Катя Метелица - Азбука жизни
Кстати — некстати? — в незабвенном отеле «Кристиж» я один раз для приличия попыталась заказать капуччино. Красавица-барменша долго звякала никелированными, стеклянными, хрустальными, медными штучками, а потом одарила меня такой благоуханной фразой: "Капуччино — но. Сори, мадам. Милк машинка капут".
Колготки
Первые мои были нежно-голубого цвета и произведены в какой-то из республик советской Прибалтики. Оттуда же и привезены с оказией. То есть явились, как достижение западной цивилизации, с запада — буквально. Я их возненавидела сразу же и люто, как российские поселяне екатерининскую картошку. И выбросила в дачный помойный пруд. Оттуда их, впрочем, извлекли, постирали и вновь надели на меня, отшлепанную. И после этого я их уже очень полюбила. Как, опять-таки, возлюбили картошку поротые крепостные.
А до этого колготок никто не видел, и даже не знал такого слова. Известно было слово колгота с ударением на а, примерно то же самое, что копуша, как меня называли, когда я не проявляла расторопности, собираясь в детский сад. В детском саду мои голубые колготки были сенсацией. Все носили коричневые простые чулки, которые пристегивались к специальному пояску, называемому отчего-то лифчиком. У мальчиков тоже, я помню. Следовательно, все мужчины — мои одногодки и старше носили в детстве лифчики. Это стоило бы обдумать, но мы же не грязные фрейдисты какие-нибудь.
Вслед за голубым в смысле колготок периодом был розовый. Чудесные колготочки с белыми и розовыми ромбами были самой большой радостью моих начальных школьных лет. Дальше было хуже.
Новая злобная директриса выпустила декрет о всеобщем цветовом однообразии. Политически корректным был признан оттенок, который она именовала бэжевым. В таких вот бэжевых колготках я ухитрилась выпасть из автобуса. Образовалась огромная дыра, и у меня на всю жизнь осталась привычка при каждой возможности скрещивать ноги так, чтобы правая нога закрывала левую, на которой тогда была штопка, а теперь остался только шрам. Что, конечно, не так страшно, как штопка на колготках.
Вообще многое пережито. Например, колготки были так называемые эластичные и так называемые простые. Эластичные считались вредными для детей — "химия на тугой резиночке". Они действительно были противноватыми по ощущениям, но зато не сползали. Простые (хлопковые) — сползали. Это была катастрофа.
Особенно если посреди урока вызывали к доске. Лучше всех с этой проблемой справлялась подруга моя Оля Балыкова, которая делала так: выходила к доске, поворачивалась лицом к классу, поднимала коричневую плиссированную юбку, не спеша подтягивала колготки, становилась в третью балетную позицию и затем уж достойно принималась отвечать что там ее спрашивали. Но не все были способны на такие радикальные жесты. Я вот — нет.
Зато я достигла артистизма в снимании рейтуз. Их заставляли надевать в морозы, запугивая будущими женскими болезнями. По пути с седьмого этажа на первый я успевала расстегнуть оба сапога, снять рейтузы, вновь надеть сапоги и спокойно выходила из лифта. Иногда даже успевала запихнуть рейтузы в ранец. В болезни от холода я не верила, поскольку видела, что здоровые с виду женщины в мороз надевали тонкий капрон и никаких рейтуз.
Капрон — это были настоящие взрослые колготки, мечта. Они были двух основных видов: по четыре пятьдесят и по семь семьдесят. Эти числительные произносились женщинами с той же неповторимой многозначительностью, что мужчинами — три шестьдесят две и четыре двенадцать. Разница между дешевым и дорогим была тоже вполне пропорциональна.
По четыре пятьдесят, носимые основной частью женского населения по будням, огорчали некоторой шероховатостью и мутноватым цветом. По семь семьдесят были прекрасны. Целыми они оставались примерно дня три. Зловещие слова затяжка и поехали. Средняя женская зарплата была сто шестьдесят рублей. Вопрос: что такое богатство? Ответ: надеть под джинсы незашитые колготки. Анекдот. Не смешно, зато по теме.
Потом все устоявшиеся реалии смешались, я решила, помимо всего прочего, стать феминисткой, сожгла свой лифчик и, будучи человеком литературным, стала носить синие чулки. Это было необычное ощущение, и я вошла во вкус. В универмаге Москворецкого рынка обнаружились синие колготки в красных розочках, и белые в синих розочках, и несколько пар, имитирующих шотландскую клетку разных кланов. Потом не помню уж где я нашла очень красивые темно-зеленые, которые порвал часами юноша-маоист из Сан-Франциско, и из этого вышла довольно увлекательная лав стори.
