Эдуард Лимонов - Молодой негодяй
Сама Анна Моисеевна открыла дверь мокрым символистам с бутылками портвейна в карманах. Прижавшись к примусам, коридорные женщины в халатах испуганно глядели на вторгшихся рослых декадентов. Вскричав: «Ой, Вовка!.. Миша!» — Анна в тяжелом платье цвета опавших листьев возглавила шествие, и в сложном запахе сразу двадцати различных ужинов, четверо, они подплыли к двери отдельного купе. Анна пропустила декадентов мимо себя в темный внутренний коридор квартиры-купе и, тяжело отведя дверь своей комнаты (на двери висели ее пальто и платья), загнала декадентов в комнату. На ломберном столике (на нем поэт напишет весь свой первый сборник — и «Кухарку», и «Книжищи») горела свеча, а с узкой деревянной кровати встала улыбаясь подруга Анны, широкоротая Вика Кулигина…
— Кто там, Анечка? — В комнату вдвинулась одна створка двери, отделяющей комнату Анны от большой комнаты, и появилась вначале папироса Цили Яковлевны, а потом сама Циля Яковлевна. — А… Поэты пришли! — Тогда еще Циля Яковлевна радовалась приходу поэтов.
— Добрый вечер, Циля Яковлевна! — Басов, разбрызгивая капли, к удивлению книгоноши протискался к даме с папиросой и, поймав ее руку мокрой рукой, приник к руке губами. Книгоноша не знал еще, что казавшийся ему символистом Миша Басов на самом деле сюрреалист и начитанный юноша подражает мэтру Андре Бретону в целовании ручек дамам. Неначитанный книгоноша робко промычал: «Добрый вечер!»
— Мама, иди к себе! Тебе пора спать!.. — ласково, но бесцеремонно Анна вытолкала мать из комнаты. И зажгла вторую свечу, поставив ее на подоконник. За окном шел теперь дикий трудновообразимый снег. На площадь Тевелева, на бывшее здание Дворянского собрания напротив, на здание ресторана «Театральный» на углу Тевелева и Сумской, на прохожих с поднятыми воротниками, на ядовито-красную надпись «Храните деньги в сберегательной кассе» — неумелую продукцию отсталого харьковского рекламного агентства невысоко в харьковском небе…
«Почему такой снег? — задумался книгоноша, глядя в окно. — Может быть, что-то случилось? Настоящее переходит в будущее?» — подумал он и испугался.
8
Из зеленого рва, окружающего харчевню, выходят еще два члена славной группы «СС»: Поль и Викторушка. Последний — с зеленой веткой, воткнутой в шляпу из соломки. Генка приветствует приятелей вставанием и несколькими авторитетными распоряжениями в адрес Дуси-буфетчицы.
Когда Эда приняли в «СС», Поль и Викторушка уже были эсэсовцами. С Полем-Павлом Генка познакомился во время своего недолгого пребывания в должности нарядчика (!) на заводе «Поршень». Генка и завод! Трудно представить себе Геннадия Сергеевича на фоне машин и маслянистых железных частей. Хотя бы и в синем халате и с блокнотом нарядчика в руках. Однако «поршеневский» период в биографии Генулика существует, и, как ни странно, Генка даже гордится трудовым куском своей биографии. Хотя на «Поршень» его прозаически устроил приятель отца, дабы Генка мог получить необходимую ему для поступления в институт справку с места работы. Очень может быть, что Генка воспринял работу на заводе как экзотическое приключение и в таком качестве металлические джунгли «Поршня» ему понравились. Эду часто приходится выслушивать сбивчивые, но восторженные воспоминания старых эсэсовцев о том легендарном периоде зарождения группы «СС», когда Павел Шемметов работал в литейке «Поршня», Фима инженерил, Генка выписывал наряды, а Вагрич Бахчанян писал по трафарету лозунги. Однако Эд до сих пор так и не выяснил, кто кого и в каком порядке и с кем познакомил. Кажется, толстый франкоман Поль представил Генулику Бахчаняна.
Улыбаясь во всю крупнейшую физиономию, бывший матрос Поль, брюки, сшитые «мсье Эдуардом» (так называет нашего героя Поль), гармошкой спускаются на сапоги, «мсье Бигуди» (так называет Поля Викторушка, по причине шапки каштановых буклей, покрывающих голову экс-матроса), подступает несоветской своей походочкой к «харчевне». Сухой компактный германоман Викт'ор следует за ним походкой механической куклы. Ребята добились совершенного соответствия взятым ими добровольно ролям. «Мсье Бигуди» умудрился, ни разу не ступив ногой на французскую землю, изучить французский язык до степени полного отсутствия акцента. Четыре года он зубрил язык во флоте по самоучителю и по словарям, а затем устранял акцент, общаясь с репатриированными французами. Павел и родился и вырос на харьковской окраине — Тюренке. На Тюренку же он вернулся и после службы во флоте, к родителям — «жлобам», как он их презрительно называет, стесняясь, очевидно, не говорящих по-французски тюренских полукрестьян. Но вот уже год как «мсье Бигуди» женился на девушке из центра, по кличке Зайчик, и поселился с Зайчиком и ее матерью. (Как и наш главный герой. Заметьте стремление провинциальных юношей в центр города!) Эд знаком с Полем-Павлом уже около двух лет, но только недавно они обнаружили, что у них есть давнишние общие знакомые. Поль, оказывается, приходил в семью Вишневских — репатриантов из Франции, с младшей дочерью которых Асей (она же Лиза) дружил когда-то подросток Савенко. Ничего удивительного, Поль ведь жил на Тюренке, а Ася и Эд рядом, на соседней окраине — на Салтовке. Немного покопавшись в памяти, а она всегда вознаграждает терпеливого искателя находкой — Эд вспомнил сцену на журавлевском пляже в 1958 году. Под сгущающимися тучами полуголая тюренская шпана указала ему на бегающего по берегу с гигантскими гантелями в руках бородатого здоровяка: «Морячок наш. Полюшко. Только что с флота явился, — сказали тюренские ребята. — Здоров как бык и по-французски волочет, но немного того», — цыган Коля приставил палец к виску и повертел им. Имелось в виду, что морячок немного странноват, может быть, чокнутый. Здоровяков на Тюренке уважали, чокнутых нет. Так получилось, что «мсье Эдуард» увидел впервые «мсье Бигуди» девять лет назад.
Эсэсовцы входят на веранду, и Поль, еще более сморщив полосатые, серые с черным брюки, склоняется в реверансе. Говорит он, как правило, мало, потому бормочет: «Бонжур…» — и подсаживается к столу. Веселый, подтянутый, восторженный, как молодой офицер, Викторушка в шляпке, в хаки-штанах, босоножках и искусственного шелка рубашке с коротким рукавом, напротив, разговорчив. Оглядев веранду и, по-видимому, решив, что зрителей достаточно, он становится в позу и восклицает «Хайль!», выбрасывая руку в гитлеровском салюте. Шокированное козье племя, закусывающее и тоже пьющее водку (но разливая ее под столом), глухо и еще фразонеразличимо ропщет. «Хулиганство какое!» — в ужасе разворачивается к ним из-за ближнего стола женщина в очках. Некрасивое лицо ее болезненно морщится.
