Эва Курылюк - Эротоэнциклопедия
Меня очень тронуло, мой дорогой Ролан, что, составляя план «Энциклопедии», Вы припомнили тему, над которой я работал, когда мы познакомились. Я восхищаюсь интуицией, которая позволила Вам догадаться, что эти вопросы по-прежнему меня волнуют. Однако Вы и сами понимаете, дорогой друг, что обстоятельства не способствуют продолжению былых исследований. Все, что я могу — это дать Вам свое юношеское эссе, о котором мы в свое время столько спорили. Мне так и не удалось перепечатать его на машинке, рукопись я сумел закопать. Подгнивший черновик извлек из земли наш милый мальчик, собственноручно все переписал и хранил у доверенного лица. Теперь надо будет забрать текст и переправить в Париж. Это несколько рискованно, но попробовать стоит. Не скрою, эссе много для меня значит.
Эпиграф к эссе я взял из Еврипида, собрание сочинений которого мне тоже, увы, пришлось обратить в деньги. Так что заранее приношу извинения за возможное искажение слов Ипполита. Помните, как он крикнул Зевсу: «Зачем ты создал женщину? И это зло с его фальшивым блеском лучам небес позволил обливать? Или, чтоб род людской продолжить, ты обойтись без женщины не мог? Ведь из своих за медь и злато храмов иль серебро ты сыновей мог продавать». Мы вели долгие дискуссии о том, что же выражало это восклицание: неприязнь самого Ипполита к противоположному полу или мизогинию эллинцев в целом. Вы придерживались мнения, что все древние культуры (как и большинство новых) были проникнуты мизогинией примерно в одинаковой степени. Я же обвинял Грецию в особенной антипатии к женщинам и обнаруживал более уважительное отношение к ним в Египте, на Крите или у этрусков.
Вы справедливо упрекали меня в том, что я идеализирую малоизвестные культуры, а Грецию демонизирую просто потому, что о ней мы знаем больше всего. Это правда, однако не отменяет того факта, что в любимой Платоном Спарте убивали значительную часть новорожденных девочек. Можно ли в самом деле считать это правилом, а не исключением? Каковы результаты современных исследований? Дорогой друг, буду Вам весьма благодарен за исправление неточностей, которые Вы обнаружите в моей работе, уже такой старой, но, быть может, не до конца утратившей актуальность. Для меня большая честь, что Вы вспомнили о моей критике Спарты и Афин: критике физической силы и мужского спиритуализма по Платону, а также педерастии.
Согласно платоновской традиции, предназначение женщины — лишь умножение теней. Свет разума осенял одних только мужчин: пол солнечный и богоподобный. А потому ничего удивительного, что педерастия, суть которой — бескорыстные, во славу Эроса, отношения высших существ с равными себе, — почиталась синонимом любви чистой, возвышенной, божественной. Отношения мужчины и женщины, напротив, означали не просто соитие потребительское (служащее продолжению рода), но и деградацию существ высших как следствие контакта с низшими. Я полагаю, что Ипполит — рупор Эллады. А это имело далеко идущие последствия. Презрение к женщинам, каковым пронизана греческая философия, литература и искусство, наложило печать на всю европейскую культуру, в которой женщинам и по сей день редко предоставляется право голоса. А ведь уже греки осознавали, сколь важную роль женщина могла бы играть в общественной жизни. Помните, дорогой Ролан, кто осмелился осудить Перикла за резню на Самосе, постыдную и губительную для Афин? Лишь старая Эльпиника (за что отец демократии смешал ее с грязью).
Помните, дорогой друг, как в тот жаркий август 1937 года я твердил: Греция — колыбель нашей культуры, в том числе культуры презрения к «слабости» женщин, влияние которых смягчает обычаи, позволяет сохранить мир. Европа унаследовала от Греции культ войны. Помните, в каком черном цвете я видел будущее? Вы успокаивали меня и убеждали, что войны не будет, ибо восторжествует разум мужчин, подобных нам: пестующих в себе гармонию мужского и женского начала, сторонящихся агрессии. Наша встреча в Дебрецене, куда я бежал от службы в армии, а Вы, освобожденный от нее вследствие слабого здоровья, приехали на место преподавателя французского языка, казалась Вам добрым знаком для Европы, которую «не похитит более какой-нибудь обратившийся в быка Зевс».
Вы, как и я, бунтовали против оправдания насилия в мифологии и искусстве. Нас влекла другая, более великодушная Греция. Помните, дорогой друг, гравюру над моей кроватью? Вы спросили, кто на ней изображен, а я ответил, что Геракл, тронутый жертвенностью Альцесты до такой степени, что заставил Танатоса выпустить ее из подземного мира. Альцеста покидает могилу, и Геракл ведет ее к возлюбленному Адмету, ради которого она добровольно умерла. В ответ Вы улыбнулись и сказали: «Знаете, в лицее я написал сонет о любви Геракла к Адмету. Она была столь велика, что Геракл подавил в себе ревность и вернул из-под земли Альцесту, с которой соперничал за сердце Адмета».
