Ультрамарины - Наварро Мариетта

С этого момента констатируется тотальная автономизация корабля, который при всех усилиях команды отказывается набирать заданную скорость. В дисциплинарную книгу записан факт серьезной ошибки. Корабль, впрочем, этот документ не подписал. Мы размышляем над тем, как можно уладить дело, хотя происходящее нас крайне забавляет.

С этого момента мною лично принято решение не обращать внимания на дисциплинарную книгу, невзирая на знание о возможном наказании. Больше я не стану писать отчетов для порта назначения. И не буду рассказывать о том, как мне хочется нырнуть в белый туман, закрывший горизонт, и проспать сто лет.

Я подтверждаю достоверность и точность этого рапорта, оставляю за собой право его дописывать и видоизменять и везу для канцелярии торгового суда Гавра в целости и сохранности.

Штемпель, подпись, штемпель, штемпель. Спутниковая ежедневная передача данных — наша опора.

Из иллюминатора она наблюдает, как солнце прорезывает туман и лучи купаются в воде, в прекрасной оранжевой вертикали из тумана и света. Охровые фрагменты моря похожи на ранки, но, к счастью, не на серьезные ранения. Она надеется, что завтра волны вновь сделаются синими.

Позже случается кое-что загадочное, внезапное, почти божественное: на корабль обрушивается вечерний ливень. Тропический ливень. Стена дождя между двумя полями тумана.

В сотый раз она проверяет прогноз погоды. А не являются ли погодные условия частью божественного плана, несмотря на то что обычно моряки боятся других вещей? Однако прогноз погоды словно игнорирует ту часть океана, которую они пересекают. И тем не менее у нее чувство, будто уровень влажности начинает соответствовать месту и сезону. Судя по всему, через несколько часов туман рассосется.

Полгода назад именно под дождем она просила свои глаза быть радарами (хоть и находилась на суше), а ноги — легко ступающими по лужам. Она сама не знала, с чего начать поиски. На променаде, созданном исключительно для того, чтобы вселять в людей уверенность, — беседки и продавцы мороженого летом, постоянный присмотр дизайнеров и садовников за кустами и несколько экзотичными для тех краев цветами — все становилось враждебным, когда лил дождь. В луже валялась разорванная афиша цирка, машины тормозили, теряя управление. «Вот что я тут не переношу, — подумала она, — моменты, когда пейзаж подводит». Однако она продолжала бежать, невзирая на тяжесть в ногах, и звала отца.

Он вышел на час раньше; она бывала у него все чаще и чаще, хотя ему не нравилось, что кто-то за ним приглядывает, тем более дочь, которая должна идти своей дорогой в поисках своих приключений.

Отдавал ли он себе отчет в том, что она приезжала ради него и что они были отцом и дочерью?

Она видела, что буря не прекращается, у нее началась паника — с тех пор, как он перестал разговаривать, она частенько поддавалась панике. Не будучи матерью, она могла лишь предположить, что это та тревога, когда год за годом встаешь ночью, чтобы послушать дыхание или поправить одеяло, всегда держишь ухо востро и караулишь чудищ.

Ведомая интуицией, она пришла к порту, где стояли яхты и где он просиживал часами с тех пор, как перестал выходить в море. Как она и боялась, начался настоящий потоп, камни несло вместе с водой, один неверный шаг — и пропадешь в темных водах где-то между зимующих звезд.

Наконец она заметила направляющийся к ней силуэт: человек шел прямо, не шатаясь, словно литры дождя были ее собственным видением; она всегда умела заливать, с самого детства, говорил отец.

Она замедлила шаг, ощутила соприкосновение с ледяной водой.

Здесь и сейчас она выходит на палубу, надеясь зажечь сигарету, — вода почти горячая, даже на шее и на голове.

