Владимир Пронский - Стяжатели
— Пап, вот познакомься.
Антон Тимофеевич тяжело повернул толстую шею, покосился на Николая и ухмыльнулся:
— А мы знакомы. Правда, давненько не виделись, и эта встреча, скрывать не буду, меня удивила. В этом, конечно, и твоя вина, Лада, если своевременно не делишься с родителями своими планами и ставишь гостя в неловкое положение.
— Пап, — перебила Лада отца, — чего глупости–то болтаешь?! И вообще–чего ты взъелся–то на него? Чем он не угодил?
— Это тебя не касается. Только у меня есть желание, чтобы твой гость тихо–мирно покинул эту квартиру и более здесь никогда не появлялся! Это понятно вам, молодой человек? — вновь тяжело повернулся Самохвалов к Николаю, стоявшему у него почти за спиной.
— Никуда он не поедет! — Лада встала рядом с Николаем, словно хотела заслонить его. — Он мой гость, и оскорблять его я не позволю, даже тебе!
— И все–таки, молодой человек, я бы на вашем месте оставил нас, чтобы не усугублять щекотливую ситуацию! — сказал Антон Тимофеевич, на этот раз даже не шелохнувшись. — Будьте мужчиной и ведите себя достойно, а не отсиживайтесь за спиной девушки! — посоветовал он, как приказал.
Никак внешне не отреагировав, Шишкин вернулся в прихожую, начал одеваться, а Лада подступила к отцу:
— Прости, папа, но ты бессовестный человек, хам последний! Он только что из ванной, а ты выгоняешь его на мороз. Поэтому я уйду вместе с Николаем!
— Катись, не держу!
Лада шмыгнула в свою комнату, начала переодеваться, а Антон Тимофеевич по–прежнему не пошевельнулся, лишь когда она вышла в прихожую и начала возиться с обувью, поднялся из кресла и сказал Шишкину:
— Подождите ее на лестничной площадке, а мне, как отцу, нужно кое–что сказать дочери!
Как только Николай вышел, Самохвалов захлопнул дверь, сразу же закрыл на ключ.
— Чего еще?! — Лада не сразу поняла действий отца. — Дверь–то зачем коварно захлопывать?!
— Для твоей же пользы. Шишкин сейчас уедет к себе домой или еще куда — мне, впрочем, всё равно — а ты останешься, успокоишься и начнешь новую жизнь. И, поверь, в будущем еще и благодарить меня будешь!
— Я уже благодарю! Выпусти!
— Это пока невозможно!
— Тогда я в милицию позвоню, скажу, что ты удерживаешь меня насильно!
— Звони. Сейчас приедет ОМОН и начнут ребята штурмовать квартиру с засевшим террористом, захватившим в заложники собственную дочь! Но прежде я сам позвоню!
Самохвалов нашел в мобильнике номер какого–то телефона и громко сказал:
— Ольга Сергеевна, поговори с дочерью, а то она собственного отца милицией пугает!
Лада, не сразу, но взяла телефон:
— Мам, скажи ему, чтобы он выпустил меня!
Самохвалов чуть ли не силой выхватил трубку у дочери и крикнул жене:
— Пусть она объяснит, почему я здесь! Что я делаю?! То и делаю, что я отец, а наша дочь напустила в квартиру проходимцев. Вот и приходится очищать ее, санитаром работать!
Пока Самохвалов говорил с женой, Лада смотрела на него полными слез глазами, а потом молча ушла в большую комнату, оттуда юркнула на балкон и раскрыла окно. Перекинув одну ногу, она увидела стоящего на тротуаре Николая, попросила:
— Поддержи!
— Не делай этого. — крикнул он в ответ.
Лада настырно перекинула вторую ногу, попыталась удержаться на руках и попасть ногами на козырек балкона, но увидела бегущего к ней отца. Никто — ни Антон Тимофеевич на балконе, ни Шишкин внизу — не успел что–либо сообразить, как она сорвалась и тяжелым поленом хрястнулась о мерзлую землю, припорошенную снегом; Шишкин даже не успел поймать ее, хотя в последний момент пытался, не понимая, зачем Лада полезла на балкон.
Он опустился около нее, полусогнутой, попытался взять на руки, но она по–заячьи заверещала:
— Ой–ё–е-е-ёй. Не шевели меня, всё в груди болит.
Не решаясь поступить по–другому, Николай запахнул на Ладе дубленку, снял с себя куртку, подложил ей под голову и достал телефон, чтобы позвонить в «скорую» Пока объяснялся, прибежал Самохвалов и оттолкнул, почти ударил Шишкина, прорычал:
— Уйди с глаз моих, иначе пристрелю, как собаку!
На их шум, крики начали собираться прохожие: человек пять–шесть стояли в стороне и ожидали развития событий. Начали советы давать. Пока разговаривали, появилась какая–то женщина, подошла к Самохвалову, спросила:
— Я — врач. Могу быть чем–нибудь полезной?!
— Посмотрите, поговорите с ней. Это моя дочь!
