Жан-Филипп Туссен - Любить
После полудня я вышел из номера, неся в руке дорожную сумку с минимумом содержимого: две рубашки, несколько футболок, несессер. Спустившись в холл, пошел менять деньги. Заполнил бланк перед окошечком обменного пункта, предъявил кредитную карту и получил двести тысяч йен наличными пачкой из двадцати новеньких, гладких десятитысячных банкнот в плотном конверте, точно соответствующем размеру купюр. Достав банкноты из конверта, я их пересчитал, перебирая пальцами мягкие, приятные на ощупь бумажки, и разбил пачку на три части: две купюры оставил под рукой, восемь заложил между страничками паспорта, а еще десять убрал обратно в конверт. Тут же в холле присел на корточки, открыл сумку и заткнул согнутый пополам конверт в одно из отделений несессера. Из отеля я вышел под дождь, отшагал минут десять по серым улицам, спустился по ступенькам ко входу в метро, удаленному на порядочное расстояние от самой станции «Синдзюку». Я отмерял километры и километры по движущимся дорожкам подземных коридоров. Вблизи вокзала толпа сделалась гуще, а я все шел и шел бесконечными сырыми переходами. Тут было подлинное царство бомжей, они сидели вдоль стен на одеялах или просто на картонках, в импровизированных палатках и на старых матрасах, замаранных жирными пятнами и подтеками мочи, на полу валялись ничьи кастрюли, веревки, сохли брюки, под ноги катились пустые банки, стояли стопки судков из-под готовых обедов «бентос», неподвижно лежали собаки в намордниках, от влажной шерсти которых поднимался пар, омерзительный запах тоннелей метро и мокрых животных ударял в нос неожиданным воспоминанием о Париже.
Перед тем как углубиться в переходы, я внимательно изучил план метро, и нашел для себя несколько возможных маршрутов, я мог поехать на электричке по линии Яманотэ, спускающейся к югу и снова поднимающейся на север, и таким образом сделать круг, а мог сесть на метро по линии Маруноути, обозначенной на схеме тонкой карминовой лентой. Мне, в общем-то, было все равно, я шел наобум вслед за толпой по извилистым тоннелям, поглядывая на таблички с указателями. Первой мне попалась на глаза алая лента линии Маруноути, я разматывал ее от стрелки к стрелке по коридорам и эскалаторам, пока не попал на платформу. Проехав стоя в перегретом вагоне (там было так жарко, что я даже снял пальто и повесил его на руку) около четверти часа, я сошел на станции «Токио». Поднялся по эскалаторам и очутился на огромном, не меньшем, чем Синдзюку, вокзале, где почувствовал себя совершенно потерянным среди соединенных стеклянными лифтами многоэтажных торговых рядов. Меня лихорадило, болела голова, а я все шел и шел лабиринтами подземной галереи с турагентствами и крупными магазинами, большими книжными лавками и крошечными парикмахерскими, узнаваемыми по красно-синим витым стеклянным сифонам, тут были кафе, бары, десятки ресторанов, вывешенные меню, выставленные в витринах блюда, слепленные из цветного воска и похожие на кукольные обед или суши. Поднявшись по нескольким эскалаторам, я двинулся дальше вместе с людским потоком в поисках зала отправления Синкансэнов.[13] А еще минут через пять благодаря четко поставленной информации я уже держал в руках билет на поезд.
Синкансэн, длинная белая обтекаемая птица, отошел от токийского вокзала и медленно катил по виадуку в самом центре города; я устроился около окна в вагоне с незабронированными местами и смотрел на освещенные окна офисных зданий, проплывавших мимо на одном уровне с поездом в серой хмури дождливого дня, мы ехали вдоль построенного полукругом Международного форума, дуга которого в точности совпадала с изгибом железнодорожных путей. Трескучий голос приветствовал нас в громкоговоритель на японском и английском и объявлял названия остановок: Нагоя, Киото, Син-Осака, Син-Кобэ. Рядом со мной никто не сел, и я положил на соседнее место сумку и пальто. В ближайшем ко мне ряду из трех кресел расположился одинокий мужчина в белой рубашке и галстуке; сняв ботинки, он читал газету. Поезд постепенно набирал скорость, из центра Токио мы выехали в окутанные туманом пригороды, по окнам хлестали потоки дождя. Вдоль полотна дороги тянулись индустриальные зоны, тесные ряды серых домов, утыканные антеннами крыши. Я смотрел на них и ни о чем не думал, пассивно наблюдая за сжатием наружного пространства и времени, отчего создавалось впечатление, будто за окном поезда летит не пейзаж, а само время.
