Алиса Ганиева - Салам тебе, Далгат! (сборник)
– Как откудова? – подскочил Муху. – А зачем ему гильзы? Он – врач! Он одному человеку из леса голову зашивал, когда тот попросился. А что, прогнать, что ли, раненого? Врач должен лечить!
– Эти гимринцы после той большой войны неспокойные стали! – воскликнул Хабиб.
– Газалав говорит, – слабо улыбнулся Шапи, прислушиваясь к аварской речи худого старика в зеленой тюбетейке, сидящего на тахте, – в Гимрах всегда бедно жили и против богатых воевали. Они, говорит, у себя в долине фрукты выращивали, а мы на них со своих гор сверху вниз смотрели.
– Какие там сейчас фрукты! – махнул рукой Муху. – Всё под ГЭС затопили, из-за этого лучшие сады под воду ушли и холоднее стало. Сейчас хурма уже так хорошо не растет. А у вас в Цунте что растет? – обратился он к молчаливому ширококостному мужчине, глядящему в пол.
Тот улыбнулся.
– У нас ничего не растет. Альпийские луга, пастбища – навалом, а растет плохо. Дороги зимой закрываются, доехать нельзя, канализации нет, – пробурчал он под нос с сильным акцентом. – Раньше в Грузию на базар ходили, а сейчас границы закрыли, половина родственников там осталась и в гости не пускают.
– Вас же переселяли на равнину, дома даже в горах разрушили, чтобы не вернулись, а вы снова в эти скалы! – воскликнул Хабиб.
Цунтинец нахмурился.
– Ты не знаешь, как мы уходили! Бабушка говорила, посадили детей на ослов и пешком в Чечню пошли по снежным перевалам. Идти не хотели. Прятались и ночью возвращались в разрушенное село. Их снова идти заставляли! По дороге умирали. А в Чечне как было? Умирали тоже все, болели. Комаров там много, болот, а в горах комаров нет. Малярия развелась. Кукурузу пришлось сажать, а наши люди ее в первый раз видели. Некоторые убегали назад, в родное село, их ловили и силой обратно везли, – пробурчал он угрюмо.
Потом вдруг негромко рассмеялся:
– Выборы у нас были… Такой бардак, слушай! Глава администрации милиционера участкового избил кулаками. В Кидеро. Участковый хотел его людей в участок повести за то, что они из ружья другого кандидата людям под ноги стреляли. Такой хипиш был! И тут наш глава взял ударил участкового!
– Но все равно же его переизбрали!
– Еле как! Эти бежтинцы не давали выиграть. У нас же как: нас тогда выслали, бежтинцев оставили. И они думают, они нас умнее, ближе к городу. Глава их участка в пиджаке ходит. Когда райцентр из Бежты в Кидеро, за перевал, перенесли, так злились они! Теперь хотят, чтобы бежтинский участок отдельно жил. Или чтобы их глава-бежтинец общим главой администрации стал. Брат бежтинца же есть, в народном собрании сидит, кого надо против Цунты настраивает. За голос пять-шесть тысяч платили! В Тляцуда другой их брат директором школы был, а наш глава ее закрыл.
– Зачем, ва?
– Учителей больше, чем детей, было. Кормушка ихняя. Зачем такая школа? В Тляцуда другая школа есть. Столько митингов было в Бежта! Из-за того, что бюджет воруют.
– Вая́, еще как воруют, – подтвердил Хабиб, – у нас тоже воруют!
– Пока выборы шли, драки были, собрания. Это редактор из ихней газеты делал, родственник бежтинца. Они там что-то не поделили, и бежтинец газету закрыл. А редактор начал хипиш делать, митинги делать, на видео их снимать. А другой брат бежтинца, который в ДПС работает, остановил машину редактора, избил его и его людей, видеокассету забрал.
Цунтинец снова негромко засмеялся.
– А может, и врут люди. В Бежте лиса сидит, а наш глава администрации тоже барсук. Врет, что зарплату старикам раздавал. У меня места жить в селе, говорит, нет. Ва, барсук!
Цунтинец снова усмехнулся и снова замолк, упершись ладонями в колени и опустив голову.
– А нашего Уллубия изберут в райцентр, интересно? – спросил скуластый молодой человек в очках и шапке с козырьком.
– Уллубий мечети строит, – с уважением произнес Хабиб.
– Тут наводнение было, надо мост чинить…
– Уллубий починит! – закивали мужчины.
– Он хотел в ректоры пойти, в городе, – крякнул Хабиб, – но там лезгинская очередь, туда нельзя. Еще в суд хотел, но там братья Магомедовы, их место.
– А сейчас Абдуллаев может победить.
– Кто сказал? – возмутился Хабиб.
– У Абдуллаевых у одного козленка на боку «Аллах» написано.
– Не у них! Это у чабанов каких-то бедных такой козленок!
– Этот чабан – Абдуллаева троюродный брат. Абдуллаев к нему в гости ходил, с козленком снимался. Знамение, люди говорят.