Женщина нагнулась к Ладе, проверила пульс на шее, спросила:
— На что жалуетесь?
— Тяжело дышать. Голова кружится. — простонала Лада, и в свете уличных фонарей был виден блеск ее слез.
Врач выпрямилась, сказала Самохвалову:
— Видимо, перелом ключицы и сотрясение мозга. «Скорую» вызвали?
— Может, на своей машине в больницу отвезти?
— Не надо. Она хотя в сознании, адекватна, но без обезболивания может наступить травматический шок.
Шишкин стоял в стороне и видел, как время от времени врач наклонялась к Ладе и о чем–то говорила с ней. Когда подъехала «скорая», медики сделали Ладе укол и попросили мужчин помочь перенести ее в машину. Шишкин помог, а когда попытался сопровождать Ладу до больницы, Антон Тимофеевич, грозно рявкнув, не разрешил. Приказав водителю «скорой» подождать, он побежал к своей машине. Пока его не было, Лада успела продиктовать Николаю номер домашнего телефона Веры Павловны и попросила не стесняться, а позвонить ей и попроситься на ночлег.
Машины умчались, а Шишкин даже не успел спросить у водителя, в какую больницу повезут пострадавшую, и продолжал стоять на опустевшем тротуаре, держа в охапке куртку. Невозможная обида на самого себя, на Самохвалова, на само обстоятельство, при котором он, Шишкин, остался не у дел, когда никак и ничем не мог по–настоящему помочь своей Ладе, создавала в душе уныние. Он не знал, что делать: то ли возвратиться в Княжск (на последнюю электричку он успевал), то ли где–то провести ночь и созвониться с Ладой, узнать о ее состоянии и, если понадобится, прийти на помощь. Ведь неспроста же она продиктовала номер телефона родственницы?! Он выбрал второй вариант, правда, поехал на Казанский вокзал, чтобы скоротать ночь.
В половине восьмого Шишкин все–таки осмелился вызвать Ладу и с замиранием души начал вслушиваться в гудки вызова. И телефон отозвался любимым голосом, от которого у Николая заколотилось сердце. Сразу захотелось задать множество вопросов:
— Ты в какой больнице, как чувствуешь себя?
Но Лада, вместо ответа, сама строго спросила:
— А ты где?
— В Москве, пока на вокзале, так как не знаю, где тебя искать.
— Ты так и не ездил к Вере Павловне?! Ну и зря. А нахожусь я в больнице около метро «Волжская»!
— Как себя чувствуешь? Что привезти?
— Пока жива. — через силу усмехнулась она. — У меня сломана ключица. Врач сказал, что легко отделалась, хотя шевелиться почти не могу и дышу трудновато. Скоро мама приедет, но и ты тоже приезжай. Не бойся ее. Она — не отец, к тебе хорошо относится. Только учти, что до обхода врачей никого не пускают. Так что у тебя есть время спокойно доехать. И еще: прости меня, не обижайся, что всё так получилось!
— Да ты что, Ладушка! — Шишкин чуть не прослезился. — Как я могу?! Это ты уж не ругай меня!
— Очень сильно ругаю и еще сильнее хочу увидеть. Так что приезжай, жду!
Лада продиктовала номер корпуса, этаж, номер палаты. Попросив у кого–то авторучку, Шишкин записал данные на ладони. Через час он был у метро «Волжская».
Когда остановился перед нужной палатой, то осторожно постучался, и, услышав чей–то возглас «Войдите!», приоткрыл дверь. Ладу он увидел сразу: смотрит на него из–за плеча матери, умостившейся у нее в ногах, и осторожно машет ладошкой, возвышаясь на двух подушках.
Шишкин поздоровался со всеми женщинами, находившимися в палате, поцеловал Ладу, кивнул Ольге Сергеевне, оказавшейся у дочери раньше его, присел на стул рядом с Ладой и достал из пакета розы. Чувствуя неловкость положения, Ольга Сергеевна, внимательно посмотрев на Шишкина, сказала:
— Вы поговорите, а я пока цветами займусь. Надо вазу найти.
Как только она вышла, Лада спросила, потянувшись ладошкой к его руке:
— Быстро отыскал?
— Сразу почти. Как чувствуешь–то себя?!
— Как видишь! Была цветущей девушкой, а превратилась в старушку–инвалида — пошевелиться не могу! И это, говорят, надолго. Ключица плохо срастается.
* * *Перед Новым годом Ладу перевезли в Княжск. С Шишкиным она пока не виделась, зато подолгу разговаривала с ним по телефону. Но однажды он опять пропал, а она не знала, что ему было не до нее, когда в одну из новогодних ночей в Княжске случился пожар — сгорел последний в городе барак, и четыре семьи оказались без жилья. Всё произошло так стремительно, так неожиданно для жильцов барака, что никто из них опомниться не успел. Единственное, что всех утешало, — это то, что никто не пострадал, даже семидесятилетний одноногий инвалид, потому что всех жильцов успели предупредить о пожаре.
