Взломщик устриц - Дюран Жаки

— Отца провести проще, чем рулет сделать, верно?

Молчание.

— Отвечай.

— Да, папа.

— Что за история с рецептом?

— Мама дала тетрадь.

Я в первый раз говорю тебе слово «мама» после ее ухода. Ты резко отстраняешься, закуриваешь и бьешь ногой в подсобную дверь. Нервно постукиваешь по наличнику.

— Принеси.

Я стою перед тобой, крепко прижимая к груди тетрадь.

— Отдай.

Ты открываешь печную дверцу. Угли краснеют, меня обдает жаром. Ты бросаешь тетрадь в огонь, но Люсьен быстро ее выхватывает, обжигается. Он медленно приближается к тебе:

— Может, хватит уже ерундой заниматься?

На террасе нашего ресторана вовсю цветет герань. Николь поливает ее по вечерам из желтого кувшинчика марки Picard. Она положила мне на кровать выглаженную одежду и вслух пересчитывает вещи.

— Не забывай переодеваться, хорошо?

Я кричу «да» из ванной, где только что выдавил у себя огроменный прыщ. И заодно запустил руку в трусы, чтобы проверить, как там растут волосы. Не то чтобы я очень этим гордился, просто удивительно. Никто со мной не говорит о том, как я меняюсь.

Я еду в летний лагерь, но мне это далось нелегко. В предыдущие годы в июле я помогал тебе на кухне, а в августе ездил к Марии и Габи. Сколько я себя помню, у тебя никогда не было отпуска. Хотя иногда я вспоминаю, что у мамы на прикроватной тумбочке стояла фотография, где мы втроем сидим на пляже. Но она исчезла. Как и тетрадь с рецептами. Тоже куда-то подевалась, после того как Люсьен спас ее из огня. Я несколько раз спрашивал у него, где она. Люлю только плечами пожимал: «Откуда мне знать?»

Ресторан на лето не закрывается, потому что наш вокзал — место пересадки туристов. Несколько дней мы не работаем, но это если ремонт какой-нибудь. В этот раз ты сказал, что в августе я буду помогать вам с Люсьеном и Габи менять кухню.

На поезде до старой фермы всего полтора часа пути. Перед вокзалом все заполнено рюкзаками и велосипедами. Мой велосипед меньше, чем у всех, и на нем навешана куча багажа. Вот-вот перевернется, приходится крепко давить руль, чтобы велик не упал. Я уже устал тебе объяснять, что мне нужен велосипед побольше. Ты и слышать ничего не хочешь.

«Поезд Пикассо» [47] подают к первой платформе. Он красный с бежевым, с приподнятой кабиной для машиниста. Два железнодорожника помогают нам загрузить в поезд велосипеды. Подходит вожатый. Его зовут Франсуа, у него отличный серебристый спортивный велосипед марки «Пежо». Он рассказывает, как мы будем ходить в походы, спать в палатках и сидеть вокруг костра. Мне не по себе среди ребят. Остальные мальчишки знакомы друг с другом и болтают о том, как проводят каникулы. Начальник станции велит нам садиться в поезд. Ты подходишь и заявляешь, что теперь я достаточно большой и со мной можно прощаться за руку. От тебя пахнет пастисом. Пьяниц я видел только у нас в ресторане, ты их называешь алконавтами, они часто засиживаются в «Реле флери» и бесконечно дымят. Они и мухи не обидят, иногда только могут расшуметься, и тогда Николь просит их «убавить звук». Они пьют вино, анисовку и пиво. С недавнего времени ты стал к ним присоединяться, мне не нравится эта твоя новая привычка.

В конце концов мы все-таки обнялись, уже когда я стоял на подножке поезда. Ты сразу же возвращаешься обратно на платформу. Ты знаешь, что я знаю, ну, про выпивку. Поезд отходит. Все места заняты болтающими друг с другом ребятами. Один я стою в тамбуре. Мы часто делаем остановки на малюсеньких деревенских станциях. В воздухе пахнет свежескошенной травой. Я в восторге от машиниста — он сидит у себя в кабине, как на жердочке, да знай давит ногами на педали, которые управляют мотором. «Пикассо» ревет, когда взбирается на очередную горку. Вместо лугов появляются хвойные леса, горизонт суровеет. Становится прохладнее. Поезд останавливается непонятно где.

— Если зимой приехать, тут дубак, как в Сибири, — говорит мне Франсуа, пока я стаскиваю велосипед.

Он родом из Дижона. Может быть, он видел там мою маму?

