Ассия Джебар - Жажда
Я привыкла уже к молчанию Джедлы, но на этот раз оно было совсем не то, что раньше. Оно раздражало меня. Все время, пока я жила у нее, она была неразговорчива, но это не мешало мне. А нынче я чувствовала, что Джедла как бы отсутствует. Словно куда-то исчезла. Я резко встала, нервно закуривая сигарету. Она искоса взглянула на меня, встревоженная моим поведением. Я сердилась на нее. Пошла включила радио. Звуки джаза заполнили все вокруг.
Но Джедла не шелохнулась, не промолвила ни слова. Гнев мой еще не прошел, но уже где-то в глубине души шевелилась укоризна самой себе. И я прогнала прочь свое недовольство. К тому же грохотавшая музыка мне нравилась, ее бешеный ритм просто срывал с места. Веселье само собой захватило меня. Какое, в сущности, имело значение то, что оно не настоящее?!
Потом я побродила от нечего делать по комнатам, в голове моей все еще звенела музыка, и на душе было легко. Я разделась, влезла в пижаму, но поняла, что заснуть не смогу. Тогда я вышла на веранду. Джедла сидела в темном уголке, но ее профиль был различим в луче света, упавшем из распахнутой двери.
Она улыбнулась, и я ей все простила. Устроившись на полу у ее ног, я положила голову ей на колени. Сейчас я снова ее любила странной своей любовью. Она больше не молчала, оставила свое уединение, и вот результат: моего гнева как не бывало… А она все говорила и говорила. И ее слова будто опускались на мои веки, смыкая их. Она рассказывала мне об Али, дела которого в Париже шли самым лучшим образом. Теперь он уже был совершенно уверен, что ему удастся издавать свою газету в Алжире. Джедла говорила долго. Но я помню только ее волнение, ее возбужденный голос, когда она завершала свой рассказ:
— Я счастлива. Теперь все будет проще. Будет так хорошо…
Я до сих пор все слышу ее глуховатый, исполненный надежды голос и те слова, прозвучавшие в ее устах словно жалоба:
— Я так счастлива!
Я тоже была счастлива. И думала теперь только о Джедле, только о ней одной. Потому что она вся светилась, вся сияла. Я прекрасно понимала, что этой ночью так светло от дерзкой луны, разлившей на небе свой огромный желтый ореол, повисшей над садом, над чернильной бездной моря. Понимала, что свет льется к нам и из комнаты, мягко падая на нежный и бледный профиль Джедлы. Но все равно мне казалось, что светилась именно она сама. Что это от нее исходило сияние.
Я подняла глаза, посмотрела на нее умоляюще: останься такой всегда, возбужденной, счастливой, и тогда, может быть, будет хорошо и мне. И моя жизнь, может быть, будет полной…
Мне тоже захотелось говорить, умолять Джедлу простить меня, высказать ей вслух все, что давно накопилось у меня на душе, облегчить себя от терзавших угрызений совести. А может быть, попросту попросить ее посмотреть мне в глаза, обратить на меня, наконец, свой взор, так часто улетавший куда-то вдаль, вернуться ко мне.
И я заговорила. Сказала ей, как я люблю ее, как я любила ее всегда, только ее одну, как любовалась и восхищалась ею и как боялась в то же время. Как нравился мне их с Али союз, их семья. Я говорила возбужденно, с пылом и не могла остановиться. Я сказала, что меня трогает их чистота, что я даже смущаюсь в их присутствии. Словом, я высказала ей всю свою беспредельную преданность, готовность отдать весь жар своего сердца. И так радовалась, что нашла нужные слова, так хотела доказать их искренность, что рассказала и о том, как, не сдержавшись, в благодарность Али поцеловала ему руку. И тут весь мой пыл разом угас. Воцарилось молчание. Опустилась беспросветная ночь. И я поняла, что даже ночь не простила бы мне то, в чем я сейчас призналась Джедле. В наступившей тишине страх охватил меня. Все было потеряно… Джедла вдруг вздрогнула, затем спокойно обратилась ко мне, но я уже чувствовала, как слегка дрожит от волнения ее голос:
— Я всегда знала, что между вами что-то произошло. Я это знала. И с тех пор, как ты живешь здесь, я все искала подходящий повод, чтобы сказать тебе об этом. Но сегодня вечером… — и здесь она усмехнулась, — сегодня вечером я совсем на это не рассчитывала…
Она усмехнулась еще раз, и усмешка эта длилась долго и больно ранила меня. Но я ничего ей не сказала. Мы поднялись и молча отправились спать. Как мне хотелось в эту ночь сбежать из ее дома.
Это случилось вечером. С самого утра она нервничала, хотя по лицу этого не было заметно. Можно было только догадываться о том, как она стискивала зубы от душившей ее злобы. Я заметила даже, что кожа в уголках ее глаз собралась в складки, как у старух или детей, когда те вот-вот заплачут.
