Марта Мораццони - Из сборника «Девушка в тюрбане»
— Вам плохо? Что случилось? — с тревогой спросил он, пытаясь понять причину ее неподвижности. — Я помогу вам подняться. — Он опустился на колени и обхватил ее за плечи.
— Нет, сеньор, со мной ничего не случилось, как спала, так и буду спать, если ты оставишь меня в покое. — Женщина насмешливо покосилась на дона Луиса, который осторожно приподнял ее и поддерживал почти в сидячем положении. Он тут же ее отпустил, а она, не обращая внимания на смущенно склонившегося над нею человека, повернулась к нему спиной и, словно зверек, опять заснула.
Когда дон Луис переступил порог монастыря, настал день, однако туман не рассеялся, свет оставался тусклым и как бы сонливым. Идальго отнес бочонок на кухню, проверил, все ли приготовили, как приказано с вечера, затем поднялся в комнаты этажом выше узнать, проснулся ли король.
Его опередил дон Гастелу, он оживленно беседовал с сувереном, который, кутаясь в теплый шерстяной плащ — большой камин не спасал от холода и сырости, — устроился в неуклюжем кресле, положив ноги на скамеечку, и слушал доклад секретаря. Тот громко и внятно читал депеши, только что доставленные из Вальядолида; на вошедшего министра двора поначалу не обратили внимания. В комнате царил обычный утренний беспорядок: постель не убрана, одежда валяется на стуле, воздух тяжелый — окон еще не открывали. Дон Луис освобождал на столе место для посуды, которую вот-вот принесут слуги, и взгляд его упал на аккуратную стопку листов, исписанных рукою короля, последняя строка обрывалась на полуслове. Ровный почерк был понятен, еще понятнее предмет — нечто вроде мемуаров, видимо, король решил оставить потомкам правдивый рассказ о своем царствовании.
Кисада быстро, с интересом пробежал страницу и оторвался от нее, лишь дойдя до конца.
Тогда-то он и встретился взглядом с императором, который явно наблюдал за ним, даром что дон Гастелу продолжал читать депеши, не подозревая, что король его не слушает. Шарканье слуги, вошедшего из коридора с подносом напитков, сняло напряжение этих скрестившихся взглядов.
Дон Луис накрыл стол для завтрака, задержался у камина, подбросил дров в огонь и вышел; дон Гастелу тотчас же прервал чтение, заметив, что Его Величеству пора подкрепиться, и помог королю подойти к столу, где дымился каплун, отваренный в сладком молоке со специями.
Дон Луис, будучи по натуре нелюбопытен, лишь только прикрыл дверь королевской опочивальни, забыл то немногое, что прочел, в памяти сохранился лишь инквизиторски пронзительный взгляд суверена. Шли дни, и идальго решил, что инцидент исчерпан.
Всю зиму на нем лежало тягостное бремя — ежедневный поход на заре в Куакос; суровая зима не смягчилась даже к концу декабря: то стоял туман, то шли назойливые проливные дожди.
Рождество и Новый год в монастыре встретили с торжественностью, принятой в религиозных общинах по этим праздникам, король, со своей стороны, воспользовался случаем и устроил пышные светские застолья. Так что дону Кисаде выпало немало хлопот, надо было обеспечить королевский прием немногочисленным, но достославным гостям монарха. Только после дня Святого Антония обитель в Юсте снова обрела покой, которого требовало и пошатнувшееся здоровье Карла, приступы подагры повторялись все чаще, ведь больной не соблюдал режим.
Министру двора, единственному путнику в темные рассветные часы января, Вера стала казаться менее враждебной: зимний туман и частые дожди, напоившие землю влагой, сулили свежую весеннюю зелень, признаки которой уже угадывались, несмотря на унылый вид окрестностей.
Дон Луис мало-помалу привык почти ежедневно встречать на тропе бродяжку. Они кивали друг другу, повода для разговора больше не было, идальго словно побаивался ее, помнится, как-то утром после Рождества он заметил, что она идет впереди своей по-кошачьи легкой походкой, и замедлил шаг — не хотел ее догонять. С чувством неловкости вспоминал он, как низко наклонился тогда над ней, он до сих пор не забыл мелкие морщинки вокруг ее глаз и глубокую складку на лбу. Задним числом он сожалел, что уступил порыву и подошел к ней, и одновременно стыдился, что сожалеет об этом. В конце концов он оправдал себя одиночеством монастырской жизни и разыгравшейся фантазией. Однако, когда в последних числах января женщина дождалась его на опушке леса и пожелала счастья в новом году, он не мог отрицать, что это запоздалое поздравление растрогало его.
