Бруклинские ведьмы - Доусон Мэдди

Я ковыляю за ним по тропинке, полуослепшая от слез, когда слышу у себя в голове голос:

«Все будет хорошо. Будь храброй».

И вот после этого я глубоко вздыхаю и говорю ему в спину:

— Ноа. Скажи мне, что происходит?

И он оборачивается, смотрит на меня, и я вижу, что мое недельное замужество приказывает долго жить прямо на тропке в джунглях Коста-Рики. Дело не в том, что он сошел с ума от волнения или стрaдает приступами паники, и не в одной из тех причин, которые я для себя придумывала и пыталась в них поверить. Дело и правда в газонокосилках.

— Газонокосилки, — без выражения изрекаю я. Нас обгоняет парочка средних лет в одинаковых бермудах и бледно-голубых футболках. Проходя мимо, женщина говорит мне, что если одеться в светло-голубое, на тебя могут сесть бабочки. Она хихикает, сообщая это, и мужчина тоже смеется, а потом они идут дальше, держась за руки. Я смотрю на их удаляющиеся спины. Женщина не знает, что на спине у нее пристроилась бабочка.

— Простите, сэр, — произношу я, понизив голос, так, чтобы услышал только Ноа, как только они оказываются вне зоны слышимости, — я знаю, это может прозвучать странно, но могу я спросить о ваших глубоких чувствах к газонокосилке, которую вы держите в своем гараже? Вы каким-то образом боитесь ее, сэр?

— Замолчи, Марни, — злится Ноа.

— Нет, Ноа, пожалуйста. Расскажи мне об этих твоих страхах, которые ты обнаружил в себе в тот день, когда должен был на мне жениться.

Он хмурится и говорит:

— Дело в тирании газонокосилок, а не только и не столько в них как таковых. Я не хочу ничего из этого набора: ни газона, ни семейного бюджета, ни счетов за электричество, ни ежедневных разговоров типа: «Как прошел твой день? — Нет, как прошел твой день? Все ли было хорошо?» Я этого не вынесу.

— Тирания газонокосилок и вопрос «Как прошел твой день?», — медленно произношу я. — Ты не можешь вынести вопроса «Как прошел твой день?».

В небе полно птиц. Вокруг нас орут попугаи.

Все будет хорошо. Марни.

Ноа пожимает плечами и смотрит вдаль, красивый, взъерошенный и скучающий в моем обществе.

В голове всплывает воспоминание о том времени, когда он в прошлом году поехал со мной во Флориду знакомиться с моими родителями. Моя мать, убежденная сторонница романтической теории «путь к сердцу мужчины лежит через его желудок», настояла на том, чтобы приготовить нам ужин. Мы все сидели в маминой маленькой кухоньке с обоями в петухах, где на столе стояли расписанные петухами солонки и перечницы, и мама подала свое коронное блюдо, которое отец называет «Мировой мясной рулет Милли», потому что в него, кроме мяса, входит два вида сыра, а еще он так аппетитно полит кетчупом.

Только самый лучший кетчуп для семьи Макгроу! Сколько я себя помню, четверг всегда был днем мясного рулета, и каждый раз отец потирал в предвкушении руки, приговаривая, что это как будто Рождество, Четвертое июля и День благодарения [5] сразу. И всем этим родители делились теперь с моим новым парнем. Они были так счастливы! Мое сердце разрывалось, когда я видела, как они радуются за нас, и понимала, парализованная стыдом, что мой симпатичный, ясноглазый бойфренд, который сидит сейчас в родительском скромном доме фермерского типа на три спальни, наблюдает за ними с легкой изумленной полуулыбкой на лице. Я знала, что это означает: в своей голове он лепит из всего происходящего комическую историю, которой потом будет развлекать народ. «Типа реально, чувак, налить сверху кетчупа? — скажет он. — Только не говорите, что вы правда собираетесь запихать туда два вида сыра! Это слишком экстравагантно, просто словами не передать!»

Он не понимает прелестей домашнего уклада, того, что можно радоваться таким простым, глупым вещам. Что в семейной жизни есть и разногласия, и ссоры, но потом приходит вечер четверга, и ваш брак спасает мясной рулет.

Мне следовало понять это еще тогда. Следовало сразу же порвать с ним. Черт, как бы мне хотелось, чтобы так оно и произошло.