Чувствовалось, что она сопротивляется своему настроению. Она много говорила за столом, шутила и смеялась, смеялась громко, развязно, как будто этот смех исторгало чужое горло.
Лицо ее в эти мгновения искажалось гримасой. Обращалась она преимущественно к Айше на своем гортанном арабском. Иногда повертывала голову ко мне и инстинктивно переходила на обычный наш французский.
Вечером, почти сразу же после ужина, мы пошли спать. Меня охватило беспокойство. Я уже знала, что потом в душе моей снова разольется океан безразличия. Что я снова погружусь в его глубину…
Джедла не раздевалась; она выжидала момент, когда я лягу в кровать, и села у меня в ногах. А я выжидала, когда она заговорит. Я уже была готова к этому разговору.
— Ты любишь Али?
Голос ее звучал нейтрально, без всякого выражения, как будто ей было безразлично. А во мне все взбунтовалось, закипело. Я ждала от нее чего угодно, только не этого! Пусть укоряет, обвиняет, пусть плачет, но только не этот ее холодный тон, как на допросе. Да и вообще, как можно так говорить со мной после всего, что я ей рассказала! Я задыхалась от гнева. Хватит! Я буду сражаться с ней, освобождаться от ее власти надо мной!
— Ты угадала! — ответила я. И сразу же посмотрела на нее. Мне хотелось увидеть, каким стало ее лицо. Мне хотелось быть жестокой с ней, помучить ее. Но ни одна жилка на ее лице не дрогнула. И тогда я прибегнула к обычному своему цинизму. — Ну, в общем-то, про любовь эту мою сильно сказано. Он нравится мне, и только. Я нахожу его красивым. В нем есть какая-то сила, которая не может оставить меня бесчувственной, сила, к которой я не привыкла и которой не замечала ни в ком из окружавших меня прежде юнцов. Вот почему я могу сказать, что почти люблю его. Да, может быть, я и сама волную его…
Я надеялась еще на то, что моя развязность и наглость образумят Джедлу, но она сидела с непроницаемым видом.
— Ну и что же, по-твоему, будет дальше? — спросила она.
Только глаза ее как бы угасли, а выражение лица стало еще жестче. Глядя на нее, можно было сказать, что перед вами — деловая женщина.
Я заставила себя рассмеяться. Но меня уже начала утомлять вся эта фальшь.
— О! — отвечала я ей, — Пожалуйста, не волнуйся. Я прекрасно знаю, что он любит тебя. И это нормально. Видишь ли, Джедла, — сказала я уже более мягко, — правда, он мне нравится, я даже думаю, что, наверное, люблю его. Но я ведь не могу сбросить тебя со счетов. До сих пор мне казалось, что я способна (и буду еще, видимо, способна) на любую измену, на любую хитрость, лишь бы завоевать того мужчину, который мне нравится. Но в данном случае замешана ты. И я не нахожу в себе сил сделать то, что хочу. Да, в общем-то, мне и незачем особенно стараться — ведь я знаю, как он привязан к тебе, как любит тебя. Даже если бы у меня и был малейший шанс заполучить Али, я ничего бы не стала предпринимать такого, что могло бы повредить тебе. Я это точно знаю, хотя и не понимаю почему. Может быть, это и есть чувство дружбы? Хотя не думаю. Ведь сама-то ты ни с кем не дружишь; но если бы даже ты считала меня своей подругой, я и тогда бы, наверное, не особенно церемонилась с тобой. Так испокон веков водилось между женщинами, даже сестрами. Следовательно, если это не дружба, тогда что же? Восхищение тобой? Может быть… Хотя все это уже ни к чему, не стоит доискиваться причин, — сказала я, вдруг почувствовав ужасную усталость, готовая вот-вот расплакаться то ли от того, что растрогалась, то ли от сознания своего бессилия, — Словом, не знаю почему, — продолжала я. — Во всяком случае, ничего не опасайся и ни о чем не думай.
Я натянула на себя простыню и хотела уже повернуться к Джедле спиной. Мне стало так одиноко, я ощутила такую беспомощность, словно внезапно ослепла. Только бы оставила она меня одну поплакать, только бы не говорила больше ни о чем! Я уже собиралась закрыть глаза, отдаться во власть ночи, как снова раздался голос Джедлы, поразивший меня необыкновенной серьезностью, значительностью даже, за которой что-то, конечно, таилось. Я смотрела на нее со смутным страхом. Она дважды повторила фразу, прежде чем я расслышала ее. Видимо, она заметила мою невнимательность, но решила довести дело до конца: набралась терпения, которое изматывало ее саму и которое она испытывала теперь на мне, так что душа моя изнывала. Но она, словно одержимая своим терпением и упрямством, втолковывала мне:
