудесный мальчик, и мы оба любим его. Но любить нелегко. Мне кажется, любовь не возникает у нас сама по себе — ни у тебя, ни у меня… Я обязан больше тебе помогать.
Рэйчел нервно, удивленно засмеялась.
В прошлом она говорила с этой своей раздражающей восторженностью: «Вот теперь мы наконец узнаем, что значит быть родителями — жить для другого, а не только для себя…» И Джек тогда соглашался с этим. Он и сам в это до известной степени верил. Ему очень хотелось иметь ребенка; хотелось, чтобы это был именно Роберт. Но в то же время он знал, что Рэйчел преувеличивает, что она говорит не то, о чем думает: она хочет спасти их брак, спасти себя. Она ведь так часто говорила: «Теперь мы можем жить для этого малыша, а не только для себя!» Жить, продолжать жить, обрести цель в жизни — вот какую задачу она поставила себе.
Хотя ближайшая ее подруга, некая Эстелл, все-таки покончила с собой, несмотря на то что у нее было трое маленьких детей…
Не думай об этом, — внушал себе Джек.
Не думай.
Обычно они заходили в комнату мальчика, каждый внося с собой свое смятение в сумрак мира, где спал их сынишка, — трогательные родители, люди слишком великовозрастные, чтобы иметь такого маленького ребенка, неумелые, неопытные, неуклюжие. Но полные надежд. Искренне верящие. Они приходили сюда постоять у его кроватки, словно каждый хотел дать себе клятву… а быть может, клятву давал Джек, тогда как Рэйчел проницательно, иронично наблюдала за ним, подстерегая, не выдаст ли он себя чем-либо. Со временем она победит. Но сегодня они стояли и смотрели на малыша, который спал в своей кроватке с загородками, — маленький, ухоженный, хорошенький, невинный ребенок. Джек внимательно смотрел на него. Рэйчел шепнула:
— Только не разбуди…
Сейчас Джек ни о чем не думал. Не было нужды думать. Он чувствовал лишь любовь, простую, обычную любовь.
Как он мог не любить этого ребенка? Роберту было три годика, он был любознательный, застенчивый и молчаливый мальчик, который, казалось, все время чего-то ждал, ждал. «Как и все мы, — думал Джек, — он ждет, чтобы его любили».
— Я люблю его. Я люблю тебя, — сказал Джек жене. Это была еще одна его клятва. — Не надо преувеличивать свое значение — разве мы так уж важны?
5. Однажды в центре, прямо на улице, к Джеку подошла черная женщина и сказала:
