Пол Остер - Невидимый (Invisible)
Что касается сердечных дел, я все время по-глупому, по-идиотски шарахался в разные стороны столько лет, забираясь и выползая из стольких постелей, влюбляясь и разочаровываясь в стольких женщинах, но никогда не испытывал желания жениться, пока не достиг возраста тридцати шести лет, когда я встретил женщину, которую вряд ли бы кто смог представить вместе со мной, она была социальным работником, Сандра Уилльямс — да, та же фамилия, что и у убитого парня, фамилия рабов, обычная фамилия сотен тысяч, если не миллионов, афро-американцев — и, хотя междурасовые свадьбы несут много социальных проблем (с обоих сторон), я никогда не считал цвет кожи препятствием; правду говоря, я любил Сандру, любил с первого дня и до последнего. Умная женщина, смелая женщина, душевная и прекрасная женщина, всего на шесть месяцев моложе меня, рано вышедшая замуж и уже разведенная, с двенадцатилетней дочкой Ребеккой, моя приемная дочь, сейчас у нее своя семья и двое детей; и те девятнадцать лет, проведенных вместе с Сандрой, сделали меня гораздо лучше, чем я когда-нибудь был, лучшим, чем если бы я был один или с кем-нибудь еще; а сейчас ее нет (она умерла от рака позвоночника пять лет тому назад), и не проходит дня, когда бы я не тосковал о ней. Мне очень жаль только одного, что у нас не было общих детей, но рожать детей — задача не по силам тому, кто был рожден стерильным.
Что еще добавить? За мной ухаживает домработница (она приготовит для нас ужин в твой приезд); я вижусь с Ребеккой и ее семьей; я говорю с сестрой по телефону почти каждый день; у меня много друзей. Когда позволяет здоровье, я глотаю книги (поэзия, история, проза и среди них твои книги — с самого первого дня их публикаций), люблю смотреть бейсбол (это точно неизлечимая болезнь) и запоем ухожу в просмотр фильмов (спасибо ДВД-проигрывателю, доброму другу одиноких душ в этом мире). Но, более всего, я думаю о прошлом, прошедших днях, о том годе (1967), когда столько много произошло со мной, во мне и вокруг меня, о неожиданных поворотах и открытиях того года, безумии того года, отправившего меня в ту жизнь, которую я прожил, хорошо ли, плохо ли. Ничего не помогает лучше смертельной болезни прояснить мозги, подбить все счета, подвести все итоги. Мой план — написать книгу из трех частей, трех глав. Недлинная книга, несложная книга, но написанная правильно; и то, что я застрял уже на второй главе, стало для меня ужасной неприятностью. Само собой разумеется, я не жду от тебя, что ты решишь все проблемы. Но у меня есть подозрение, возможно и беспочвенное подозрение, что разговор с тобой пнет меня в нужное место. Кроме этого приглашения поучаствовать в моих микроскопических родах, мне будет очень приятно вновь увидеть тебя…
Я надеялся на ответ от него, но никак не ожидал, что он напишет мне больше, чем пару абзацев, что он захочет потратить столько времени и усилий на такое откровенное послание — мне, кто стал почти что незнакомцем для него за это время. Много друзей или нет, он должно быть одинок, подумал я, он должно быть более чем никогда одинок, и пока я пытался понять, почему моя персона привлекла его откровения, он своими письмами приблизился ко мне настолько, что было совершенно невозможно даже и подумать об отказе ему в помощи. Как быстро меняется погода. Умирающий друг опять вошел в мою жизнь после сорока лет отсутствия, и, неожиданно, у меня появились обязанности перед ним. Но как я мог ему помочь? Его книга доставляла ему проблемы, и по каким-то неведомым мне соображениям он заставил себя думать, что только я обладаю магией волшебного слова, которое вернет его к написанию книги. Он ждал от меня рецепта на таблетки, исцеляющие писателей от заблокированного воображения? Только ли это он ждал от меня? Слишком ничтожный повод для просьбы приехать, Уокер был достаточно умен; и если его книга должна была быть написана, он бы нашел возможность довести ее до конца.
