Галина Лифшиц - До свадьбы доживет
– Откуда же мне знать, что и кому от меня надо. Скорее всего какая-то безумная студентка. Музыкальные девушки, сама знаешь, сплошная экзальтация. Может, экзамен завалила. Есть у меня такие. Ну и пришла умолять о пересдаче. Я даже не понял, о ком идет речь. К твоему описанию сразу человек десять подходит.
И надо же! Тина осталась вполне довольна его ответом. И полностью его приняла. Ну да! Все же понятно! Завалила экзамен, а теперь не знает, как пересдать. И вопроса не возникло о том, почему при знакомстве с женой своего преподавателя надо было убегать, словно потеряв рассудок. Только сейчас дошло. И хорошо, что дошло! И наконец-то.
Понятными стали и странные звонки по домашнему телефону, когда кто-то явно дышал в трубку, слушал, как она откликается:
– Алло?
Обычно Тина немножко пережидала, чувствуя одушевленность тишины, а потом предлагала:
– Перезвоните, вас не слышно!
Но никто не перезванивал.
Много чего стало понятно. А самое главное: ни в грош он ее не ставил. Уже много-много лет. И зачем венчался? И как это совмещалось в его душе?
От этих открытий плакать не хотелось. От них хотелось настучать самой себе по мордасам за то, что была столько лет круглой дурой. Все эти мысли отнимали последние силы. И впридачу Клава начинала рычать, неизвестно на кого.
Нет! Нельзя было думать ни о прошлом, ни о будущем. И там, и там – ложь и пустые иллюзии.
Каталог загаженных слов
С Юрой они с момента расставания не общались. Луша прислала к матери девочку-адвоката, всего год назад выпустившуюся из университета.
– Она с нас возьмет по минимуму, чисто символически, – деловито пояснила дочь, – Хотела бесплатно, но это нельзя. Примета плохая. И к тому же ей я доверяю. А то, знаешь, какие бывают адвокаты: и нашим, и вашим. Адвоката перекупят, и начнет он действовать в интересах противоположной стороны.
– Но это безнравственно! – воскликнула прежняя, неизвестно откуда взявшаяся Тина, – Хотя… кому какое дело до нравственности? Устаревшая категория.
– Не устаревшая, мам, не усугубляй. Вот – Танечка: она же помогает. И совершенно безвозмездно собиралась. Но люди разные. И всегда были разными. Можно подумать, предательство, измены, убийства, ложь, подкуп – это изобретения нашего времени. Ведь нет же! Старо, как мир. Все грехи – старые, тухлые, ветхие. А мы каждый раз удивляемся, как в первый раз, – мудро рассуждала Луша.
Тина восхищалась дочерью, во всем с ней соглашаясь.
Юная старательная Танечка вела дела с недетской жесткостью. Она твердо разъяснила Юре права его жены, с которой он затеял развод.
– На что же она жить собирается? – ехидно спросил муж, – Ведь если она от меня не получит половину первоначальной стоимости квартиры, ей просто жить будет не на что.
– Она и денежный счет имеет право поделить пополам. И все средства, полученные вами в период супружества. Если вы скрыли какие-то доходы, это можно установить. Это сейчас несложно, – пояснила Танечка.
– А я все-таки поборюсь, – задорно пообещал Юра.
– Это ваше право, – согласилась защитница интересов жены, – Но предупреждаю: в данном случае все требования моей подзащитной настолько минимальны и законны, что шансов у вас нет. Пятьдесят процентов от всего совместно нажитого в период супружества – так гласит наш закон. И никак иначе.
Юра жаловался Лукерье на мать, на ее проявившиеся хищнические инстинкты, на отсутствие понимания со стороны женщины, с которой столько прожито. Луша слушала молча, молча же про себя удивлялась тому, насколько папа оказался под пятой своей возлюбленной. И насколько он стал слепым и глухим ко всему, что находится вне того мирка, в котором он, как в земляной норе, окопался! Луша не переставала любить отца, и было ей ужасно больно, просто невыносимо слушать весь этот его лепет про вечную любовь и негасимый свет, и невидимый град. Ее даже при слове «любовь» теперь слегка подташнивало.
– Загаженное слово – любовь, – повторяла она про себя.
Давненько сложился в ее голове перечень особых слов, обладающих некоторым неприятным привкусом и душком. С недавних пор Луша стала замечать: некоторые слова, вроде бы такие привычные, полезные, родные – смердят.
Как произнесешь, так во рту гадко. Уже и сама стараешься лишний раз не сказать. Но – чу! Другие-то говорят! И – проникают слова в мозг, и свербят.
С чего бы это?
Пришлось думать.
Почему от некоторых, таких сладких и благоуханных некогда слов так сильно несет экскрементами? Что это с ними стало, с родимыми?
