Нина Воронель - Абортная палата
— А ничего не стало. Крюк из стены вылетел.
Тут тишина взорвалась оглушительным хохотом — хохотали в двадцать глоток, заходясь, задыхаясь, всхлипывая.
— Ой,не могу, крюк вылетел!
— Это ж надо, крюк вылетел!
— А если б не вылетел, тогда что?
— Неужто не сняла бы?
— Да сняла бы, сняла! Только не сразу, чтоб в другой раз не повадно было.
Что-то твердое ткнулось Лие в бок — на полу перед ее койкой скорчилась Анька.
— Что, очень больно было?
Лия, не в силах ответить, только молча кивнула, но Аньке этого было достаточно:
— Мне тоже больно было, только мне искусственные роды делали...У меня мальчик был, семьсот грамм. Я его видела, весь желтый, и ручки, и ножки... А у тебя кто был — мальчик или девочка?
Вопрос ошеломил Лию. Она никогда не думала о том, что росло внутри ее тела, как о человеческом существе. Оно не имело ни лица, ни пола, оно было просто кошмаром, от которого необходимо было избавиться как можно скорей.
— Они говорят, — продолжала Анька, — что ты незамужняя. Ведь незамужняя, правда? И еще они говорят, что он тебя бросил.
Это было уже слишком:
— С чего они взяли?
— Они говорят, не провожал тебя никто.
А кто мог ее провожать — мама или Виктор, от которых она постаралась все скрыть? Не могла же она признаться им в том, что с ней случилось? И как бы в ответ на ее мысли соседка по койке объявила решительно:
— И правильно! Ни к чему в наше время детей иметь!
— Как же без детей? — ужаснулись из разных углов.
— А так! Собаку завести и дело с концом. Собака лучше любого ребенка. Хлопот с ней мало, а любви от нее много.
— Это точно, — согласилась хриплая из дальнего конца. — У одной полковницы на нашей улице муж кобеля держал, так она с ним жила.
— С кем жила? — усомнились в темноте.
— Да с кобелем же, с кем еще? Видный такой кобель, немецкая овчарка.
— Это на какой улице?
— На Семеновской, где трамвай ходит.
— Это где булочная, что ли?
Рассказ начинал обрастать подробностями, становясь все более правдоподобным.
— Точно, где булочная. В доме номер семнадцать они жили, как раз против трамвайной остановки.
— Номер семнадцать — это серый дом, где аптека?
— Ну да, он самый. Началось это у них, когда полковник в командировку уехал. Он, значит, уехал, а она осталась — ванну приняла и прилегла на диван, отдохнуть. А кобель подошел и языком ее прямо в матушку-барыню лизнул. И лизнул он ее с такой лаской, что она вся возмутилась. Прямо так и запылала вся!
Похоже было, что хриплая сама начинает пылать все жарче и жарче. Голос ее вздрагивал и трепетал, то взмывая под потолок, то опадая до шопота.
— И тут же она с этим кобелем поимела. Муж у ней был полковник и любовник в каком-то чине, но ни с кем она такого удовольствия не имела, как с этим кобелем. И звали его Джульбарс!
— Красивое имя — Джульбарс! — прошептала соседка Лии самозабвенно.
— И стала она с этим кобелем, как с мужем, жить. Розовая стала, пышная вся, довольная. И вот, наконец, муж из командировки приезжает.
В этом месте хриплая сделала эффектную паузу и замолкла, ожидая реакции.
— Ну, и что было? — на одном дыхании спросил многоголосый хор.
— Муж, значит, приезжает, и ведет она его, как положено, в спальню. А кобель под дверью как начал выть! До самого утра выл, всех соседей перебудил. Ну, муж наутро вышел и кобеля своего зовет, — пойдем, значит, гулять. А кобель с ним не идет и в глаза ему не смотрит. Полковница, бедняжка, вся страхом извелась — а вдруг кобель чего из ревности сотворит? И говорит мужу: «Я пса этого боюсь, он стал какой-то странный. Я видеть его не могу, так что выбирай — он или я!»
Что полковнику было делать, жена все ж таки дороже. И повел он своего любимого Джульбарса к ветеринару, чтобы тот его усыпил. А Джульбарс этот умный был, как человек. Как его уводили, он полковнице прямо в глаза посмотрел — прощай, мол, навек. Ну она от этого взгляда в обморок так и хлопнулась!
По палате волной прокатился вздох и кто-то робко спросил:
— Ну а муж что?
— А муж что? Муж он муж и есть.
Женщины, отрезвленные будничной трезвостью этого утверждения, опять привычно загалдели, но все тише и тише, пока вовсе не утихли. Палата наполнилась сонным дыханием, и только Анька все не уходила.
— Я замерзла, — пожаловалась она. — Можно я с тобой полежу?
— Ты что? У меня же вся подстилка в крови.
— Ну и пусть, — возразила Анька. — Из меня тоже кровь течет.
И втиснулась к Лие под одеяло. Она и впрямь закоченела от долгого сиденья на полу и ее маленькое тело дрожало мелкой дрожью. Тесно прижимаясь к Лииному плечу она зашептала ей в ухо:
— Куда же мне отсюда идти? Домой нельзя — а больше некуда.
— Почему нельзя?
— Там мамкин Федор, противный,опять приставать будет.
— А ты свою маму попроси, — посоветовала Лия, представляя при этом свою маму с ее большими карими глазами и бесконечной любовью. — Скажи, что не можешь с ним в одной комнате.
— Не поможет, — ответила Анька. — она его любит больше, чем меня. А ты своего тоже любила?
— Я и сейчас его люблю.
Анька шмыгнула носом, обдумывая что-то свое, важное:
— Как это можно, — любить мужчину и это с ним делать? Это же противно!
— Если любить — не противно, — сказала Лия убежденно, а Анька ответила невпопад:
— Я б ее попросила, но не поможет. Она его все равно не выгонит.
Или, может, в ее словах была своя логика?
Когда Анька, наконец, ушла к себе, Лия с трудом поднялась с постели и побрела босиком к широкому грязному окну, окаймляющему всю торцовую стену палаты. Она прижалась лбом к холодному стеклу и долго-долго всматривалась в мокрый, полный городскими парами и бликами уличный мрак, все надеясь увидеть хоть какой-нибудь знак, подающий надежду. Но небо безразлично отражало неяркие огни редких уличных фонарей, а высоко над новоарбатскими небоскребами вспыхивали и гасли бесполезные советы:
«ХРАНИТЕ ДЕНЬГИ В СБЕРЕГАТЕЛЬНОЙ КАССЕ!»
«ПЕЙТЕ ФРУКТОВЫЕ СОКИ!»
«ЛЕТАЙТЕ САМОЛЕТАМИ АЭРОФЛОТА!»
