Ричи Достян - Кто идет?
Жара в городе была удручающая. Дома обжигали, оттесняя людей к краям тротуаров. Асфальт размяк и стал уступчив под ногой, как ковер. Желтое небо стлалось над железными крышами рыхлым облаком пыли. Пыли не было только в воде. По улицам она шла непрерывным потоком, цепляясь за колеса, копыта, за ноги.
По этой жаре с утра и до позднего вечера с кошелками в руках, с мешками арбузов на спинах сновали люди нашего теплохода и многих других судов.
К четырем часам дня у самого выносливого человека остается единственное желание — спрятаться куда-нибудь во тьму, прохладу, чтобы не видеть багровых канн на газонах, не стоять в очередях у киосков с водами.
Я шла на пристань через парк. В зеленых сумерках плотной тени люди двигались как под водою, останавливались, застревая в боковых аллейках.
Передо мной, шагах в десяти, шла худенькая девочка в желтом платьице странного, недетского покроя. Девочка почти волоком, вся перекосясь, тащила огромный зимбиль, из которого торчали кульки с макаронами и хвосты вяленой рыбы.
Я нагнала ее, она остановилась. Это была наша проводница Айша Гафирова.
Странная была эта Айша. Я столкнулась с ней в первый же день пребывания на теплоходе. Мне нужно было поговорить с капитаном, но, когда я подошла к его каюте, очень маленькая женщина с круглым личиком вдруг очутилась, между мной и дверью. Зло глядя на меня черными, состоящими из одного блеска глазами, она спросила низким голосом:
— Кого надо?
— Капитана.
— Зачем?
Меня удивил враждебный тон и весь ее вид. Я сказала: «Нужно», но она и не думала отступать. Тогда я подняла руку над ее головой и постучалась. Посторонившись, она проворчала что-то, а когда я спустя некоторое время вышла от капитана, маленькая проводница подхватила мои вещи и молча понесла. Она была так мала ростом, что небольшой чемоданчик касался ковра.
В каюте она отодвинула жалюзи на окне, остро оглядела все вокруг. Уходя, сказала:
— Ничего в раковину не бросайте!
От Горького и до самой Астрахани маленькая татарочка не упускала случая выказать неприязнь ко мне. Дерзила, входила в каюту без стука. Это повторялось несколько раз: откроет дверь, просунет голову, в секунду облетит глазами стены, заглянет даже под крохотный столик и спросит: «Нашего капитана здесь нет?» При этом лицо у нее такое, точно она не верит ни мне, ни собственным глазам.
Вот и сейчас, колюче глядя на меня снизу вверх, Айша молчала. Она по-бабьи уперлась крохотными кулаками в плоские бока, всем своим видом говоря: «Проходи, и без тебя обойдусь!»
Желтое открытое платье подчеркивало всю некрасивость ее лица. Круглое, темное, потное, оно напоминало глиняную игрушку, вылепленную наспех. Будто баловался кто-то: там, где рот, — прорезано. Там, где нос, — посажен неаккуратный кусочек. Глаза тоже в двух маленьких, еле намеченных прорезях, но блестят до того, что цвета их сразу и не разобрать.
Я смотрела на нее и невольно думала: неужели со всеми она так себя ведет? Если это так, то почему ее держат на одном из лучших теплоходов?
— Можно, — обратилась я к ней, — положить в вашу корзинку помидоры, а то они у меня в сетке мнутся?
— Кладите, — неожиданно миролюбиво ответила Айша.
Мы понесли кошелку вместе.
— Зачем вам так много макарон?
— Это не мои… это я для девчонок купила.
И снова не о чем стало говорить
— Вы пойдете в город еще?
— Пойду. — После долгой паузы она добавила: ― Надо цветных ниток купить. Зимой они будут вышивать, черт бы их побрал!..
— Кто «они»?
Айша посмотрела на меня так, как будто сто раз уже было сказано кто, но ответила:
— Девчонки, которые со мной в общежитии живут. Это я все в Горький повезу.
С трудом удалось уговорить ее отдохнуть. Она нехотя опустила кошелку, привалила ее к своей ноге, вытерла платком лицо, шею и тут же потребовала:
— Давайте пойдем, а то мне некогда. Надо еще арбузы притащить — семь штук!
— Арбузы тоже для девчонок?
— А для кого?
— Что ж это, вы у них вроде мамы, что ли?
— Вот еще! Не люблю, когда не знают, а говорят… Я так… хочу — и привезу.
Когда мы подходили к причалу, Айша отобрала у меня зимбиль и потащила его вместе с моими помидорами. Никакие уговоры не действовали. Она почти бежала, чтобы избавиться от меня. Может, не хотела, чтобы нас видели вместе?
