«Кино» с самого начала и до самого конца - Рыбин Алексей Викторович "Рыба"
«Вот учись в институте, слушай пять лет ахинею, чтобы в результате оказаться на заплёванной лестнице с бутылкой водки, пусть и с дипломом в кармане и в строгом костюме», — думал я. Мне было ясно, что гораздо приятнее выпивать ту же водку в компании друзей под хорошую музыку и не ограничивать этот процесс временем с 9 до 17-ти. При этом не нужно в конце месяца со страшными нервными затратами делать за три дня то, что нужно было сделать за месяц — начертить ещё какой-нибудь сногсшибательный механизм, который, на радость всему земному шару, изобрёл в конце месяца такой же полуалкоголик-проектировщик из соседнего кабинета.
В цехе же пили уже совсем неприкрыто, откровенно, с чувством, с толком, обстоятельно, но при этом ещё и по уши в грязи. Разговоры, состоящие в основном из мата, вертелись вокруг баб, выпивки и футбола. Отдельной, святой темой была политика — тут каждый являлся знатоком и про членов политбюро знал, кажется, намного больше, чем сами члены. Все были также мудрыми стратегами и во внешней политике — не было сомнений, когда нужно «дать по яйцам» немцам или чехам, когда вы… ну, скажем, трахнуть арабов, кому экспорт, откуда импорт, где что сколько стоит и какова зарплата… хотя за границей никто из них никогда не был, они знали быт западных «мудаков» основательно (с их точки зрения) и смеялись над глупостью американцев, жадностью немцев и развратностью французов со знанием дела. Это было просто противно. Не злило, не вызывало желания спорить, доказывать — просто было противно. Хотя, порядочно было среди рабочих и нормальных людей, не лишённых здравого смысла, но они все как-то помалкивали и не бросались в глаза — видимо, стеснялись высовываться.
Когда с экрана телевизора я слышу голос диктора, который говорит о «сером большинстве», имея в виду парламент или какой-нибудь съезд, это неправда. Серое большинство не там, не в зале заседаний, оно вокруг нас, в магазинах, на заводах, в автобусах, в ресторанах. Оно уверено в себе, монолитно и непобедимо.
Но что-то я опять отвлёкся. Итак, мы не занимались политикой в отличие от всего многонационального народа и, естественно, не были теми кухарками, которым наши мудрые вожди могли бы вручить бразды правления государством. Я приходил к Цою в «дом со шпилем» на углу Московского и Бассейной, мы сидели и слушали Костелло и «Битлз», курили «Беломор», пили крепкий сладкий чай, которым нас угощала Витькина мама, потом ехали ко мне на Космонавтов, слушали «Ху» и «ЭксТиСи», потом… Выбор был широк — идти к Олегу и слушать «Град Фанк» и «Джудас Прист», идти к Свину и слушать Игги Попа и «Стренглерз», ехать к Майку и слушать «Ти Рекс», пить кубинский ром с пепси-колой и сухое, ехать к Гене Зайцеву, пить чай и слушать «Аквариум»… И говорить, говорить, говорить обо всём, кроме политики и футбола.