А бархатистые коричневые чулки из Англии? А черные, на широких металлических молниях вместо стрелки? Сейчас я последовательно наблюдаю свои ноги в табачном цвете, опять-таки в синем и в алом, когда чувствуешь себе капитаном Греем, Ассоль, гоночной яхтой и машиной «феррари» одновременно. Кто не пробовал, тому не понять, а не пробовал, возможно, никто, потому что я скупаю все ярко-красные колготки, которые вижу, и скупила, кажется, весь тираж.
Компьютер
Это слово я долго писала с ошибкой — «компьютор». Мне это казалось правильным, как в детстве казалось правильным говорить "овочной магазин" и "глинный дом" (в смысле длинный).
Почему-то научиться правильно писать слово «компьютер» оказалось так же сложно, как научиться на компьютере работать, а в технике я очень, очень тупая.
С особой нелюбовью я вспоминаю новенький лэптоп, выданный мне издательским домом «Коммерсантъ». У него была встроенная мышь, которая реагировала на косой взгляд и подавленный вздох. Ужасно. Хуже этого лэптопа были, пожалуй, только швейные машинки Подольского комбината, на которых долгие мои юные годы мне требовалось что-то шить: фартук, ночную рубашку, юбку-четырехклинку, трусы, для которых предварительно строился специальный сложный чертеж… Все неизменно оказывалось слишком узким, кургузым, а швы петлили. Величавая, похожая на Людмилу Зыкину, «трудяша» гневалась: "Медведей в цирке учат кататься на велосипеде, а я вас не могу научить правильно налаживать строчку!"… Впрочем, речь сейчас о другом.
Наконец мне достался экземпляр, с которым наладилось что-то вроде человеческих отношений. Он попал к нам в дом сложным путем, в качестве аванса за одну работу и средства производства для этой самой работы одновременно. Удивителен был человек, который его привез.
Как только он вошел, сразу пришлось открывать окна: необыкновенно вонючий человек, грязный также и на вид. Сочетание всех возможных видов вони, кошмар. Причем он огромный, рост больше двух метров, и фигура такая, что ясно: пиджаки парень еще может себе раздобыть, а вот со штанами серьезные проблемы. Определить возраст невозможно. Разговор — самый светский и интеллектуальный, весь пересыпанный программистским жаргоном и специальными хакерскими шуточками. Не преминул рассказать анекдот про коврик для мыши — от восторга брызгая слюной. Сделал двадцать пять файлов и одну директорию с номером своего телефона, причем предупредил, что телефон все время занят, потому что он сутками сидит в Интернете. Нагнувшись, чтобы проверить какую-то розетку у пола (задница шириной с двустворчатый шкаф), произнес: "Я лично отношу себя к поколению яппи — так называемым дигитальным воротничкам", — и тонко усмехнулся.
Крохоборство
На излете брежневской эпохи было запущено два государственных лозунга: "Экономика должна быть экономной" и "Каждую крошку в ладошку!".
По поводу этого, второго, лозунга моя подруга Марина Мацкявичене продекламировала стих Беранже:
Кто сказал, что у Жанетты
Грудь немножечко пышна?
Ерунда! В ладошку эту
Вся уместится она! —
Каждую крошку — в ладошку! — приложив руку к собственной пышной груди.
Крыжовник
Едят ли гуси крыжовник? Не знаю. Английские гуси, должно быть, едят, раз там называют крыжовник гусиной ягодой — goosberry. А у нас на даче в Лианозово гусей не было, а если бы и были, навряд ли им стали бы откармливать столь изощренным образом.
Мы говорили, кстати, крУжовник — от слова «кружок». Кругленькие такие, кругловатые штучки.
Первыми поспевали мелкие красные кружовнички на двух кустах рядом с яблоней-китайкой. Ее, правда, у нас называли райкой — вроде бы райские яблочки. Но я думала, что это в честь моей тети Раи. Вернее, что тетю назвали в честь яблони. Кстати, думаю, они были ровесницами. Посажена ли была яблоня, когда тетя родилась? Не знаю, но лучше бы нет, ведь дерево спилено, и все залито гудроном… Яблони были слишком высоки для меня, и я, кажется, не ела яблок. Вкус моего детства — крыжовенный вкус, крыжовенная зелень.
Был отличнейший куст у забора, рядом с большой клумбой, обложенной кирпичом, зубчиками. На клумбе никаких цветов на моей памяти не сажали и она вся заросла тучным клевером. Вокруг кружились разные пчелы, шмели и бабочки-шоколадницы, которых я время от времени подкармливала — крошила дареные плитки «Аленки». Бабочка-красавица, кушайте варенье, или вам не нравится наше угощенье. Сок клевера тоже был очень сладкий, и крыжовник там рос сладкий, некрупный и пушистый. Под этим кустом я как-то нашла два подберезовика. Их срезали ножом, и дней через пять они выросли снова. Потом еще вырастали несколько раз.