Молодой человек покачал головой со вздохом:
– Теперь начнется зиярат к козленку! Абдуллаев – тупой, все это знают.
– Э, ты как о старших говоришь? – возмутился Муху.
– Халилбек звонил, – прервал их Шапи, – сейчас перезвоню ему, он приехать должен.
Пока Шапи перезванивал, все молчали. Вошла хозяйка, ловко собрала грязную посуду и вышла. Старик в тюбетейке листал аварскую газету, устало откинувшись на тахту.
– Не доступен. Наверное, в тоннель заехал, – сказал Шапи.
Встали, говоря послеобеденное «алхамдулилля», задвигали стульями. Пока выходили во двор, к деревянным скамейкам, Муху коснулся Шапи и заговорил, ухмыляясь и указывая локтем в сторону соседнего села.
– Ле, ты слышал, что весной у наших соседей было?
– Слышал, – неодобрительно отозвался Шапи. – В каждом селе у нас разные люди, хоть одной нации. В одном – трудяги, в другом – математики, в третьем – поэты, в четвертом – ученые, в пятом – разбойники, в шестом – мастера, в седьмом – дураки. Эти, – он кивнул туда же, куда Муху указывал локтем, – дураки.
– А что стало? – полюбопытствовал пухлощекий Алексей.
– На восьмое марта один учитель поздравил жену другого сельчанина с женским праздником, – улыбаясь начал Муху. – Муж, когда увидел, что его жену поздравили, сел на мотоцикл, догнал учителя и нос ему откусил!
– Нос?
– Отвечаю, нос! Кончик! – подтвердил Муху. – А потом они…
Рассказ Муху прервала вбежавшая во двор продавщица из магазинчика.
– Вай, ГIадамал![63] – запричитала продавщица и забежала в дом.
Следом, запыхавшись, влетела Чамастак и, не глядя на мужчин, ринулась за продавщицей. В доме послышались восклицания. Мужчины всполошились. К Хабибу подбежал белобрысый мальчик лет семи и сказал, что Хабиба просит жена. Жена, Саният, с большой родинкой на побелевшей щеке, выскочила во двор и, дрожа, смотрела, как Хабиб подходит к ней, переваливаясь грузным телом с ноги на ногу.
– Нашу дочь украли, – произнесла она чужим голосом.
– Что ты сказала? – не поверил Хабиб.
– Вай, эбел![64] – снова запричитала та, закрывая лицо ладонями.
Вокруг уже толпились соболезнующие. Молодой человек, потемневший, с дикими глазами, рванулся за ворота. Хабибу стало плохо, кто-то побежал за корвалолом.
– Они только через райцентр могли поехать, – горячо убеждал Хабиба Муху. – Сядем в «Газель», возьмем свидетелей и догоним!
Саният закрыла лицо платком и рыдала. Остальные стояли молча.
4
Начался переполох. Раскрасневшийся Хабиб, тяжело дыша, тряс то Наиду, то Бику за плечи и вопрошал:
– Она сопротивлялась? Она отбивалась?
Тем временем молодой человек в очках и другой, возбужденный, с дрожащим веком (Наиде сказали – Саидин жених), сели в «десятку» и куда-то укатили. Посреди двора стояла Баху в своем бархатном платье и что-то тихо причитала про позор и про покойного Хасана. Саният спряталась в доме, откуда доносились женские крики:
– Валлах-биллах, мой сын чужие туалеты чистить не будет!
Эльмира прислушивалась, нервно теребя выбившуюся из-под траурной косынки прядь.
– Это мама жениха с ума сходит.
Подошел Наидин отец, неловко вытаскивая из кармана сигаретную пачку:
– Сейчас с дядей Муху и с дядей Хабибом поедете.
– Куда?
– Рассказывать, как все было.
– Я все равно не поеду, – заныла Эльмира, когда он отошел к мужчинам совещаться. – Я ничего не видела.
В толпе оказался мулла, читавший Коран над усопшим, и заговорил что-то, размахивая руками. За воротами послышались гудки. Наиду взяли под руку и повели к машине.
– Всех возьмите! – закричал Муху.
– Эльмира не идет, – пожаловалась Бика.
– Идет, идет! – раздался голос Манарши.
Манарша вела Эльмиру, а та все повторяла, что ничего не видела и что лучше пусть поедет Чамастак.
– Место есть здесь, залезай! – скомандовал Муху.
Хабиб уже сопел на переднем сиденье, поминутно вытирая пот смятым носовым платком и беспорядочно нажимая кнопки телефона. Наида заметила, как часто пульсирует на его толстой шее синяя жилка.
Мотор завелся, кто-то ударил ладонью по багажнику, как бы прощаясь, и машина медленно тронулась вниз по склону. Наида откинула голову и смотрела на плывущие мимо постройки, на кладбищенскую ограду, за которой клонились серые могильные камни с цветной арабской вязью или с выведенными на аварском именами без дат.
За поворотом показалась блестящая чешуя пенящейся и грохочущей реки.