Мы были полностью замкнуты в своём кругу, и никто нам не был нужен, мы не видели никого, кто мог бы стать нам близок по-настоящему — по одну сторону были милицейские фуражки, по другую — так называемые шестидесятники — либералы до определённого предела. Тогда они нас не привлекали. Я знаю много имён настоящих честных людей этого поколения — и тех, кто погиб, и тех, кто уехал, но это единицы, и имена их так растиражированы, что покрывают собой всё то же серое большинство, но теперь уже либеральное, которое стоит с застывшей ритуальной маской светлой интеллигентной печали на лицах под песни Окуджавы, а потом идёт ругать КПСС в свои конторы, чертить чертежи новых ракет и пить водку на лестничных площадках своих учреждений (см. выше)…
Мы были совершенно лишены гордыни в советском понимании этого слова — никто и в мыслях не имел становиться «личностью», поскольку это подразумевает жизнь в коллективе и по законам коллектива, что нам не импонировало. Один человек в пустыне — личность он или не личность? Он просто человек — две руки, две ноги и всё остальное. Только в коллективе, где чётко определены законы поведения, человек может стать так называемой «личностью». Законы коллектива здесь даже важнее, чем сам коллектив, ведь в сообществе, где нет чётко определённых канонов и каждый действует по собственному усмотрению, каждый представитель коллектива является личностью, не похожей на других. В советском же коллективе, да и не только в советском, а, скажем так, в современном, «личность» — это особа, добившаяся максимальных результатов, действуя по законам коллектива. И здесь нет исключений — я ведь говорю не о законах государства, а о более глубоких законах коллектива, и те, что нарушает даже государственные законы, всё равно остаётся в рамках, заданных жизнью, в коллективе. Писатель, диссидент, рабочий, музыкант — это всё чётко заданные маршруты, по которым люди идут к достижению статуса «личности». Мы же были никто. Слова «панк» или «битник» здесь можно использовать чисто условно, просто чтобы было понятно, о ком в данный момент идёт речь. За этими словами ничего не стоит, они ничего не значат. Мы сегодня могли одеться так, завтра — иначе, отрастить волосы, сбрить их наголо, играть хард-рок или панк, слушать Донну Саммер или «Кинг Кримзон» — в пустыне, которую мы создавали вокруг себя, отсутствовало понятие «мода».
Заходили мы иногда и к Гене Зайцеву — я уже упоминал это имя. Гена был главным ленинградским хиппи, и в его квартире (вернее — квартирах. Гена был одержим обменом жилплощади — он хотел жить в центре и с каждым годом всё ближе и ближе к нему подбирался) было много интересного: кипы фотографий разных хипповых тусовок, горы самиздата, полки, заставленные альбомами с различной музыкальной информацией, книги, пластинки и прочие атрибуты независимого молодого человека. С Геной я познакомился на пластиночном «толчке» и одно время бывал у него довольно часто — меня интересовало всё новое, а о хиппи я знал очень мало. Цой тоже порой захаживал со мной к Гене, но относился к его убеждениям скептически, как и я через некоторое время стал к ним относиться. Всё-таки хиппи — это было чёткое сообщество, всё тот же коллектив с какой-то своей иерархией, своими законами, со своим специальным языком, который сейчас ошибочно называют слэнгом. А какой же это слэнг — просто искажённые английские слова, и только, которые, будучи произнесены правильно по-английски, означают то же самое, что и на хипповском слэнге. Хиппи нам быстро надоели, но с Геной у нас остались хорошие приятельские отношения, не затрагивающие его идеологию. Он знал практически всех ленинградских музыкантов, сам время от времени устраивал концерты, знал все последние рок-новости, и у нас всегда было о чём поговорить. И мы говорили, гуляли, бродили по городу, радовались солнцу, снегу, весне, осени, лету, траве, домам вокруг, друг другу — радовались почти всему. А на то, что не радовало, просто не обращали внимания.
Зима подошла к концу, я всю весну прорепетировал с Пашей Крусановым в его группе «Абзац», где игралось нечто аквариумоподобное, а Цой написал несколько новых песен, в том числе «Бездельника №1»:
Глава 5
Лето — золотая пора для битничества. Зима тоже для этого золотая пора, так же, как весна и осень, но летом меньше проблем с одеждой. К этому лету Цой сшил себе штаны-бананы. Шить он не умел, и это была его первая портновская работа. Но штаны получились ничего себе, правда, без карманов — он ещё не освоил такие детали. На процесс изготовления этих брюк ушло довольно много времени — битники ко всему подходят творчески. Надо сказать, что Цой неплохо рисовал: у него за плечами была художественная школа, и некоторое время он учился в Серовнике — художественном училище, откуда ему пришлось уйти за то, что он чрезмерно, по понятиям педагогов, много времени тратил на гитарные экзерсисы. Это шло в ущерб изучению истории КПСС и других важных дисциплин, без знания которых абсолютно немыслим нормальный советский художник. Цой поступил в ПТУ и стал учиться на резчика по дереву — с пространственным воображением у него всё было в порядке, и он, распоров старую школьную форму, соорудил выкройку модных «бананов».