Она больше не вспоминала о том беге в Тулоне. Она очистила память от длительного момента сомнения: там, в луже, когда она вытирала лицо рукавом и думала, надо ли подойти к отцу, взять его под руки и тихонечко отвести домой или просто следить за ним издалека, чтобы он чувствовал независимость, а потом протянуть сухую одежду, ведь он уже забудет, что промок.

Она не помнила о прогулке возле порта и о том, что после этого его здоровье стало постепенно ухудшаться, — больше он дом не покидал. О следующих месяцах она думала словно о ледяных айсбергах, которые могут в любой момент разрушить судно, она вспоминала, кем они были раньше: отцом и дочерью, чьей легкости общения позавидуешь. Они угадывали мысли друг друга без слов, всегда знали, что делать.

Она растирает руки под горячим дождем, будто успокаивает себя: давай, старушка.

Закрыв мостик, она направляется за полотенцем и долго вытирает лицо. Мягкость прикосновения полотенца, которым она вытирает и шею, и руки, запах теплого дождя постепенно приводят ее в чувства.

Вот за что мы держимся.

В то же время в другой части корабля моряк, бежавший в укрытие от дождя, споткнулся о лежащего на полу человека. Он схватился за парапет и закричал.

Но парень на полу живой, он невозмутимо хлопает глазами и смотрит на капли дождя у себя на лице.

— Господи, что ты здесь делаешь? Ты совсем сошел с ума? Ты ранен? Почему ты здесь?

Лежащий пожимает плечами и улыбается, всей грудью вдыхает теплый дождь, попадающий в ноздри.

— Я чуть не убился, ты лежишь прямо посреди прохода, ты понимаешь меня? Ты — не лежи здесь, ты — работать, как и все остальные, ты — понимать, что мы уже достаточно в дерьме? И кто ты вообще такой? Мы знакомы? What is your name?

Не дождавшись ответа, моряк в ярости сжимает кулаки и обещает, что в следующий раз не станет прикрывать парня с таким ухоженным лицом, будто он никогда в жизни не работал, что в следующий раз он напишет жалобу о том, что некто распластался посреди прохода и представляет опасность для окружающих. Но это потом, позже, когда не надо будет бегать по кораблю в поисках поломки там и сям. Это когда наступят спокойные времена.

Когда ему будет не так страшно.

XV

Пока все готовятся к ужину, она решает спуститься вниз, чтобы успокоить тех, кто не слышал ее речи в офицерской каюте, чтобы показать свое участие, чтобы узнать, как люди справляются с огнем и мазутом. Она облачается в голубое, как и все моряки, надевает защитные очки и направляется в котельную.

Она приветствует каждого, кто ей встречается, из-за шума, конечно, не может произнести длинную речь, надеется, что хватит улыбки, доказательной, так сказать, улыбки, спокойного незамутненного взгляда, в котором столько силы, столько способности принимать верные решения.

— Капитан, мы, возможно, нашли неисправность, — кричит ей в ухо старший механик. — Надо еще проверить, но, кажется, все дело в насосе, он работает медленнее, чем надо. Придется его демонтировать, чтобы проверить, где заклинило, и полностью прочистить, но для этого нужно на несколько дней остановиться в каком-нибудь порту.

— А до пункта назначения мы так дотянем? — спрашивает она.

— Сложно сказать, — кричит он, — что-то может внезапно выйти из строя, и все вообще перестанет работать.

Значит, насос. Большое красное сердце. Гигантский кусок плоти устал качать всю эту кровь и всех держать на плаву. Или устал идти вперед в тумане, под горячим ливнем. Или испытывать величайшее равнодушие и кровоточить.

Как тебе помочь, зверь? Как дать тебе отдых? Как понять твою логику, логику бесконечно пульсирующей машины? Как вести себя, чтобы ты нас принял? Ведь мы всего лишь паразиты, которые изо всех сил и даже веря самим себе делают вид, что разбираются в своих цветных бумажках и знают, куда ты нас приведешь.

— Продолжим. Когда мы выйдем из тумана, сможем снова заглушить двигатели и приступить к починке.