Олег Лукошин - СУДЬБА БАРАБАНЩИКА. ХАРДРОКОВАЯ ПОВЕСТЬ
Наутро мы прибыли в Липецк. На вокзальном перроне я намеревался встретить ребят из «ЭСТ», но дядя отчего-то заторопил меня. Даже старика Якова ждать не хотел – мол, сам найдёт нас.
Однако встречи с металлистами избежать не удалось, потому что в то самое время, как мы намеревались отойти за вокзал и поймать такси, из соседнего вагона выбралась все бригада металлистов вместе с сопровождавшими их концертными техниками, девчонками-группи и почему-то милиционерами. Парни выносили из вагона на руках человеческое тело, и хотя было оно завёрнуто в простыню, но сделано это было небрежно, и я смог поверх задравшегося конца рассмотреть, что человеком этим был Жан Сагадеев.
Несмотря на протесты дяди и материализовавшегося словно из воздуха старика Якова, совершенно здорового и бодрого, я бросился к этой неожиданной траурной процессии и лихорадочными вопросами смог выяснить у девчонок, что Жан этой ночью покончил с собой. Встал со своей полки, прошагал в тамбур, а там повесился на ремне, привязав его к стоп-крану.
Вполне возможно, он лишь хотел привлечь этим поступком внимание к своей тонкой и ранимой натуре, надеясь, что после остановки поезда его быстро найдут и спасут. Вполне возможно, что была это с его стороны мрачная шутка, высокомерное позёрство. Увы, в ночной суете обнаружили его не столь быстро и откачать уже не смогли.
В Липецке мы дали такой же муторный и не имевший никакого успеха концерт, а затем перебрались в Курск. Воронеж, Горький, Казань, Пермь, Саратов, Куйбышев – города мелькали один за другим, вместительные концертные залы сменялись ветхими клубами, но неизменно наши выступления вызывали лишь холодное недоумение посетителей. Дети советской страны не любили и не понимали фри-джаз. Впрочем, нет: пару, или даже тройку раз одинокие зрители, поднимаясь посреди молчаливого зала, начинали громко и демонстративно аплодировать нам. Зрители эти были, мягко говоря, странными и таинственными личностями. После концерта они укрывались с дядей и стариком Яковым в артистической комнате (а за неимением таковой – в подсобке) и долго беседовали, видимо высказывая друг другу взаимное восхищение, скреплённое глубокой и страстной любовью к фри-джазу.
Успехи мои в атональном музицировании, однако, росли и крепли. К своему удивлению и даже некоторому внутреннему протесту я осознавал, что начинаю проникать в неожиданные и извилистые русла этого лихорадочного Ритма. Более того, я почувствовал, что Ритм этот начинает мне нравиться. Вот только терзаемый стервятниками отец-Прометей взирал на меня теперь с отчаянием и упрёком, а по щекам его бежали кровавые слёзы.
Дядя не уставал меня нахваливать.
– Скоро, – говорил он торжественно и многозначительно, – совсем скоро исполнишь ты величественный Ритм, от которого содрогнётся земля и небо. Ритм, который перевернёт людское представление об этом мире и кардинально изменит его.
Мне льстила дядина образность, хотя я и считал её несколько неуместной по отношению к моей скромной персоне.
Хард-рок, страстно любимый мной хард-рок я всё же не забывал. Улучив свободную минуту, врубал любимые песни и отбивал под них барабанные партии. Приходилось заниматься этим втайне от дяди и старика Якова, потому что, увидев меня за этим занятием, они свирепели, и начинали кричать, что я занимаюсь полной фигнёй и гублю на корню свой талант.
В турне нас продолжали сопровождать странные и трагические происшествия. Так, в Куйбышеве загадочным образом погиб лидер металлической группы «Чёрный обелиск» Анатолий Крупнов, с которым за день до этого я познакомился и подружился. Толя успел шепнуть мне пару дельных советов касательно восприятия музыки и соответственно раздробления её на барабанные доли.
Конечно же, все эти смерти рокеров не могли не вызвать во мне недоумение и заставили кое о чём задуматься. Но, не имея на руках ничего, кроме догадок, я старался отогнать все невообразимые объяснения подальше. Всё-таки жизнь – это такая штука, в которой может случиться абсолютно всё, включая самое невероятное.
… Снова дорога, снова трясущийся поезд, отбивающий свой монотонный, но вполне приятный ритм. Мы садились на поезд глубокой ночью, а проснулся я в купе уже тогда, когда ярким тёплым утром мы подъезжали к какому-то невиданно прекрасному городу.
С грохотом мчались мы по высокому железному мосту. Широкая лазурная река, по которой плыли большие белые и голубые пароходы, протекала под нами.
