Маргрит де Моор - Крейцерова соната. Повесть о любви.
Я видел ее тогда в последний раз. У меня за спиной раздался сигнал такси. Я подхватил свой чемодан и уехал в аэропорт.
9
Через десять лет после того, как мы с Мариусом ван Влоотеном вместе летели в Бордо, я снова ненадолго приехал в Европу и вот в Схипхоле, возле стойки регистрации пассажиров, в очередной раз повстречал критика. Из-за того что почти сразу после нашей первой встречи я по работе перебрался в Принстон, летняя неделя, проведенная в Шато Мелер-Брес, довольно быстро покрылась пеленой забвения. Но на нашем континенте даже судьба предстает в миниатюрном обличье, и вот не прошло и десяти лет, как она, словно шутя, поставила меня в очередь следом за Ван Влоотеном. Мы разговорились, и я заметил, что настроение у него хуже некуда.
Девушка за компьютером не прибавила ему оптимизма.
— Вы предпочитаете сидеть у окна или с краю? — спросила она его, не отрывая взгляд от экрана.
Ван Влоотен усмехнулся, я подошел, встал с ним рядом и со словами: “Господин предпочитает место с краю” положил на стойку свой паспорт и билет.
— Дайте, пожалуйста, место у окна мне.
С раздраженным лицом он прошел со мной на паспортный контроль. Я увидел, что он отлично знает дорогу, и даже что-то по этому поводу сказал.
— Раньше знал, — отозвался он, — до тех пор пока тут все не перекопали. — В этой чертовой стране вечно что-нибудь расширяют, мусорят, создают неразбериху, и все из-за кучки идиотов, которым, видите ли, охота по дешевке прокатиться в Испанию!
Уже вскоре мы оказались на переходе по пути к сектору G, где чуть в стороне за загородкой до обалдения стучали пневматические молотки и надрывался голос ведущего популярной радиостанции, скороговоркой тараторящий мужской голос, от которого с ума можно было сойти. Это еще чудо, что мы услышали объявление о том, что вылет рейса ZD421 в Зальцбург временно откладывается.
— Боже правый! — произнес Ван Влоотен четверть часа спустя, сжимая ножку бокала шампанского.
Мы с трудом отыскали бар, этакое ослепительное помещение, сверкающее хромированным металлом и зеркалами; он казался спасительным островком среди удушающей давки прохода. Пахло устрицами и рыбой, из напитков имелось только шампанское.
— Ну и гадость, однако, — обронил Ван Влоотен в сторону соседа, сидевшего за стойкой справа от него.
В ответ анонимный пассажир, “жертва кораблекрушения” вроде нас, поведал о том, что сорокавосьмилетнему пилоту нашего самолета отказано в разрешении на вылет. “Да-да, обнаружили алкоголь, концентрация в крови значительно больше разрешенных 0,2%”.
— Этот румын, — пояснил мне Ван Влоотен, — теперь должен спать четыре часа.
Его голос, ставший вдруг глухим и беззвучным, как у человека, волю которого парализовал огонь, заставил меня повернуть голову. Глаза, под которыми пролегли черные круги, он устремил в пол, челюсть непрерывно двигалась, как будто он все время что-то жевал.
Я спросил, как у него дела — ведь прошло столько лет.
Он ответил, что две недели назад она его оставила.
Я не сразу понял, о ком идет речь, и потому осторожно спросил:
— Ваша жена?
— Сюзанна.
И он рассказал мне, что буквально сегодня рано утром он получил письмо от ее адвоката, он к тому времени еще даже не побрился и не успел одеться.
— Почту нам всегда приносят раньше девяти.
— Прочитайте мне вслух, — попросил он своего шофера и по совместительству слугу, которого совершенно не стеснялся по той простой причине, что не мог себе этого позволить.
Он сидел в это время на кухне, на своем обычном месте за столом, за которым оказывался ежедневно ровно без четверти восемь — время начала их завтрака с Сюзанной и их шестилетним сынишкой. День был ослепительный. У него за спиной была открыта дверь в огород, и человек опытный по кудахтанью кур мог бы сейчас же определить, что на улице удивительно тепло и солнечно. Но Мариус ван Влоотен, не спавший уже три ночи подряд, в таких вещах не разбирался; в руке он держал ложку, в горячем кофе медленно растворялось несколько таблеток аспирина.
— Читай! — приказал он, поднес ложку ко рту, проглотил содержимое и начал размешивать кофе в большой чашке, стоявшей перед ним на расстоянии, выверенном до миллиметра.
Стол, накрытый на одного. Напротив — два пустующих места. Жена требовала развода по причине проявленной нравственной жестокости, настаивала на алиментах, сумму которых нельзя было назвать ни скромной, ни завышенной, она также выражала желание сама заботиться о ребенке.
