Евгений Ничипурук - Больно.Ru
В 1908 году из окна второго этажа выпала и ухитрилась разбиться насмерть известная певица Лешкова. Ее полуобнаженное белое тело в расплывающемся по неровной мостовой красном собрало большую толпу зевак. Пьяный граф, еле держась на ногах, стоял в оконном проеме второго этажа и орал «Вечерний звон». Он призывал Елену Степановну прекратить «этот дурацкий спектакль» и подняться к нему в опочивальню.
Был еще один темный эпизод, о котором шептались в свете,– в 1910-м в этом особняке скончался пожилой китаец – торговец опиумом. Вместо того чтобы выдать тело семье или жандармам, пирующие устроили опыт бальзамирования, влив в совершенно желтого азиата весь его проклятый опиум. Несмотря на все усилия экспериментаторов, через два дня китаец, все это время сидевший во главе стола, начал-таки нестерпимо вонять. Пришлось вызвать санитаров и, заплатив червонец за молчание, ничего не объясняя, сдать китайца на опыты в анатомичку.
Граф сбежал в 17-м. А дом остался. ЧК, по слухам, здесь расстреливало заговорщиков. Во времена НЭПа в особняк вселилась крупная контора, которую позже сменил НИИ… Ну а когда все это хозяйство разорилось к чертовой матери, особняк купил Гоша Гришковец.
Нашло на него что-то, вот и купил. Зато теперь к особняку вернулась дурная слава и по комнатам, хранящим страшные вековые тайны, вместе с призраками стали бродить не менее прозрачные «ночные жители» – золотые детки и проверенные временем модники-интеллектуалы. В пятницу четырнадцатого здесь опять устраивали вечеринку, и у меня в кармане с прошлого вторника лежал золотистый кусок картона с выдавленным именем…
Огромная лестница проводила меня к тяжелым дверям. Я нажал кнопку домофона и объяснил обладателю хриплого мужского голоса, кто я такой. В парадной меня встретил и принял куртку маленький азиат в традиционной, то ли монгольской, то ли китайской одежде. Я зашагал по комнатам, впитывая запахи, цвета, звуки, выражения лиц, настроения, но почти не обращая внимания на происходящее вокруг. Бледные хозяева ночной жизни, скучая, бродили по пространству дома в кожаном, шерстяном и джинсовом, лениво шевелили губами, вдыхали гашиш и кокаин. Они встряхивали лохматыми головами, целуя в длинные шеи худых загорелых девиц. В одной из комнат стоял огромный антикварный рояль, а рядом, на маленькой золоченой табуреточке, сидела девочка-кукла лет одиннадцати, декламировала стихи Рембо под аккомпанемент вальса Шопена. Хлопая длинными ресницами, беззвучно потряхивая золотыми кудряшками, кукла-девочка монотонно, тоненьким голоском читала про «фиолетовые пальцы на эмалевой стене». Скоро я обнаружил, что таких детей в особняке много. В Москву пришла мода на маленьких развратных девочек и невинных белокурых мальчиков. Под звуки патефона в зале кружила пара – партнеру лет 12, партнерше не больше 10. Глядя на танцующих, сын любимого народом режиссера разравнивал на стеклянном столике белые дорожки. Его подруга с ослепительно белым бантом на шее курила гашиш, делая головокружительно глубокие затяжки.
Я плавал по комнатам и искал Нат. Ту самую Нат, что, поцеловав меня холодными мокрыми губами в щечку, вручила маленькую карточку – пригласительный билет в этот декадентский рай. Здесь было много известных людей, я видел все эти рожи по телику. Но подходить к ним не хотелось, мне нужна Нат… Пусть кто-то хоть немного родной и знакомый возьмет меня за руку и вырвет на мгновение из этого путешествия в 1907-й, чтобы я мог упасть на диван, насладиться абсентом и марихуаной…
Недавно Нат устроилась сюда на работу. Здесь другие деньги. Не те жалкие гроши, что она срывала в «Яме» или «Шапочке». Она могла лишь танцевать и пороть чепуху. Но все же она личность, сильная и независимая. Человек, который сам выбирает направление движения. Она где-то здесь. Возможно, пока в гримерке. Я упал на кожаное кресло в «восточной» комнате. Сидевшая рядом девушка протянула косяк. Благодарно кивнул, сделал несколько затяжек и хотел было вернуть, но девушка куда-то исчезла. Я докурил и ворвался в загадочные манипуляции доброго джинна во внушительной белой чалме. Совсем не такого, как в дурацкой рекламе «Дью», а по-настоящему доброго, в шлепанцах с загнутыми аж до колен носами. Джинн колдовал над кальяном, поглаживал свою «хоттабычевскую» бороду, бормотал что-то по-арабски и потягивал ароматный дымок. Джинн улыбнулся мне, я улыбнулся ему.