Прошлась по контекстам и ассоциациям.
Сделала вывод:
Некоторые слова напрочь обгадили!
Второй вывод:
С особо прекрасными и манящими словами такое чаще всего и происходит.
Что делать? Можно ли загаженные слова отмыть?
А если нет, то как с ними быть?
Ответа на этот вопрос у Луши пока не было. Она просто размышляла, составляя их перечень, и только.
Рассуждения и доказательства возникали у нее только на базе собственных впечатлений и разрозненных примеров из жизни.
Важнейшим принципом, положенным в основу отнесения слова в разряд загаженных Луша порешила считать ощущения вони и гадкого привкуса, возникающие при произнесении определенных слов, а самым серьезным индикатором являлось ее собственное чутье, подсказывающее «верю – не верю». Лично ей этого хватало.
Список медленно, но неуклонно пополнялся. Несчастные понурые слова так и выстраивались в довольно длинную очередь, чтобы оказаться в ее словарике.
Свобода.
Честь.
Достоинство.
Совесть.
Долг.
Верность.
Всех не перечесть. Над каждым она подолгу думала, даже в айпед записывала свои рассуждения. Сделала для себя вывод: каждого, кто смеет употреблять эти слова, рассчитывая на отклик в сердце слушателей, надо наказывать в особо изощренной форме, пытать этими самыми словами денно и нощно, как в китайской тюрьме когда-то пытали равномерно и бесконечно падающими на темя человека каплями воды.
Но самым смердючим оказалось слово «любовь». Это слово гнало людей на подвиги и на смерть. Им, этим потасканным словом, лгали, крушили жизни, устраивали подставы, отнимали последнее. Особенно гнусной силой оно начинало обладать во взаимодействии с еще одним засранцем – словом «свобода». Эти негодяйские слова, окрыляющие наивные сердца, так многих сбили с толку!
Вот и отец. Талдычит свое: любовь, свобода выбора, жизнь одна, судьба, душа…
– Пап, – сказала как-то Луша, – ты будь счастлив. Просто будь счастлив и все. Не доказывай никому ничего. И не старайся отнять. Раз уж тебе такое счастье привалило с твоим невидимым градом.
– Ты мала еще рассуждать, – обиженно огрызнулся отец.
Ну, ясное дело – мала.
Зато она была совершенно не мала, когда приходилось врезать замки в дверь ее комнаты и комнаты, которая когда-то служила маме хранилищем ее коллекций. А как иначе? Дочка Кати Аня почему-то считала возможным залезать в Лушин стол, рыться в ее шкафу, брызгаться ее духами.
– Это ребенок! Дети живут просто и безыскусно, – повторял отец в ответ на просьбы дочери предотвратить эти вторжения в ее личный мир, – И пойми, наконец, это не просто ребенок, это твоя сестра. Отныне и навеки.
Он всерьез нес эту пургу про сестру! Ему так хотелось, вот он и сделал сестрами тех, кто ими никогда и ни при каких условиях не станет. Он не понимал, что режет Лушино сердце. И не желал сам себе признаться, что врет. Врет – и себе, и дочери. Ну, какая Анька ей сестра? Мелкая гадючка, которая, пользуясь предоставленной свободой, роется и пакостит в чужом доме. И вырастет из нее настоящий питон, способный заглотить все, что только пожелает. Если бы она хотела быть Луше сестрой, разве так бы себя вела?
– Пап, а почему Катя здесь поселилась? Где она раньше жила? – спросила как-то Лукерья у отца.
– Катя здесь поселилась по праву нашей любви. Она ушла от нелюбимого человека ко мне. Она мне доверилась! Мужчина должен приводить в свой дом любимую, – выпалил отец явно давно готовый довод.
– А как же ты с мамой? Ты же у нее жил, когда вы поженились, – продолжала расспрашивать Луша.
– В этом и состояла главная ошибка, – картинно печалясь, заявил папа.
– Ошибка? Что за ошибка?
Дочери хотелось разъяснений.
– Ошибка наших отношений. Мое мужское «я» было угнетено.
Папа говорил не своими, какими-то совершенно не свойственными ему выражениями из бабьих журналов. «10 признаков настоящего мужчины». «20 способов создать здоровые отношения». Тьфу.
Луша видела: он влюблен. Влюблен, как мальчишка, готовый сокрушить любое препятствие на пути к объекту своей страсти. Вот она, любовь окаянная. Прямо как в песне.
– Но что же мама? В чем она виновата? Почему она должна страдать? Плакать? Чувствовать себя выброшенной из жизни? – настаивала Луша, – Как ей-то теперь быть?
– Я живу в аду сострадания к этому человеку. Все это время – в аду, – патетически пожаловался отец.