Пахло смолой, рыбой и водорослями. Кричали белогрудые серые чайки – птицы, которых я видел первый раз в жизни.
Высокий цветущий берег крутым обрывом спускался к реке. И он шумел листвой, до того зелёной и сочной, что, казалось, прыгни на неё сверху – без всякого парашюта, а просто так, широко раскинув руки, – и ты не пропадёшь, не разобьёшься, а нырнёшь в этот шумливый густой поток и, раскидывая, как брызги, изумрудную пену листьев, вынырнешь опять наверх, под лучи ласкового солнца.
А на горе, над обрывом, громоздились белые здания, казалось – дворцы, башни, светлые, величавые. И, пока мы подъезжали, они неторопливо разворачивались, становились вполоборота, проглядывая одно за другим через могучие каменные плечи, и сверкали голубым стеклом, серебром и золотом.
Дядя дёрнул меня за плечо:
– Друг мой! Что с тобой: столбняк, отупение? Я кричу, я дёргаю… Давай собирай вещи. И старику помоги поживей.
– Это что? – как в полусне, спросил я, указывая рукой за окошко.
– А, это? Это всё называется город Киев.
Светел и прекрасен был этот весёлый и зелёный город. Росли на широких улицах высокие тополи и тенистые каштаны. Раскинулись на площадях яркие цветники. Били сверкающие под солнцем фонтаны. Да как ещё били! Рвались до вторых, до третьих этажей, переливали радугой, пенились, шумели и мелкой водяной пылью падали на весёлые лица, на открытые и загорелые плечи прохожих.
И то ли это слепило людей южное солнце, то ли не так, как на севере, все были одеты – ярче, проще, легче, – только мне показалось, что весь этот город шумит и улыбается.
– Киевляне! – вытирая платком лоб, усмехнулся дядя. – Это такой народ! Его колоти, а он всё танцевать будет! Сойдём с трамвая, отсюда и пешком недалеко. Яков, не отставай!
Мы свернули от центра, волоча на плечах свой тяжёлый груз. Старик Яков, как обычно, любезно предоставил мне возможность поднести за него контрабас. Наконец мы вошли в ворота, прошли через двор в проулок – и опять ворота. Сад густой, запущенный. Акация, слива, вишня, у забора лопух.
В глубине сада стоял небольшой двухэтажный дом. За домом – зелёный откос, и на нём полинялая часовенка.
Верхний этаж дома был пуст, окна распахнуты, и на подоконниках скакали воробьи.
– Стойте здесь, – сбрасывая сумку, приказал дядя, – а я сейчас всё узнаю. Кувыркаясь и подпрыгивая, выскочили мне под ноги два здоровых дымчатых котёнка и, фыркнув, метнулись в дыру забора.
Слева, в саду, возвышался поросший крапивой бугор, на котором торчали остатки развалившейся каменной беседки. Позади, за беседкой, доска в заборе была выломана, и отсюда по откосу, мимо часовенки, поднималась тропинка.
– Идите! – крикнул нам показавшийся из-за кустов дядя. – Всё хорошо! Отдохнём мы здесь лучше, чем на даче. Книг наберём. Молоко пить будем. Аромат кругом… Красота! Не сад, а джунгли. Да и мини-студия здесь имеется, так что запишем альбом. Каково, Сергей? Дебютный альбом группы «Тихая заводь», на барабанах Сергей Щербачов, покупайте на виниле и компакт-дисках!
Чёрт, а ведь это действительно было заманчиво! Сразу же перед глазами всплыла картинка: большой музыкальный магазин, мы проводим автограф-сессию, а вокруг девчонки, девчонки, девчонки – и все они вьются только вокруг меня, всем им нужно моё внимание, мой взгляд…
Только разве будет когда-нибудь у фри-джазовой группы такой успех?
Возле заглохшего цветника нас встретили.
Высокая седая старуха с вздрагивающей головой и с глубоко впавшими глазами, одетая в красную мантию, опираясь на чёрную лакированную трость, стояла возле морщинистого бородатого карлика, который держал в руках металлический жезл.
– Приветствуем вас в обители… – громким надтреснутым голосом затянула старуха, но подскочившей к ней дядя что-то горячо зашептал ей в ухо, и она осеклась. «Он ничего не знает», – расслышал я сквозь его бормотания.
– А-а-а, – молвила тихо старуха. – Так бы сразу и сказали…
Она скинула с плеч мантию и передала её карлику. Тот скрылся с ней в доме, а минуту спустя вернулся уже без неё и без жезла, но с метлой в руках.
Дядя шёпотом объяснил мне, что эта старая добрая женщина немного не в себе от невзгод, свалившихся на неё, и порой бывает эксцентричной. Но сын-инвалид за ней присматривает, так что нам не стоит за неё волноваться.
