Сергей Магомет - Записки Степной Волчицы
Прощай, Александра Степанова! Никто не властен лишить тебя свободы воли, данной тебе Богом. Как не горьки будут дни твои, ты не променяешь космические печали Степной Волчицы на сомнительные женские радости. Когда-нибудь ты спокойным и мудрым взглядом оглянешься на свою исчезающую тень, не заботясь более о том, отбрасывает ли ее женщина или волчица!
…Закрыв удивительную книжонку, я почувствовала, что вся покрылась гусиной кожей. Онтология-онкология. Мгновенно на ум пришли странные стишки, которые я когда-то набрасывала в предрассветные часы — именно о Волчице. Мой ноутбук похож на огромную барахолку, где все перевернуто, перемешано так, что сам черт ногу сломает. Но мне все-таки удалось отыскать эти жалкие файлики, и я прочла:
* * *Сквозь пелену дождя
Я вижу
По полю бежит
Волчица
И оставляет за собой
Кровавые автографы
На память синим мухам
Волчица
То бешеная гонка со смертью
До упаду
А волчья жизнь
Как приз
Поэтому несется во весь дух
Волчица
Над нею небо
Изъеденное мышами
Там кутерьма
С дождем и градом
Поэтому и не торопится попасть туда
И всё бежит
Волчица
Ночь волчица костлявая
Сирым воем пронзает сны
Топит разум в слюне стекающей
По клыкам кривым
Ночь рычит
Дыбом шерсть от ярости
Пух летит из подушек вспоротых
Клочья простынь рвань одеял
Ах, совсем взбесилась проклятая!
Ты очнись проснись поскорей
Сбрось с себя кошмар одуряющий
Наяву мир не зверь безумный
Наяву мир — маятник
Просто мерно
Справа налево
Спокойно и верно
Слева направо
Улицы улицы
Сонной извилиной
Город просверлен насквозь
Медленно медленно
До отупения
Мысли пасутся
В ленивом движении
Что за забава
Слева направо?
Справа налево
Кто растерялся
Бежит спостыкается
Ноги ломает о бронзовый маятник
Падает корчится
В звездной агонии
После беднягу из экономии
Быстро сжигают в печи крематория
Чтобы на кладбищах
Было свободнее
А за оградой крестового поля
Те веселятся кого еще горе
Тленом не тронуло не подкосило
Сослепу со свету прямо в могилу
Вижу я, ты всё быстрее бежишь
Думаешь маятник — выдумка лишь?
Итак, передо мной два моих портрета — первый, начертанный чьей-то всевидящей, строгой рукой, нащупавшей самые потаенные биения моей бедной плоти, и второй — автопортрет — сотканный из нервных, хаотичных созвучий, — увы, способных отразить лишь отдельные черты моей мятущейся души. Но вместе они являли абсолютную картину моей двуличной, неприглядной сущности — женщины-оборотня. Я увидела, что всё сказано и прояснено до последней мелочи. Круг замкнулся, нет никакой надобности проходить по нему вновь. Да и желания нет. Это одномоментно — суд-приговор и казнь. Однажды моя счастливая глупая жизнь оказалась разбита мужчиной, который был для меня небом, солнцем и землей. Теперь, оставшись наедине с самой собой, я осознала, что обладаю чудесной властью прекратить мою несчастную мудрую жизнь по собственному произволу. С тех пор, как муж бросил меня и стал жить с другой женщиной, прошло много месяцев. За это время мне довелось пережить попеременно сочувствие, раздражение, презрение друзей и знакомых. Непонимание. Обветшание, разрушение дома, моей «норы». Отчуждение детей-детенышей, которым я готова была отдать себя без остатка, но которые предпочли совершенно другую жизнь, отвернулись от меня, не захотели использовать даже в качестве «дойной коровы». Я предоставила им полную свободу. Многие месяцы я цеплялась за обломки, пыталась начать новую жизнь. Но это были воздушные замки. А сколько часов я провела в молитвах, сколько раз я ждала, что вот раздастся звонок или