Поздним вечером, когда «Седов» полным ходом шел из Астрахани в обратный путь, я немного задержалась, проходя мимо столика с ключами от кают. Айша сидела очень прямо. У нее был такой вид, как будто она не на вахте, а в почетном карауле. От ее синего поношенного кителя сильно пахло дорогими духами.
Она молча проводила меня зорким, едким взглядом и сказала:
— Капитана в рубке нет!.
— Ну и что же?
— Ничего…
Поднявшись в рубку, я обнаружила, что Айша соврала— капитан оказался наверху.
В рубке молчали. Был час вечернего безветрия. Тень от леса вырезала черные зубцы по зеленой воде, и Волга сделалась уже. По ее тихим, тусклым равнинам раскиданы были овальные озера неподвижного блеска. Рыба, балуясь, ломала его. Настойчивей обычного пахло водою, как будто и на реках выпадает роса.
Коротким свистком капитан вызвал наверх вахтенного матроса. Явился суматошный Гришин и по-военному доложил:
— Слушаю, товарищ капитан.
— Лоцмана Нутрихина видел?
— Видел, товарищ капитан. Только что в четвертом классе был.
— Переведи его в первый, скажи, я велел.
— Есть, товарищ капитан, только он не пойдет.
— А ты уговори старика.
Капитан долго молча улыбался, потом заговорил:
— Мы с этим лоцманом когда-то служили вместе на одной баржонке. Хозяин у нас был гадина редкая, скупой и чуть что — за волосы хватал. Тут вот, на затылке, где самое больное место. Раз дал мне свои сапоги почистить. Я взял. Чищу и пою: «Вниз по матушке по Волге». Он услыхал — бежит и ругается: «Я тебе дам — вниз по ма-а-тушке-е-э! Камаринского пой — скорее почистишь!»
В рубку вбежал третий штурман Аленкин и возбужденно доложил, что пассажирка второго класса обманным путем провела в каюту собаку и не хочет…
— В собачник! — ревом скомандовал капитан, не дав штурману договорить.
— Товарищ капитан, я пробовал, только они сидят обнявшись и обе ревут…
— Обеих в собачник!
— Товарищ капитан, не могу… я не могу женщину за шиворот…
— Идите вниз и скажите Гафировой — я приказал собаку убрать. Шляпа! — бросил капитан штурману вдогонку. — Увидите, Гафирова мигом справится.
— Да, — согласилась я, — ей и сам черт не страшен.
— Неужели нагрубила?
— Не в этом дело.
— А что?
Я промолчала.
Капитан перестал улыбаться.
— Знаете, — сказал он таким тоном, точно оправдывался, — если я ее выгоню — она ни на одном пароходе не найдет себе работы… Вот в бога не верю, а рука не поднимется — грех!
И он рассказал, как три года назад в затоне услыхал спор. Речь шла об одной проводнице Камского пароходства, которая заболела малярией и просила перевести ее на Волгу, но тут выяснилось, что ни один волжский капитан не хочет брать ее к себе. Все они откуда-то уже знали, что эта вот самая Айша Гафирова работает хорошо, но со всеми так грызется, что слава о ней докатилась от Камы до Волги.
Я попросил — покажите-ка мне ее, просто интересно стало. Является. Сначала я подумал, что это шутка. Заглянул в документы — она, Айша Гафирова. Спрашиваю: «У меня работать хочешь?» Отвечает: «У вас, не у вас, мне все равно — дайте работу…» Ну вот, четвертый год работает. От пассажиров жалоб нет, а вот с командой — беда. Каждый день приходят ко мне и жалуются: «Товарищ капитан, опять Гафирова не в свое дело нос сует!» Вызываю. Приходит. «В чем дело?» — спрашиваю. Она отвечает всегда одинаково: «Тут не курорт — надо работать!» А ругается как? Знаете, какое у нее самое сильное ругательство? Неблагодарные! Вот ведь какие вещи бывают в природе. Руки ее видели, ну? А вторую проводницу знаете? Есть такая у нас — Сима. Лапу имеет — во! Так она эту лапу под ухо и спит — хоть все двадцать четыре часа!
В рубку вернулся Аленкин и пристыженно доложил, что приказание капитана выполнено.
Много времени спустя, когда о Гафировой все уже позабыли, рулевой Матвей тихо проговорил:
— Замуж ее надо выдать.
Капитан ответил ему так, точно разговор о проводнице не кончался:
— Попробуй-ка, Матвей Иванович, выдай.
Прошло два дня. Была глубокая ночь. Мы обходили Самарскую луку. Через открытое окно каюты слышались тихие голоса. На теплоходе почти никто не спал.
Я собралась идти на палубу, но дверь неожиданно отворилась. Показалась круглая Айшина голова. Быстрый взгляд обшарил каюту и только потом остановился на мне.
— На ночь двери надо закрывать, — сказала она сурово, — тыщи всякого народу ходит. Это пароход, а не дом. Я не могу за все отвечать!
