Татьяна Соломатина - Роддом или жизнь женщины. Кадры 38–47
Да, сильно ты себя успокоила, Оксана Анатольевна… Пойди к зеркалу, повтори ему вслух: «Ты ни в чём не виновата. Тебе нечего было подмечать, потому что никаких угрожающих звоночков не было!» Помогло? Нет. А что может помочь, если во вверенном тебе учреждении на третьи сутки послеродового периода совершенно здоровая молодая мамочка выбрасывается из окна люкса пятого этажа. С младенцем наперевес. Трёхдневный человечек всмятку. Женщина в реанимации в критическом состоянии.
Грызла себя Поцелуева не слишком долго. Всплакнула в кабинете, а тут и Мальцева приехала. И закрутилось-понеслось. Привели в себя мамашу девчонки, уже, увы, не бабуленьку. Допросили с пристрастием. Насколько это было возможно в данной ситуации. Но Мальцева, и Поцелуева, и реаниматолог были достаточно опытными людьми, чтобы на основании даже скудной информации делать некоторые вменяемые выводы. На родильном доме повис большой косяк. Грозили санкции. И совершенно справедливые.
Но состояние женщины – слава богам реаниматологии! – из критического стало крайне тяжёлым. А в течение суток – и тяжёлым. Забрезжил благоприятный прогноз.
– С начмедов ты не вылетишь, – констатировал главный врач, глядя на Мальцеву. – А тебя с исполняющего обязанности попрём! – строго зыркнул он на Поцелуеву. – И высшую категорию с тебя сдерут, уж будь готова! – Оксана молча кивнула. – Это хорошо, что ты не оправдываешься.
– В каком месте я тут могу оправдаться? – мрачно пробубнила Поцелуева.
– В этом месте, в этом кабинете ты точно не оправдаешься! Но нюни мне подобрала и вместе со своей шефиней клинразбор чтобы написали – не придерёшься! Вам на министерском ковре и стоять. Со мной. Хорошо хоть… – он сделал нелепое движение плечом в сторону Мальцевой и, немного споткнувшись, продолжил: – Хорошо хоть у нас «своя рука» в министерстве. Панин дело и будет рассматривать. Он не прокинет. Другой бы так взгрел, что на всю жизнь никому мало бы не показалось. И был бы прав!
– Ты, Григорий Васильевич, не шуми, – подала наконец голос Мальцева. – Тут и без тебя все себя казнят.
– Да толку от ваших… козней! Казней, – он невольно хихикнул. – Хорошо, баба не умерла. Раз до тяжёлого дотащили, значит, уже и не умрёт. Или – нехорошо. Даже не знаю.
– Да типун вам на язык! – ахнула Поцелуева, забыв о субординации. – Чего же тут «нехорошо»?
– А ты бы, Засоскина, как жила, зная каждое мгновение каждой клеточкой мозга, каждой митохондрией тела, что своё дитя собственноручно об асфальт шваркнула?! Что ты вскакиваешь? – Он жестом осадил Оксану Анатольевну, которая уже собралась выпалить что-то гневное. Она села и внезапно разрыдалась, как маленькая девчонка, взахлёб. Как будто не была она четырежды замужем, не была грамотным врачом, не плакала тихо и незаметно в кабинете. Как будто никем не была и ничего не умела. Рыдала несчастным маленьким человеком, не властным ни над чем. Даже над собой.
Мальцева молчала. Григорий Васильевич налил стакан воды. Подал Оксане.
– Возьми себя в руки немедленно! – рыкнул. – Для родильного дома и больницы хорошо, что она выжила, – продолжил главный врач, понизив тон. – А вот для неё самой – не знаю. Я бы с таким жить не смог. Или смог. Понятия не имею. И понятия иметь не хочу!
Главврач подошёл к окну и тяжело вздохнул. Некоторое время была вязкая густая тишина.
– Ладно! Что тут разводить… Работаем. Ты, Татьяна Георгиевна, давай кого-то вместо Поцелуевой теперь исполняющим обязанности выдумывай. Родина?
– Нет. Я сама. Выхожу на работу.
– Мальцева, у тебя ж ребёнку…
– Если уж я родила, то теперь с ребёнком ничего не случится! И не буду я в декрете прятаться, когда в моём родильном доме такое творится!
– Суворов грёбаный! – хохотнул главный врач. – Хотя сдаётся мне, что ты, Танька, собираешься прятаться в родильном доме от новорождённого младенца. У тебя синдром военного времени! Тебя страшит мирная жизнь! – стал он как-то странно ухать совой.
И на всех присутствующих вслед за ним напал приступ истерического хохота. Такое бывает. Хорошо, что этого никто не видел и не слышал. Было три часа ночи. Кабинет главного врача находится в административном крыле главного корпуса. Где в это время никого нет. Разве что какого незадачливого студента занесёт. И он ещё долго будет слышать этот зловещий приступ группового стона, что у нас компенсаторной реакцией гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковой системы зовётся. И – или перестанет слышать. Или отправится перепродавать перекупленное. В бизнес, иными словами. Потому что далеко не все могут с этим жить. И не только жить – но и продолжать работать. Делать своё дело, пусть и слегка утратив слух от не единожды травмированных перепадами собственного несовершенства барабанных перепонок. Но хлестанёт тебя кучер-боженька с оттяжкой по гордыне – и встрепенёшься, соберёшься и идёшь. Пока можешь идти.
В пять утра Мальцева тихонечко открыла дверь в свою квартиру. Панин вышагивал с младенцем Мусей в руках и мобильным телефоном, прижатым к уху.
– Зззнаю я про чепэ! – шипел он, покачиваясь в ритм. И шипения его были слегка в ритме колыбельной. – Зачем вы меня будите? Выслужиться хотите больше всех или через мою голову перепрыгнуть?! Это мой роддом! Утттр – ОМ!.. Секретари херовы! – это было уже пояснение для Мальцевой. Он швырнул телефон на пол. Муся закряхтела. – А-а-А! А-а-А! Ты-ы-к-А-к?!
– Панин, не выражайся при ребёнке!
– Ты за собой, главное, смотри! – ласково прошептал Семён Ильич, укачивая дочь.
Татьяна Георгиевна прошла на кухню не разуваясь. Она не знала, плакать ей или смеяться. Где-то рядом было огромное горе. Совсем близко была её новорождённая дочь. Панин-папа был безумно умилителен.
– С бабами о работе не будем?
Мальцева отрицательно покачала головой.
– Тебе сварить кофе?
Татьяна Георгиевна кивнула.
Семён Ильич, одной рукой ловко удерживая малышку, другой достал турку, банку, чайную ложку. Насыпал две ложки кофе, включил газ, поставил турку на огонь. При этом не прекращая укачивать Мусю. Мальцева внимательно смотрела на него.
Кофе подошёл. Панин привычно, трижды, повторил процедуру поднятия «шапки». После чего опустил в кофе указательный палец. Ойкнул. Снял с крючка небольшую кастрюльку. Набрал в неё воды, отвернув кран до упора на холодную. Поставил в кастрюльку с холодной водой турку. Затем нажал на кнопку электрического чайника. Достал бутылочку с соской. Раскрутил. Чайник отщёлкнул. Панин ошпарил бутылочку кипятком. Налил туда остужённый крепкий чёрный кофе без сахара. Завертел крышечку. И несколько капель вылил себе на предплечье. И затем поставил соску с кофе перед Мальцевой. Она закурила. Отвинтила крышку. И щедро захлебнула первую затяжку тёпленьким кофейком.