— Ладно, слушай, я сделал кое-что ужасное, — наконец говорит Ноа и козырьком подносит к глазам ладонь. — Я не сказал тебе, что по приколу подал заявку на грант, чтобы поехать с Уипплом в Африку. Я никогда не думал, что мне его одобрят, да и вообще забыл о нем, если честно. Но потом — о чудо! — грант выделяют. Я узнал об этом за неделю до свадьбы. — Он подбирает палку и тычет в землю, рисуя круги в мягкой грязи, я будто бы уже слышу шум джунглей.

— О чудо, — говорю я, передразнивая его. — О чудо, ты подал заявку на грант. Чисто по приколу.

Он все тычет в землю концом палки.

— Что за херня, Ноа?

— Я знаю. Я не должен был этого делать.

— Нет же! Если ты действительно этого хотел, тогда, конечно, тебе нужно было подать заявку. И сразу же сообщить мне об этом. Сразу же сказать невесте, человеку, с которым ты собирался делить свою жизнь, что-то вроде: «Эй, тут подвернулось кое-что, чем мне, возможно, хотелось бы заняться. Что ты об этом думаешь?» В таких случаях люди обычно разговаривают.

— Не надо нам было жениться.

— Почему мы не можем быть женаты? Думаешь, в Африку только холостяков берут?

И тут до меня доходит настоящее значение его слов: тот факт, что он импульсивно подал заявку на грант, даже не сказав мне об этом, означает — я нахожусь где-то на самой периферии его жизни. Вот в чем все дело! Ноа всегда ужасно гордился тем, что мы никогда не ссоримся. Но, может, он не ссорился со мной просто потому, что ему просто наплевать на меня?

Я совершаю еще одну попытку:

— Что, если… что, если я приеду к тебе туда? Будем отрабатывать грант вместе. Вот увидишь, — говорю я, — я тоже могу быть авантюристкой. — Боже, какая я жалкая! С лиан слетает обезьянка, и я думаю, что она хочет напасть на меня, но ей всего лишь нужен мой батончик мюсли, поэтому я позволяю ей забрать его.

Ноа прокашливается и сообщает, что не хочет ничего из того, что мы с ним запланировали: ни дома в респектабельном пригороде, ни троих детей, ни карьеры преподавателя. Он вообще не хочет такой жизни.

— Я думал, что осилю все это, — говорит он. — Правда думал. Я люблю тебя, но…

— Замолчи, пожалуйста. Может, и есть фразы хуже, чем те, что начинаются со слов: «Я люблю тебя, но…» — да только я их не знаю.

— Ты права, — отвечает он. — Прости.

— И прекрати извиняться! Боже! Не говори, что ты меня любишь, и не говори, что ты сожалеешь! Ты меня, на хер, предал и знаешь об этом! Сколько времени ты уже об этом знаешь? Сколько, Ноа? Ты знал, что не хочешь жениться, все время, пока мы организовывали свадьбу, но ничего не сделал, не остановил подготовку! Ты позволил мне пригласить всех этих гостей и заставил их ждать, хотя уже много недель знал, что не можешь на мне жениться! Да кто ты после этого?

— Я хотел…

— Даже не заикайся о том, чего ты там хотел! Ты врал мне, ты поставил меня в дурацкое положение, а теперь бросаешь меня ради какой-то фантастической поездки, которая случайно тебе подвернулась! И когда я говорю, что люблю тебя и буду тебя поддерживать, ты от меня отворачиваешься. Как будто я вещь какая-то, которую можно просто в окошко выбросить! Как балласт!

— Ты вовсе не…

— Я сказала, заткнись! У тебя нет никакого права говорить мне, кто я и что я. Послушай, козел, я готова отдаться тебе всем сердцем, всей душой и вместе с тобой воплощать наши мечты в реальность. Всегда приходится чем-то жертвовать! Никто не бывает постоянно счастлив! Посмотри на моих родителей. У них очень удачный долгий брак, но ты же не думаешь, что они были счастливы каждый день своей совместной жизни? Так вообще не бывает. Над отношениями надо трудиться, а труд потому и называется трудом, что приходится прилагать усилия!

Нет, произносит Ноа, и его глаза делаются глянцевыми от грусти, — нет, твои родители явно несчастливы. И мои тоже. В том-то все и дело. Я не хочу такой жизни.

— Да пошел ты на хер! — ору я.