В феврале похолодало, вернулась настоящая зима: под ногами хрустел тонкий ледок, дожди прекратились, зато холод пронизывал до самых костей, дону Луису все труднее стало покидать по утрам постель и отправляться в путь. Вчерашняя усталость не проходила за ночь, натруженные ноги были словно налиты свинцом.
Однажды утром, одеваясь, он вынужден был даже присесть, чтобы перевести дыхание, но все-таки закутался в плащ и пошел. На монастырском дворе ему встретился кухонный мальчишка-судомой, он уступил дорогу идальго и, отойдя в сторону, уставился на него.
— Дон Луис, что с вами? Вы больны? — изумленно спросил он приглушенным голосом, чтобы не нарушать тишину.
— Адский холод сегодня! — точно про себя произнес идальго, снял цепочку с ворот и выскользнул наружу, не закрыв за собой створку.
Мальчик, совсем еще сонный, с полуоткрытым ртом посмотрел ему вслед, увидел, как он медленно, неуверенно ступает, окинул взглядом уже различимую в свете зари дубовую рощу и пришел к выводу, что мороз примерно такой же, как и в прошлые дни. Видит Бог, дон Луис болен, подумал он, поспешно закрыл створки ворот и, негромко насвистывая, вернулся на кухню.
А дону Луису и вправду было плохо. Он с трудом плелся, и виной тому был не только холод. Лес кончился, он, тяжело дыша, вышел на опушку, но ведь надо еще добраться до Куакоса, взять у крестьян провизию и только потом — обратно. Он глубоко вдохнул, пытаясь сдержать подступавшую к горлу тошноту. В деревне он поспешно завершил дела с крестьянами, с двоими из них, предлагавшими дичь, обошелся даже неучтиво, главное было — поскорее вернуться в монастырь. И вот наконец он пустился в обратный путь с бочонком на спине.
Женщина вышла навстречу ему из леса и остановилась в нескольких шагах; какие у нее загорелые, крепкие мускулистые руки, зимний холод ей нипочем, даже шаль не носит. Дон Луис при виде ее почувствовал облегчение.
— Добрый день, сеньор! — Склонив голову, она пристально и задумчиво смотрела на него сквозь опущенные ресницы, затем, ни слова не говоря, подошла, сняла с его плеч ремни, на которых висел бочонок, и легко надела на себя.
— Нынче мне с тобой по пути, и я не спешу. Пошли? — И она зашагала рядом, подстраиваясь к нетвердому шагу идальго.
— Не надо бы мне загружать вас… — неуверенно запротестовал он, идя рядом с женщиной и восхищенно глядя на ее спину, чуть заметно согнувшуюся под тяжестью бочонка. Она несла ношу почти без напряжения, а его качало так сильно, что он инстинктивно оперся рукой о ее плечо. Они миновали лес, до монастыря оставалось совсем немного — сотни две метров.
— Довольно с вас, здесь я справлюсь сам.
Женщина сняла бочонок и помогла ему надеть ремни.
— Я в долгу перед вами, самому бы мне сегодня не дойти. Спасибо. — И он с опаской окинул взглядом оставшийся путь.
Бродяжка рассмеялась.
— Ничего ты мне не должен, нынче ты болен, а я, видишь, здорова. А другой раз одному Богу известно, как обернется. — И она снова засмеялась, вспоминая доброго самарянина, склонившегося над ней, когда она спала. — Иди себе, тут уж недалече. Время не ждет, иди!
— Я ничем больше не могу ему помочь. Наверное, не выживет. — Императорского лекаря срочно вызвали к постели дона Луиса, тот лежал без сознания, все еще закутанный в черный плащ, из-под которого свисала обнаженная перевязанная рука — медик сделал кровопускание, пытался помочь.
— Может, еще раз пустить кровь и тогда он придет в себя? — несколько нервозно настаивал дон Гастелу, ведь его тоже подняли в весьма неурочный час!
— Неужто обескровить его вам в угоду? — резко возразил медик, указывая на тазик рядом с кроватью, наполовину заполненный темной кровью. — Я же сказал, что ничем больше помочь не могу. Пусть кто-нибудь посидит возле него, а в случае чего — позовите меня! Хорошо бы предупредить его семью в Вальядолиде, может случиться, что он уже не вернется домой.
— Не вернется? Матерь Божия! Как сообщить об этом императору?! Он же встревожится, в практических делах он никому так не доверяет, как дону Луису. Кем же его срочно заменить?!
Лекарь пропустил слова дона Гастелу мимо ушей, подошел к постели и еще раз пощупал слабый пульс больного.
— Воспаление легких — опасное заболевание, даже когда его захватишь вовремя.
— Но ведь никто же не знал, — оправдывался дон Гастелу. — Кисада никогда ни на что не жаловался, мы чудом узнали сегодня ночью, как ему плохо.