Надо найти Нат… В одной из комнат маленькую девочку поставили на рояль и длинной школьной указкой задирали ей пышную юбку. Трое. Все лица мне знакомы. Этот, кажется, политик, этот бывший редактор модного журнала. А этот… Понятия не имею, кто он. Но видел его где-то миллион раз. Девочка нарочито обиженно визжала, чем приводила озорующих в дикий восторг. Под пушистым розовым платьем – белые кружевные панталоны.
Как я познакомился с Нат… Не помню. Хотя, кажется, вот так:
– Хочешь, я угощу тебя?
– Давай,– ответила она и подсела.
– Может, поехали ко мне?
– Поехали.– Она перестала рыться в своей маленькой сумочке.
Утром.
– Ты будешь завтракать?
– А у тебя фрукты есть? Или сок? Я ничего другого сейчас на завтрак не ем.
– Есть,– ответил я, натягивая джинсы.
…В большом зале, где когда-то устраивали балы, колбасило так, что устоять невозможно. Легкие пульсировали в такт техно. На столах море выпивки. Я сам налил виски, запоздавший официант услужливо предложил лед.
Она подошла сзади, обняла за шею. Я узнал ее. Привет!
– Привет!
– А когда ты будешь танцевать?
– Я уже работала сегодня.
– Жаль, я не видел.
– В «бархатной комнате». Минут сорок назад.
– Ну что ж, в другой раз.
– Я тут еще побегаю по делам, а ты не уходи без меня.
– Не уйду.
Я ушел в другую комнату. Плюхнулся на диван. Ко мне на колени села девочка-кукла, сосущая огромный красный леденец.
– Как тебя зовут?
– Надюшенька,– манерно ответила кукла и облизнула конфету.
– Слушай, вали-ка ты отсюда, Надюшенька,– неожиданно грубо сказал я кукле, и та послушно спорхнула с колен.
Я глотнул виски, почувствовав холод коснувшегося губ льда. Повинуясь внутреннему зову, пошел в «бархатную» комнату. У дверей полуобнаженный негр выдал черную маску. Я послушно натянул скрывший лицо кусок материи, отворил двери и оказался в полной темноте, нарушаемой лишь блеском малюсеньких свечей. Все в комнате – пол, стены, потолок, мебель – было обито тяжелым бордовым бархатом. На полу, на диванах, на креслах – обнаженные тела в полумасках. Мужчины, женщины, дети. Я сел на уголок дивана, увлеченный безумной, пугающе красивой картиной истеричного массового секса. Тела двигались под «Массив Атак», блаженные стоны и порхание свечей оттеняли сложные ритмы бристольских электронщиков.
Я смотрел на это действо, как грызун, завороженный блеском глаз приближающейся гремучей змеи, я слушал эти звуки, как шорох чешуи прекрасного и столь же опасного дракона. Чудный голос сквозь ветер музыки надрывно пел «Энджел, Энджел…», и ему вторили десятки безымянных голосов «Бархатной комнаты». Чья-то рука вдруг коснулась моей ширинки.
Мужская. Она умело расстегивала ремень на брюках. Я сбросил оцепенение, грубо вывернул шарящие по мне пальцы, ударил по маске кулаком. Ответное «ой» потонуло в слышимых всюду стонах. Я резко встал, оправился и вышел. Луч света осветил ничего не выражающее лицо мальчика, кажется, того самого, что танцевал вальс. Маленький урод!
– Знаешь, мне плохо, пойдем отсюда.
– Езжай один, я еще потусуюсь.
– Ок. Увидимся.
Еле нашел свою куртку. Азиат куда-то делся, а заменивший его старик-швейцар ни хрена не сек где что. Наконец вырвавшись из темного дома, я зашагал домой, по пустынным мартовским улицам самого красивого города на земле.
***Весь тот год я жил как у Христа за пазухой. Я был в ударе, совершенно не приходилось напрягаться, чтобы поднять достаточно большие деньги. Все мои идеи принимались на ура, все работы раскупались мгновенно, все проекты осуществлялись. Иногда получалось одним лишь телефонным звонком зарабатывать баксов 200. Я обленился, окончательно уверовав в свои безграничные возможности, и просто прожигал свою молодую жизнь. Родители, конечно, были в шоке, и, чтобы не травмировать их и без того затравленную психику, я снял пятикомнатную квартиру на Патриарших, на время, пока ее владельцы, мои близкие знакомые, уехали жить в Прагу. Снял за копейки. Года на два. Но уже через неделю понял, что жить одному в таких апартаментах мне не только скучно, но и невыносимо тяжело. Флэт мой быстро зарастал, так что приходившая время от времени домработница все чаще и громче ругала беспечного жильца, а потом вдруг и вовсе перестала захаживать, решив, что жалкие гроши не стоят ее здоровья.
Так появился Дэн, мой старый близкий товарищ, потом Лиз, чуть позлее оказалась в числе проживающих Нат, последним заехал Димыч. Места стало намного меньше, квартира уже не казалась огромной и пустой. Иногда я даже уставал из-за обилия соседей, но, в конце концов, все мы были настоящими друзьями. Нам, не прилагая особых усилий, удалось создать богемную среду, втянув под свое покрывало самых безумных представителей «глянца».