Я понял, что Вы хотели сказать своим признанием. Пора поведать, каковы оказались последствия. Под влиянием Ваших слов я переписал свое эссе и добавил эпилог, в котором приоткрывал собственную биографию. Я рассказал об однокласснике, с которым сидел за одной партой и в которого влюбился в гимназии, и о решающем разговоре с мамой, которой, как, впрочем, и отцу, доверял безгранично. Родители были троцкистами, брак полагали «орудием общественного контроля». Они поженились ради ребенка и документов, благодаря которым могли «более успешно скрываться».
Конспирация была в нашем доме будничным делом, и я не удивился, когда мама упомянула об этом в конце разговора, каждое слово которого запечатлелось в моей памяти. «Я знаю, — сказала мне мама, — что тебе претит скрытность, и наш законспирированный образ жизни очень тебя тревожит. Ты хотел бы жить иначе, открыто. Потому тебе и нравится Древняя Греция, где мужчинам не приходилось скрывать свою любовь. Я прочла книгу, из которой ты об этом узнал. В ней не вся правда. Такая любовь дозволялась лишь свободным гражданам. Афинским рабам она была запрещена, в Спарте каралась смертью. И сегодня мало что изменилось. Наверху много свободы, внизу — больше несвободы. Если ты послушаешься своих склонностей, то кончишь так, как мы: конспирацией. Но помни, что это всегда лучше, чем жить вопреки своим желаниям».
Вышло у меня письмо в стиле Пруста, дорогой Ролан, но так оно и было задумано. Лишь настоящее, длинное письмо, со множеством обращений к прошлому и отступлений, впечатлений и признаний, дает ощущение разговора с другом. А именно этого мне не хватает в первую очередь — больше, чем работы и книг. Отсутствие близких, надежных и преданных людей вынести труднее, чем всякого рода дефицит, по части которого этой несчастной стране нет равных. Я счастлив, что наконец признался Вам, сколь исключительную роль Вы сыграли в моей жизни, теперь уже с каждым днем все более грустной и более бесплодной. Вы всегда были и остаетесь, дорогой Ролан, подлинной опорой и последней ниточкой, еще связующей меня с юностью и прогрессивной европейской интеллигенцией. Ее недобитки, которых тут можно перечислить на пальцах одной руки, вынуждены скрываться друг от друга. Лучший способ сломить сопротивление — обратить нас в тени.
На этом заканчиваю. Письмо я зашью в коврик, на сей раз не слишком красивый и дрянного качества, за что, дорогой друг, прошу меня извинить. Общая черта демократических диктатур — ухудшение качества всего, даже фольклора. С огромным нетерпением жду ответа обычной почтой и скорейшего «да» или «нет» относительно эссе — по нашей проверенной связи. Желаю Вам, милый Ролан, плодотворной работы, здоровья и удачи. Прошу также передать сердечный привет нашему любимому мальчику и сказать, что в канун его дня рождения зацвел мой садик Адониса. Да хранит Вас любимый наш бог.
И. Альберт Курти — Ролану
"Сиаманги". Аппликация в кабинете
проф. Альберта Курти. Фото Андреа Синьорелли
Альберт Курти, доктор биологии,
Кафедра полового бихевиоризма Институт биологической антропологии Калифорнийский университет
San Diego, 05-05-76
Дорогой Ролан:
Спасибо за письмо. Меня подгоняют сроки. Экзаменационная сессия в разгаре, дальше — семинары в Сомали по компаративистике. Тема банальная: сопоставление сексуального поведения в первом и третьем мире. Результаты предсказуемы. Полуголодный организм экономит на всем. Заморенные сомалийцы не способны на сексуальный пыл, присущий нашим студентам. Если по возвращении мне удастся выкроить немного времени, примусь за статьи для тебя. Если же нет, поручу ассистентке: очень способной, старательной и проникшейся идеей твоего лексикона. Сообщи, устраивает ли это тебя.
Это не обычное письмо. Я отвечу на твои вопросы. Но не только. Мне не хватает общения с тобой. И стыдно за открытки в телеграфном стиле, которыми я многие годы откликаюсь на твои ароматные, усеянные мелкими буковками листочки, полные метких наблюдений, тонких рефлексий. Так что пусть это будет повод для скромного реванша. Предлагаю тебе винегрет из давнишних историй и свежих новостей. Начну с того, о чем ты просишь.
