Насмешливое вожделение - Янчар Драго

Потом Грегор испробовал этот великолепный велосипед, изображенный на книжной обложке.

Птицы в парке не щебетали, зато везде ревели гигантские транзисторы, и приторно пахло свиными ребрышками, которые чернокожие люди с золотыми перстнями на пальцах раскладывали на решетках грилей. Больше всего их было возле какой-то бетонной эстакады. Наверху громыхали машины, внизу чернокожие жарили сладкие ребрышки. Там облако приторно-вонючего дыма застилало солнце.

А солнце светило вовсю. Оно раскаляло улицы, с каждым днем в городе становилось все больше людей. Двигаясь вдоль реки в город, в это теплое и мягкое подбрюшье Америки валили толпы бродяг и устраивали становища на заброшенных складах и в готовых к сносу заводских цехах Французского квартала. Прибывали торгаши и перекупщики, гуляки и карманники. Прибывали проститутки обоих полов. Приезжали богачи на огромных автомобилях, в барах яблоку негде было упасть, Леди Лили каждый вечер исполняла «Нью-Йорк, Нью-Йорк».

Марди Гра приближался, и Новый Орлеан готовился к своему триумфу.

Дней за десять до вспышки новоорлеанского безумия Гамбо представил публике абсолютно оригинальную идею. Не дожидаясь, пока ход событий превратится в неуправляемый бешеный калейдоскоп, Гамбо открыл необычную фирму. Правда, время для торжественной церемонии выбрал не совсем подходящее.

«Эй, вы бумажные профессорские души!»

«И писатели-болтуны!»

«Тут все или прогнило, или вымерзло!»

Гамбо был в плохом настроении. Его обломовская голова кружилась, и он прислонил ее к барной стойке. Высокий барный стул под ним опасно покачивался. Пес Мартина встрепенулся и тихо рыкнул.

«Больше никто ничего не придумает!»

«Все это надо переварить!»

Это тебя надо переварить, — заметила Дебби. — Или подвергнуть глубокой заморозке. — В ответ на нее обрушился поток французских ругательств. Выпустив пар, он продолжил. — Проблема в том, что настоящих писателей больше нет. Писатели ходят по университетам в галстуках и болтают всякий вздор. С тех пор, как не стало Теннесси Уильямса, здесь никого больше нет. Теннесси и его старики и старухи, они пахли потом и духами, кровью и бурбоном, всё разом. А теперь пахнет дезодорантами. Теми, что для подмышек. Никто больше не умеет ударить, заплакать, укусить. Смеяться вообще не умеют.

«Не жизнь, а сплошное дерьмо!»

Он ударил по столу, а пес Мартина поднял тяжелую голову и привстал на передние лапы. Гамбо достало все: Дебби, пес Мартина, но больше всего — профессоры и писатели. Тем же утром, вернувшись домой, он установил перед домом давно заготовленный плакат:

«В мире столько всевозможных школ, — сказал он утром Грегору Граднику, — а научить людей как следует смеяться — некому. И это как раз то, в чем люди в этой стране остро нуждаются».

Грегору казалось, что они остро нуждаются не в этом, а, очевидно, в курсах креативного письма. Со смехом уже разобрались воскресные проповедники, подписавшие тайный эдикт «О смехе и оптимизме». Но, возможно, люди, как заметил Гамбо, смеются неправильно.

Самой большой проблемой новой фирмы стала рекламная вывеска. Гамбо, недолго думая, пристроил ее на окно Грегора, потому что его собственные окна выходили во двор, а вывеска должна смотреть на улицу. К тому же он прикрепил ее так низко, что ночные прохожие стукались головами об это, неожиданно появившееся здесь препятствие. Вывеска располагалась примерно на высоте человеческого роста. Ночью она грохотала и гудела как гонг. В зависимости от силы удара Грегор уже знал, сколько брани, выражений с «в…» и «на…» в адрес каждого слова на вывеске за этим последует. Он боялся за оконные стекла: велика была вероятность, что рано или поздно кто-то разделается не только с вывеской, надпись на которой окаймляло изображение смеющейся челюсти, но и с оконным стеклом. Или с его владельцем.

