Залив Терпения - Ныркова Мария
я нахожу в интернете черно-белые фотографии поселений вокруг нефтеразведок. внутри крепкого леса небольшая свежая залысина, а на ней — круглые домики с покатыми крышами, их называют фанзами. фанзы сооружают быстро, а воздух внутри циркулирует так, чтобы тепло сохранялось как можно дольше. метод постройки переняли у нанайцев, одного из коренных народов Дальнего Востока. чуть поодаль от фанз — буровые вышки. в конце сороковых поиски еще только ведутся и семьям приходится ютиться на небольших территориях в тесных домиках, но уже к середине пятидесятых, когда найдут множество богатых месторождений, рядом с ними начнут строить целые поселки и города, такие как Нефтегорск. там закипит жизнь. до буровых работников будут довозить на грузовиках.
работа на буровых вахтовая. туда едут на сутки, а потом сутки отдыхают. могут бурить и ночью, и днем, чтобы работа не прекращалась и показатели росли. отпуск предоставляется на шесть месяцев раз в три года. процесс добычи не быстрый: сначала разведотряды ищут залежи, определяют их объем, и только потом можно создавать скважины для добычи. сороковые — пятидесятые — время послевоенного нервозного подъема. таким он мне сейчас видится. то состояние тела, знакомое и мне, когда сильнейший стресс и шок вызывают прилив адреналина и ты работаешь как никогда эффективно, не в силах объяснить происходящее, в тумане нервного экстаза. этот коллективный траурный экстаз длился двадцать лет.
на фотографиях мой прадед похож на футболиста с картин Дейнеки: вот он в купальном костюме на берегу озера, у него широкие плечи, ноги чудной советской архитектуры, оттененные солнцем, и почти не видно лица, он прикрывает его рукой. его скромная жена стоит рядом и щурится, не пряча от солнца глаз. ее лицо как зеркало отражает в камеру свет. я смотрю на них и думаю о земле, о почве, о ее слоях и о нефти, которая прячется в ее глубинах.
Нина Петровна была как Земля. планета, влекомая страхом перед пространством и никогда притом не останавливающаяся, не прекращающая свое существование. она была как почва, в недрах которой зреет и пламенится ядро страдания. но даже она не может держать его в себе, вечно нагнетая. она взрывает вулканы, или шепчет через гейзеры, или плачет черными слезами, а мы пьем их длинными трубами, растягиваем, спрессовываем, извлекаем — живем этими редкими слезами святой, поселившей нас на своем алтаре, подсчитываем годы, когда слез не останется.
эти слезы добывают мужчины с круто очерченными мышцами, способные вгружать в скважину одну за другой металлические трубы внимательными руками, дышать железом, производить расчеты и слышать, как оркестр, многоголосье машинного звука, где праведен он и безобиден, а где напряжен, где опаслив, где угрожающ. я не могу не любить их, я не могу их не желать, потому что чувствую, как они стоят на полосе жизни. в бурении земли есть витальный зов: это проникать в лоно, это всегда мечтать о будущем, думать о его тепле, думать о том, в ком ты себя воспроизведешь. как плавно и быстро бур опускается, разминая долотом породы, грубо раскачивая земной шар под предлогом спасти нас. в экстазе добывания едва ли мы задаем вопросы. для вопросов есть более тихие, бесстрастные времена. я думаю, уже поздно сексуализировать нефть, ведь в ближайшие десятилетия она иссякнет. но тогда было время, когда нефть возбуждала, и возле этих скважин днями и ночами в агонии зова почв делались дети.
женщины, всю войну с двенадцати-тринадцати лет пахавшие на заводах, теперь маются от безделья в фанзах среди мрачной тайги. Нине Петровне еще не так скучно, у нее двое детей, и скоро она забеременеет третьим. но есть девушки, приехавшие за мужьями, оторвавшиеся от семьи и еще бездетные. у них на этих нефтеразведках почти нет книг и газет. в поселках организовывают самодельные библиотеки, или, как мы бы сказали, книжные свопы. люди обмениваются имеющимися книгами, иногда со скуки передавая их по кругу. еще есть киноклуб: деревянный домик, в котором каждое воскресенье показывают один и тот же фильм несколько месяцев подряд. а в теплое время года ходят за ягодами и травами, купаются в озерах. еды там вдоволь, много привозят рыбы, их мужья зарабатывают не в пример больше, чем на материке, и по целым суткам их нет дома. подросшие дети все держатся вместе и уйти далеко не могут, потому что боятся леса, и присматривать за ними нетрудно. здесь у них есть почти все, кроме новостей. Нине Петровне хочется читать книги. иногда она уезжает в город вместе с почтовыми или с продовольствием, не гнушаясь в кузове сидеть среди освежеванных туш или мешков с рыбой, чтобы добраться до библиотеки в городе покрупнее и привезти домой новые книги. одна из любимых ее книг — ее она постоянно перечитывает, что-то помечая, — «Амур-батюшка» Николая Задорнова.