Я не завтракал, а потому, рассеянно проследив за передвижениями по вагону девушек в светло-зеленых халатах, механическими, нечеловеческими голосами предлагавших обеды, напитки, ванильное мороженое в крохотных стаканчиках, зеленый чай или «бентос» в подарочной упаковке, специфическим образом демонстрируя продукт на вытянутой руке, будто раздавали программки, остановил одну из этих продавщиц и купил поднос с обедом. Купил, не выбирая, и испытал разочарование, когда, развернув подарочную упаковку, обнаружил под ней палочки, соевый соус в махонькой пластмассовой рыбке с крошечной пробочкой и рядом восемь одинаковых прямоугольничков риса, завернутых в сливовые листья. Съев один из рулетиков, я продолжать не стал. Скрестил руки на груди, закрыл глаза и попробовал заснуть. Неподвижно сидя в кресле, я вяло, сквозь дрему, пытался ответить на вопрос: зачем я еду в Киото?
Стемнело очень рано, часов в пять пополудни, ночь нагрянула разом, безо всякого перехода. Из освещенного поезда трудно стало различать пейзажи за стеклом — тонули в темноте обширные рисовые поля, абрисы гор, белые точки населенных пунктов. Перед остановкой в Нагое состав замедлил ход, мы ехали теперь по прямому как стрела виадуку, а внизу лежал город, витрины в огнях, крикливые мигающие неоновые вывески пачинко,[14] фасады отелей, пестрящая в ночи реклама. Поезд становился на нагойском вокзале. На платформе находились человек сто школьников в застегнутых по самый ворот черных гимназических мундирах и школьниц в серых юбочках, синих пиджачках с красными галстуками и белых гольфах на крепких ногах, группками по трое-четверо они направлялись к выходам. Я смотрел в окно, прильнув лбом к стеклу, и вдруг одна из девочек помахала мне ладошкой. Ее жест застал меня врасплох, вывел из оцепенения, я было собрался помахать ей в ответ, но она уже скрылась из виду исчезла, и нерасцветшая улыбка благодарности застыла у меня на губах; платформа опустела, лицо мое снова сделалось жестким, бесстрастным, отстраненным и усталым.
Поезд прибыл в Киото, я вышел на перрон, огляделся в нерешительности. Поднялся по эскалатору и покинул здание вокзала с дорожной сумкой в руке. На улице было темно. Куда податься, я не знал. В турбюро идти не хотелось, я брел наугад. Достал из кармана пальто записную книжку, убедился, что у меня есть с собой телефон Бернара. Стал искать автомат, который работал бы за деньги, наконец нашел один, правда в кабинке с неудобными, открывавшимися внутрь дверьми, протиснулся в створки, захлопнувшиеся за моей спиной, положил записную книжку на металлическую полочку для телефонных справочников и набрал номер Бернара. На другом конце провода раздались далекие раскаты звонков, и вскоре я услышал, как сняли трубку. Голос Бернара я узнал сразу, он всегда разговаривал тихо, степенно, бархатистым шепотом, что придавало его речам убедительность, если вам удавалось их расслышать. Узнав, что я в Киото, он, похоже, не слишком удивился. Я ожидал, он спросит, со мной ли Мари, но нет, он не упомянул о Мари, может, из деликатности, а может, из безразличия, просто спросил, в каком отеле я остановился. Я сказал, что только приехал и еще не определился, тогда он пригласил меня поужинать, даже переночевать, если хочу, и вообще пожить у него несколько дней. Я поблагодарил смущенно (ты уверен, что я тебя не побеспокою, на что он только поинтересовался с улыбкой в голосе, не простужен ли я).
Я сел в такси и, говоря в нос (возможно, это наконец придало моей речи японский акцент), назвал водителю не адрес Бернара, а ближайшую к его дому станцию метро. Такси высадило меня в указанном месте, и я остался стоять на тротуаре с дорожной сумкой в руке. Было темно, накрапывал дождик. Станция имела несколько выходов, а Бернар не уточнил, у какого из них мы встречаемся, но я смутно помнил этот квартал, поскольку уже бывал здесь несколькими годами раньше, и предчувствовал, что Бернар появится в улочке, видневшейся справа от бело-голубого фонаря у выхода из метро. И он возник как бы в продолжение моей мысли на углу под зонтиком, осмотрелся степенно, обвел глазами окрестность. Увидев меня, перешел разделявшую нас улицу и поздоровался тихим ровным голосом. По пути к дому он предложил зайти в магазин купить что-нибудь на ужин. Пока он выбирал отбивные в отделе замороженных продуктов в полуподвальном этаже, мы перекинулись несколькими словами (все-таки не виделись три года), он спросил, что я буду пить, и добавил тихо? с отбивными, пожалуй, красное. Да, пожалуй, сказал я. Пожалуй. Он взял бутылку красного бордо «Медок», и стал дальше наполнять корзину всяческими товарами, в том числе и на завтрашний завтрак кофе, — нарезанный грубый хлеб, апельсиновый джем. Я высказал одно-единственное пожелание — купить грибы, во множестве представленные на лотках в вакуумной упаковке, букеты крохотных шляпок и крупных раскидистых, похожих на лисички. Захотелось вдруг грибов. Вот.