Это были приблизительно те слова, что я написал ему в следующем письме. Не сразу, поскольку надо было выразить свое отношение к другим событиям в его жизни (мою горечь на смерть его жены, мое удивление выбором профессии, мое восхищение его работой и победами в делах), но после вступительных слов, я написал почти напрямую, что, мне кажется, он сможет найти свой путь закончить книгу. Страх — нужная вещь, я продолжал, повторяя слово из его письма, страх — это то, что заставляет нас рисковать и выходить за пределы наших возможностей, и каждый писатель, считающий себя уверенно стоящим на земле, ничего не напишет ст́оящего. А что касается стены, упомянутой им в первом письме, я написал, что всем достаются эти стены, и, чаще всего, эта ситуация — от несовершенства писательского сознания — другими словами, он не до конца понимает, что он хочет сказать, или точнее, он находится на неправильном пути написания. Как пример я рассказал ему о своих проблемах, с которыми столкнулся, когда писал одну из моих ранних книг — также мемуары (вроде того), разделенные на две части. Первая часть была написана от первого лица, и потом, когда я начал Вторую часть (еще более обо мне, чем предыдущая), я продолжил стиль изложения от первого лица, но недовольство книгой все более росло во мне, пока я не остановился. Пауза длилась несколько месяцев (трудных месяцев, мучительных месяцев), и однажды решение пришло ко мне. Мой подход был неправилен, понял я. Тем, что я писал о себе от себя, я уничтожил свою личность и сделал себя невидимым, от чего я и потерялся в поисках результата. Мне нужно было разделить себя от написанного себя, отступить и вырезать расстояние между мной и персонажем (тоже мной); и тогда я вернулся ко Второй части и начал писать в третьем лице. Я стал Он, и этот маленький сдвиг позволил мне закончить книгу. Похоже, он (Уокер) страдал тем же, предположил я. Похоже, он был слишком близок к происходящему. Похоже, материал был слишком травмирующим и персональным для него, чтобы написать об этом от первого лица. О чем он подумал? Был ли шанс, что новый подход к книге вернет его к работе?
Когда я послал письмо, еще оставалось шесть недель до моей поездки в Калифорнию. Уокер и я уже договорились о дате и времени нашего ужина; он послал мне инструкцию, как добраться до его дома; и я совершенно не ждал еще одного письма от него до моего отправления. Месяц прошел, пожалуй, немного дольше, чем обычно, и тогда, когда я меньше всего ждал этого, я вновь услышал о нем. Не письмом, в этот раз, а телефоном. Прошли годы после нашего последнего разговора, но я сразу узнал его голос — и в то же время (как бы это сказать?), совершенно другой голос, или тот же самый, но немного добавленный или чего-то лишенный; тот же голос в немного другой тональности: Уокер, отстраненный, беспомощный, больной, говорящий мягко, медленно, с еле заметным придыханием в словах, покидавших его рот, будто он собирал всю свою силу, чтобы своим выдохом протолкнуть звуки в телефонную трубку.
Привет, Джим, сказал он. Надеюсь, не помешал твоему ужину.
Нет, ответил я. Мы сядем ужинать лишь через двадцать-тридцать минут.
Хорошо. Тогда это время напитков. Полагаю, ты еще их пьешь.
Все еще пью. Как раз, что мы сейчас делаем. Моя жена и я только что открыли бутылку вина, и постепенно начинаем румяниться, будто курица в духовке.
Радости домашней жизни.
А ты? Как у тебя?
Лучше не бывает. Небольшая задержка в прошлом месяце, но теперь все в порядке; и я работаю, не покладая рук. Я хочу, чтобы ты это знал.
Работаешь над книгой?
Работаю над книгой.
Значит, ты преодолел.
Потому и звоню. Поблагодарить за твое последнее письмо.
Новый подход?
Да, помог невероятно.
Хорошая новость.
Надеюсь. Жестокие вещи. Чему у меня долго не было силы и желания посмотреть прямо в глаза, но я преодолел их и сейчас яростно разрабатываю третью главу.
Значит, вторая глава уже закончена?
Черновик. Закончил десять дней тому назад.
А почему не прислал мне?
Не знаю. Слишком волнуюсь, наверное. Не совсем в себе уверен.
Не будь смешным.
Я думаю, что, может быть, к лучшему подождать, пока вся вещь не будет закончена.
Нет, нет, пошли мне вторую главу сейчас же. Мы поговорим о ней, когда я тебя увижу в Оуклэнде на следующей неделе.
После прочтения ты можешь и не захотеть меня увидеть.
Ты о чем?
Это отвратительно, Джим. Каждый раз, когда я об этом думаю, меня тянет блевать.
Все равно пошли. Не важно, какая будет моя реакция, я обещаю, что приду на твой ужина. Я хочу с тобой встретиться.
И я тоже хочу.
Хорошо. Решено. Двадцать пятого в семь вечера.
Ты слишком добр ко мне.
Я ничего такого не сделал.
Больше, чем ты знаешь, добрый человек, больше, чем ты знаешь.
Следи за своим здоровьем, хорошо?
Постараюсь.
Увидимся двадцать пятого тогда.
Да, двадцать пятого. Как стукнет семь.