летом стоит невыносимая жара, и все женщины и дети идут на ближайшие озера купаться. комары сводят их с ума, но стоит неделю не прятаться от кровопийц, как кожа начинает привыкать и больше не реагирует на укусы. купаются голыми, и я снова вижу их как на картинах Дейнеки, венерами труда, выходящими из воды плавным сильным шагом. одна Нина Петровна сидит на берегу, не раздеваясь, и щиплет траву двумя пальцами или плетет венки. Ленка, соседка, девушка лет двадцати пяти, подбегает к ней, и ее большие груди с огрубевшими от кормления сосками, ударяются хлопками о ребра. с мокрых волос вода струйками сбегает по телу, забираясь под мышки, огибая пупок, и запутывается между ног. Ленка хохочет, отмахиваясь от насекомых, и грубые серые волосы на ее теле блестят. она толкает Нину, шутя, и тянет ее за кончик платка, повязанного на голове. платок спадает, и Нина нервно натягивает его обратно, едва улыбаясь и едва поднимая глаза.
— ты, Нинка, никак, церковная? — смеются девушки. — у нас в стране такое — грех!
— да где уж я церковная… — бормочет Нина.
она никогда не держит зла и любит все живое — по крайней мере, старается любить. но сквозь нее всегда лучится страх быть отвергнутой. все, что она любила, рождало в ней ужас. мне хочется сесть рядом с ней в тот день и снять платок с ее головы, аккуратно, без резкости. наблюдать ее медленные пальцы с всегда подстриженными ногтями, перебирающие острые травы, смягчающие их одним движением. я часто думаю о том, что было бы, если бы в те времена существовали антидепрессанты, или противотревожные таблетки, или сеансы психотерапии. что было бы, если бы они могли пожаловаться, попросить помощи, открыто рассказать о своем прошлом? Нина Петровна никогда ничего не рассказывала. она сама была похожа на приставку «не». что бы она ни пережила, каждый день после она боялась. но каждый день жила сызнова.
Александр часто кричал на нее из-за ерунды. его раздражала ее молчаливость и упорное молчание. он задирал ее, как мальчишка задирает цепную собаку, отпускал колкости, язвил. этот властный мужчина с крупными руками, дослужившийся в конце концов до начальника буровой, кричал на нее из-за опрокинутой сахарницы или из-за того, что она слишком долго читала, но Нина опускала тяжелые веки, сцепляла руки в замок и горбилась, с каждым выкриком опускаясь все ниже.
ее дети не помнят ни разу, когда мать ругала бы их или злилась. в поселении она со всеми дружила, но Ленка была ее самой близкой подругой. они жили в одном бараке, помогали друг другу по хозяйству и были совсем непохожи. когда Ленка забеременела, тогда и Нина. Ленке все время было плохо, беременность протекала тяжело, а вот как у Нины — никто не знает. она работала за двоих, ухаживала за двумя семьями одновременно, чтобы подруга могла отдыхать, и ни на что не жаловалась. роды у Ленки начались неожиданно, днем, когда все мужчины уехали на буровую и послать за врачом в город было некого, да и бесполезно. Нина принимала роды, посадив подругу на край скрипучей кровати, разложив на полу простыни и поставив тазик с кипяченой водой. Ленка кричала, а другие дети стояли в дверях, держась за облупленный дверной косяк, и подглядывали, то в омерзении убегая, то с любопытства вновь возвращаясь. ребенок рождался «в рубашке»: околоплодный пузырь не лопнул вовремя и облепил младенца. Нина всегда с ужасом вспоминала, как вынула ребенка, сжатого тугой прозрачной пленкой, словно он был закован в пластиковый вакуумный пакет. она видела такое впервые и импульсивно начала расковыривать пленку, кусками сдирая ее с красного тельца. содрав ее с головы, она услышала, как младенец набирает воздуха в рот и разражается криком.