Я слушал, удивляясь все больше тому, что эта пара, по всей видимости, оставалась вместе вплоть до сегодняшнего дня. Ван Влоотен был тогда абсолютно сражен, — это я хорошо запомнил, но Сюзанна Флир, по моим представлениям, была девушкой, живущей только ради своего искусства, при этом женственная, светлая часть ее личности, естественно, не чуждалась духа любовного приключения, так, иной раз, от случая к случаю, по ней это было заметно. Но как он сумел заполучить ее на всю жизнь? И в ту же секунду я получил ответ на свой вопрос, словно слова пришли откуда-то свыше: “Ах, что может заставить любовь разгореться жарче, чем сознание, что ты обладаешь некоей силой, уникальным даром, приводящим другого в полный восторг?”
Взгляд мой скользнул по толпе пассажиров, огибавших бар с обеих сторон, подобно разделившемуся надвое стаду домашних овец. Все в майках с короткими рукавами. С ничего не выражающими лицами. Плетутся покорно. При этом мне невольно подумалось, что при определенных обстоятельствах, если бы кто-то умело взялся за дело, то среди этих людей нашлось бы немало способных превратиться в устрашающие, лишенные разума чудовища.
Тем временем Ван Влоотен принялся рассуждать про разные виды убийства.
Только я, за неимением выбора, сделал глоток шампанского и хотел спросить: “О чем это вы?”, как он торжественно заверил меня в том, что к числу многочисленных умений, которыми может похвастать умный слепой, принадлежит и убийство.
Мой скепсис не остался им незамеченным.
— Что вы ухмыляетесь? — прикрикнул он на меня.
— Ну… — отозвался я и наклонился поднять его палку, которую случайно уронил.
Он нетерпеливо принял свою вещь у меня из рук и прислонил ее к боковой стенке пивного автомата. “Никогда не начинайте поступка с мыслью: ладно, посмотрим, там будет видно, — горячо проговорил он, описав рукой в воздухе окружность: — ведь бывают последствия, которые потом не остановишь!”
Словно мы сделали заказ, официантка поставила перед нами пару новых бокалов. Мы выпили. В тоне непринужденной, увлекательной беседы я поинтересовался, какими еще достижениями может похвастаться “в повседневной жизни” умный слепой.
Он ни на секунду не замедлил с ответом.
— Горные лыжи.
— Как, в самом деле?
— Да.
Они всегда ездили кататься на лыжах в Моржеле и всегда делали остановку в той гостинице, в которой в прежние дни он бывал со своими родителями и сестренкой Эмили. Позже, когда у них в доме появился шофер, Сюзанна стала забираться на заднее сиденье к мужу, но в первые годы машину водила она сама. Случалось, что она, ни разу не остановившись, проезжала целиком весь шестичасовой маршрут от их дома в Вассенааре к подножию Вогезов. Способная женщина, с пониманием его черного, безграничного мира, она умела обращаться с педалью газа. По пути она бормотала что-то себе под нос, оглашала вслух содержание дорожных щитов и указателей и всегда говорила, сколько километров отделяет их от следующего населенного пункта, — эта ее привычка была ему на руку, так как давала ему возможность мысленно представить себе местность в виде карты. Они всегда останавливались в придорожной гостинице близ Сен-Дьё, непременно, и уже на второй раз ей не пришлось больше объяснять: “Через десять шагов — по лесенке наверх. Через пятьдесят метров — влево”, — так легко он проделывал путь в столовую; прямиком попадал за свободный столик, двигаясь в затылок следом за ней. И особенно приятной ему казалась ее привычка прикладывать его руку к спинке стула, чтобы он знал, куда ему садиться.
Мелочь? Порой подобные мелочи отчетливее сохраняются в памяти, чем серьезные, фатальные вещи.
В отношении нее ничего не казалось мелочью. Перезвон ее браслета — позывные Судьбы. И когда она в придорожной харчевне быстро наклонялась к нему со словами: “Салфетка в твоем стакане” — ему казалось, что сам демон нашептывает ему на ухо эти слова. Страшно быть влюбленным в собственную жену — весь мир превращается в юдоль беспокойства и мечты. Это так, но уже в середине следующего дня он, полный веры в собственные силы, съезжал с ветерком на лыжах со склона горы.
Ах, да это совсем не так уж сложно! В первую очередь, он был знаком с этим видом спорта с детства и, кроме того, мог всегда рассчитывать на помощь опытного тренера, жителя местной деревни, который вначале примерно час занимался с ним на детском спуске, а затем сопровождал на трассе, в нужный момент давая указания; спускаясь все ниже и ниже по склону, его ученик воспринимал завихрения холода, как исчезающий под ногами тончайший мираж, — и вот наконец финиш, под самый конец в точно рассчитанный момент ноги вновь ощущали некоторый подъем склона. Вот и доехал. Это было к тому же не так трудно, потому что она, Сюзанна, стояла и ждала его внизу, в конце спуска, радостная и полная любопытства — сама она никогда не вставала на горные лыжи и из-за своей скрипки не хотела даже попробовать (“Ага! Значит, она по-прежнему играет?” — “Черт побери, а почему бы ей не продолжать играть?”), — итак, она ждала его внизу, готовая его обнять, в своей мягкой курточке на ватине с рукавами, собранными на резинку, — он мог просунуть в них свои руки и обхватить ее за локти.