«Ты что, не понимаешь? — сказал Гамбо. — Именно так и должно быть. Кто же посмотрит на рекламу, висящую где-то высоко? Как у этой вуду консультации дальше по улице. Надпись должна быть на уровне глаз. В каждом справочнике по маркетингу написано, что реклама должна шарахнуть человека по голове».

Грегор понял. Правда, засомневался, имелось ли это в виду буквально.

«Нет. Но если и буквально, так даже лучше. Правда, ведь?»

Ага. Возразить тут особенно было нечего. Он только удивлялся, что никто пока не шарахнул по вывеске в ответ. Такая вероятность не исключена.

Гамбо замахал своей Гамбовой головой.

«Нет, ты, правда, ничего не понимаешь. Частная собственность в Америке. Нанести ущерб? Сразу стреляешь в ответ».

Градника заинтересовала программа открывающейся школы.

«Программа? Например, у тебя только что умерла мама и ты, войдя в офис, не можешь удержаться от слез. Здесь тебя научат, на практике. А не хочешь, иди в школу драматического мастерства. Таких, сколько угодно. Теория потом».

Ну и Гамбо! Он давно все продумал. «Гамбо, Йа-Йа» — поют луизианские чернокожие.

Он встал и вытащил из-под стола картонную коробку, доверху набитую бумагами и книгами. Смех сквозь века. Сущенко «Смеются ли животные?» Бергсон «Эссе о смехе». Вырезки из газет, фотографии улыбающихся людей, эскимосов, чернокожих представителей народности банту, кондитеров и кандидатов в президенты. Так смеялся Кларк Гейбл, а так Джон Кеннеди, а так Мэрилин Монро, а так Элла Фицджеральд. Вся смеющаяся Америка была здесь, и вся остальная часть земного шара вместе с ней. Но человек никогда не смеется одним только лицом, — заметил он, и вытащил из коробки новую папку. Здесь были собраны изображения тел в разных позах смеха, с трясущимися плечами, с руками, обхватившими живот, который болит от хохота. В одиночку смеются редко, смех — это единство: театральный зал, полный смеющейся публики; баварские выпивохи с кружками в руках, побагровевшие от хохота; рота солдат, у которых от смеха ружья выпали из рук; пациенты в больничной палате, хохочущие над кем-то, только что привезенным на каталке; парижские проститутки с выпавшими зубами; участники англо-бурской войны, улыбающиеся рядом с мертвым туземцем; бразильские охотники за человеческими головами с трофеями в руках; альпинисты на покоренных вершинах… Широкая улыбка триумфа и горькая усмешка поражения, ухмылка зубных паст и оскал при пожирании добычи. Интерактивность процесса: симультанный смех победителя и побежденного, врача и эпилептика, старика и юной девушки, грусть и смех, гнев и смех, бизнес и смех. Жест и характер. Смех и успех. Андерсон, «Мрачный смех». Марк Твен. Улыбка Моны Лизы. Всё в папках, всё систематизировано, всё описано. Школа была завораживающе хорошо подготовлена.

В пять пополудни пустой бар осветило теплое уличное солнце. Гамбо объяснял, как обстоят дела со смехом в художественной фотографии, при петтинге и пенетрации. Разные коммуникативные фазы по-разному связаны со смехом, как с высоко структурированной формой человеческой способности к самовыражению. Камера стремится уловить созвучие того, что выше пояса, с тем, что ниже пояса, тела и духа, хорошая камера улавливает интерференцию. Когда она есть, смеха нет. Смех возникает или до, или после. Смех — явление бессознательное, как визг кошки или струя, выпускаемая китом. Китом? А кит-то здесь причем? Фотографируя, Гамбо о чем только ни думает. К ним подсела Лиана, немного послушала. Потом сказала, что Гамбо совсем без понятия. Грегор увидел едущую по улице машину Фреда. И сообразил, что должен быть в мастерской креативного письма. За неделю до Марди Гра посещаемость хромала. Так что он не опоздал. Только пять. Вошли посетители с деловыми портфелями, и Боб позвал Лиану. Она подошла.