Мы крутим педали как попало, вокруг трещат кузнечики. Мы кричим, поем, мчимся наперегонки. Франсуа с остальными вожатыми пытаются навести порядок в этом хаосе, но у них получается не очень. Мне нравится быть в общей куче мальчишек. Старая ферма, где мы будем жить, представляет собой прямоугольник из камней, крыша покрыта ржавым шифером. К запасному выходу криво прибита железная лестница. Окна и двери выкрашены в зеленый цвет. На первом этаже находится зал с низким потолком, он похож на хлев, тут мы будем обедать. На втором этаже — ряд умывальников под большими окнами, а потом спальня со скрипучим полом. Вплотную к кроватям стоят шкафчики, некоторые дверцы сломаны. Мальчишки оккупируют кровати под оранжевыми одеялами, они очень похожи на пожарные грузовики. Мне достается кровать у запасного выхода, вот и хорошо, что я не в общей куче. Мне совершенно не хочется ссориться из-за шкафчиков, я предпочитаю положить свой рюкзак под кровать. Вдруг из выкрашенных черной краской динамиков над шкафами раздаются звуки электрогитары. Сначала Джими Хендрикс [48], потом Ange [49]и Максим Форестье [50].

Жить одной большой толпой — это весело. Я в первый же день рассказываю Франсуа, что помогаю отцу в ресторане и могу готовить хоть каждый день. И сразу двигаю вперед тяжелую артиллерию — предлагаю сделать спагетти болоньезе.

— Если ничего другого нет. — Так ты говоришь, если готовить не хочется.

Франсуа почти в шоке:

— Серьезно? Ты уверен?

Я слишком занят, чтобы ответить, — чищу лук — поэтому просто киваю. Беру кусок дерева — будет вместо разделочной доски. Я крупно режу лук, давлю чеснок, стругаю морковь. Все это обжариваю. Франсуа приносит мне замороженное мясо:

— Это фарш.

Я морщусь, потому что дома ты готовишь болоньезе из отличного куска говядины. Тушу пару минут, потом добавляю томатную пасту и вываливаю консервированные очищенные помидоры. В буфете нашлись говяжьи бульонные кубики. Я развожу их теплой водой и выливаю бульон в готовящееся блюдо. Солю, перчу. Протягиваю ложку столпившимся вокруг ребятам:

— Пробуйте!

Они жмурятся:

— Вкуснятина!

Потом пробую сам и важно, отчего Франсуа улыбается, заявляю:

— Чего-то не хватает.

Пытаюсь найти приправы и лавровый лист. Тут явно не гурманы собрались. Я вспоминаю, что по дороге на пригорке видел тимьян, ты часто используешь его, когда готовишь каре ягненка. Он, конечно, растет рядом с шоссе, но ничего страшного, я быстро мою его под краном и режу в соус. Снова пробую:

— Так-то лучше. — И повторяю твои слова: — А теперь пусть постоит.

В полдень у меня уже железобетонная репутация. Мало того что мне удалось скормить ребятам тертую морковку благодаря соусу с луком-шалотом, так еще все требовали добавки спагетти. Я вне себя от счастья, когда вижу, что все тарелки прямо вылизаны. Теперь меня зовут «шефом», но Франсуа не понимает, почему я довольствуюсь корочкой хлеба и кусочком камамбера. Я гордо отвечаю, что «повара слишком заняты, чтобы сидеть за столом».

Однажды я сомневаюсь в блюде, которое хочу приготовить. Речь идет о курице. Я прошу позволения тебе позвонить. Ты приходишь в ужас, когда узнаешь, что у нас нет профессионального повара, и зовешь к телефону директора. Подходит Франсуа, он говорит тебе, что я каждый день готовлю на всех и что остальные у меня на подхвате. Я слышу, как ты выходишь из себя. Через несколько минут Франсуа передает мне трубку.

— Записывай все, что я скажу, — говоришь ты.

Мне кажется, что рецепт оживает. Мне даже удается выпросить у вожатых белого вина для соуса.

Но настоящий подвиг я совершил, когда мы ходили в поход. Мы остановились на привал в отличном тихом месте около бурной речки. Поставили на лугу палатки, там еще были камни — я еле вбил колышки. Но самое трудное оказалось впереди. Наш главный придумал, будто надвигается конец света и мы должны как-то выживать. Например, пользуясь только веревками, топором, ножом и ветками орешника, сделать себе мебель. Бывалые ребята быстренько смастерили стол, скамью и даже сушилку для посуды.