Мэри Кайе - Далекие Шатры
Хлеба еще не поднялись настолько, чтобы служить укрытием, но равнина была часто изрезана сухими оврагами, и вдобавок густые терновые кусты и заросли пеннисетума позволяли надежно спрятаться не только человеку, но и ослу. Однако здесь тоже недавно проходили англичане: жужжащий рой мух выдал местонахождение трупа пожилого евразийца в высокой траве у обочины тропы. Как и толстая женщина в садах Кудсия, бедняга тоже заполз в траву на четвереньках и там испустил дух, но в отличие от нее он перед этим получил столь тяжелое ранение, что казалось уму непостижимым, как он умудрился уползти на такое расстояние.
Ситу сильно встревожило то обстоятельство, что и другие люди предпринимали попытку бежать через равнину, а не по дороге, ведущей в Карнал. Вид несчастных, жалких беженцев послужит лишь к распространению слухов о бунте по прежде мирным деревням, возбуждению в местных жителях презрения к фаранги и выступлениям в поддержку мятежных сипаев, а Сита выбрала этот путь именно в надежде опередить вести из Дели. Однако, судя по всему, она поставила перед собой невыполнимую задачу: мертвый мужчина в траве явно лежал там со вчерашнего дня, и, похоже, кто-то помог бедняге отползти от обочины – тот самый человек, который аккуратно накрыл лицо трупа носовым платком, прежде чем оставить его мухам и пожирателям падали. Сита протащила упирающегося осла мимо и, чтобы отвлечь внимание Аша и самой отвлечься от собственных мучительных мыслей, принялась рассказывать историю про затерянную высоко в горах долину, которую они найдут однажды и где заживут припеваючи.
К наступлению темноты они уже порядком удалились от большака, и Сита решила, что теперь можно без особых опасений остановиться на ночлег в деревне, мерцающие огни которой наводили на мысль о базаре и возможности купить горячую пищу и свежее молоко. Аш-баба совсем уморился и клевал носом, а значит, вряд ли станет болтать языком. Осел тоже нуждался в питье и корме, да и сама она валилась с ног от усталости. Той ночью они переночевали под навесом у одного гостеприимного землепашца, в обществе своего осла и хозяйской коровы. Сита представилась женой кузнеца из окрестностей Джаландхара, возвращающейся из Агры с осиротевшим племянником, сыном мужнина брата. Она купила горячей еды и буйволиного молока на базаре, где наслушалась разных пугающих слухов, один хуже другого, а потом, когда Аш заснул, присоединилась к кучке судачащих деревенских жителей.
Сидя глубоко в тени, она слушала рассказы о мятеже, вести о котором принесли утром в деревню несколько гуджаров, а после полудня подтвердили пятеро сипаев из 54-го туземного полка, накануне присоединившихся к повстанцам у Кашмирских ворот, а теперь спешивших в Сирдану и Музаффарнагар с сообщением, что власть Компании наконец свержена и в Дели снова правит Могол. В своем рассказе сипаи не пожалели красок, и, выслушав эту историю в пересказе деревенских старейшин, Сита безоговорочно приняла все на веру – после того, что она видела своими глазами с момента, когда солдаты 3-го кавалерийского полка пронеслись мимо нее по Мирутской дороге.
Все англичане в Мируте перебиты, сказали старейшины, подтверждая слова соваров на понтонном мосту, и в Дели тоже все белые истреблены – как в самом городе, так и в военном городке. И не только в Дели и Мируте, ибо полки восстали по всей Индии и скоро в стране не останется в живых ни одного фаранги, даже ребенка. Всех, кто пытается спастись бегством, ловят и убивают, а тех, кто додумался спрятаться в джунглях, растерзают дикие звери, если они прежде не умрут сами от голода, жажды и нестерпимого зноя. Их время закончилось. Они исчезнут, как пыль, несомая ветром, и ни один не останется в живых, чтобы вернуться на родину с историей об их бесславном конце. Индийцы отомстили за позор Плесси[4], сто лет порабощения подходят к концу, и больше не нужно платить налоги.
– Значит, Эшмитт-сахиб тоже убит? – спросил кто-то исполненным благоговейного страха голосом, имея в виду, надо полагать, местного окружного инспектора, по всей вероятности единственного белого человека, которого когда-либо видели жители этой деревни.
– Конечно. В пятницу – так говорит Дурга Дасс – он отправился в Дели, чтобы встретиться с комиссаром-сахибом, а разве рябой сипай не сказал, что все ангрези в Дели перебиты? Он наверняка погиб. Он и все прочие представители его проклятого народа.
Сита все выслушала, всему поверила, а потом тихонько отступила в темноту и торопливо вернулась на базар, где купила глиняную миску и ингредиенты для изготовления коричневой краски, которая на человеческой коже держалась так же стойко, как на бумажной ткани. Замоченная на ночь смесь к утру настоялась до готовности, и задолго до пробуждения деревни Сита подняла Аша, вывела из-под навеса в предрассветные сумерки, торопливо раздела, присев на корточки за кактусовой живой изгородью, и тряпицей нанесла на тело краску, работая отчасти на ощупь и настойчивым шепотом наказывая мальчику никому об этом не рассказывать и запомнить, что отныне он будет зваться Ашоком.
– Ты не забудешь, сердце моего сердца? Ашок. Обещай мне, что не забудешь.
– Это такая игра? – заинтересованно спросил Аш.
– Да-да, игра. Мы будем играть, будто тебя зовут Ашок и ты мой сын. Мой настоящий сын, а твой отец умер – и это истинная правда, видят боги. Так как тебя зовут, сынок?
– Ашок.
Сита горячо поцеловала малыша, еще раз строго-настрого наказала не отвечать ни на какие вопросы, а затем вернулась вместе с ним под навес. Съев скудный завтрак и расплатившись за постой, они двинулись в путь через поля, и к полудню деревня осталась далеко позади, а Дели и Мирутская дорога превратились всего лишь в ужасное воспоминание.
– Мы пойдем на север. Может, в Мардан, – сказала Сита. – На севере мы будем в безопасности.
– В долину? – спросил Аш. – Мы пойдем в нашу долину?
– Пока еще нет, золотко мое. Но однажды обязательно пойдем. Однако она тоже находится на севере, и потому мы направимся на север.
И они правильно сделали, что пошли на север: земля за ними горела, охваченная пожаром кровопролитного насилия. В Агре, Алипуре, Нимуче, Насирабаде и Лакхнау, по всему Рохилкханду, Центральной Индии и Бунделкханду, в городах и военных поселениях по всей стране люди поднимались против британцев.
В Канпуре Нана, приемный сын покойного пешвы, не признанный британскими властями, восстал против угнетателей и осадил прискорбно ненадежные укрепления англичан. А когда через двадцать дней оставшиеся в живых приняли предложение сдаться в обмен на охранную грамоту и сели в предоставленные им лодки, чтобы доплыть до Аллахабада, лодки были подожжены и обстреляны с берега. Тех, кому удалось добраться до берега, взяли в плен. Мужчин расстреляли, а около двухсот женщин и детей (все, что осталось от гарнизона, в начале осады насчитывавшего тысячу человек) заперли в маленьком здании – биби-гурхе, где позже всех зарубили по приказу Наны, а тела умирающих и мертвых бросили в ближайший колодец.