лязгнет ключ в замке, я подниму глаза ему навстречу, чтобы он просто прочел в них: «Мой любимый, ты видишь, я ждала тебя!» Бессчетное число раз я мысленно набирала номер воображаемого космического телефона, пытаясь воспользоваться самой надежной божественной связью: «Услышь меня, милый мой! Услышь!» Всё впустую. Сказано: не искушай Господа своего. Он с ней. Он и прежде не отличался чуткостью, а теперь и подавно оглох; его уши, знать, зажаты меж ее опрысканными феромонами влажными ляжками. Я прошла весь этот адов круг и оказалась над спасительной бездной. Небо, солнце, земля пребудут вовеки. Но не для меня. К тому же, я не желаю дожить до того отвратительного отчаяния, чтобы оплевать и это небо, и солнце, и землю. И все равно уйти. Я устала от бессмысленного вечного ожидания, которое есть не что иное, как малая смерть. Я успела многократно передумать, перегрезить младенчеством, детством, юностью, восстановить в памяти всё до мельчайших деталей, до той скрупулезной степени, когда собственное прошлое, осточертевая, превращается в музейный экспонат. Я уже не хочу писать стихов только ради того, чтобы сознавать, что для меня еще не всё потеряно. Что за предмет поэзия, если нет предмета жизни? В ожидании возлюбленного супруга, я уже давно сижу не ступеньках освещенного солнышком крыльца, а на сыпучем краю могилы. Не знаю, можно ли утомиться счастьем, но несчастьем я пресытилась, о да! Еще немного, и я научусь разделять литературу и жизнь. Одинокая сорокавосьмилетняя баба — разве это не предел безысходности? Разве мои морщины когда-нибудь разгладятся, груди снова приобретут прежнюю упругость, а губы станут предметом вожделения? Продолжать эксперименты с жизнью в качестве старухи, ненавидящей всех и вся? Благодарю покорно. Хотя благодарить, собственно, некого. Возможно, у меня вообще не осталось желаний.
Я преклоняюсь перед умным, тонким анализом моего «я», приведенным в брошюре, полной искреннего смеха и слез, но, как бы то ни было, ее неизвестный талантливый, возможно, даже гениально проницательный автор, не в силах перенести меня через бездну моего личного отчаяния, не возьмет на себя моей неизбывной боли. Следуя его совету, я жду, я поднимаю глаза к небу, но снова возвращаюсь к себе — я все та же несчастная старая волчица; детенышам не нужны ее пустые сосцы, ее гнездо разорено и поросло бурьяном, ее божественный супруг забился в чужую нору. Я — та же женщина, я — угрюмая Пенелопа, которая напрасно ждет безумного Улисса, усевшись на краю могилы. Я слабая, безвольная женщина, Господи. Я не умею творить чудеса. Ты, Господи, всесильный, благой создатель неба, солнца и земли, которые отняты у меня. Самоубийство грех, негодное средство, но оно единственное, на что я способна, и оно будет моим маленьким преображением. Простите, детки, прости, мамочка. Боже, покарай меня слепую, невидящую Тебя грешницу, которая сама сотворила себе жестокого кумира и поклонялась ему одному — тому, который ее же и отверг, — а теперь со своей новой женщиной еще и посмеется надо мной — ничтожной истеричкой, во всем виноватой дурой!
Вот и всё. Ночная духота уже сменилась предрассветной прохладцей. Окаянный новый день наступает. Светлый и радостный. Я завернулась в простыню и, накрыв голову подушкой, скорчилась на чужом топчанчике. Я пересплю со своим решением, отдамся ему без остатка. В моей голове зазвучали просторные ленноновские аккорды — «Help!», — то есть так, как, говорят, он и предполагал вначале — в сверхмедленном темпе похоронного марша. Он пел, едва шевеля губами, с неизменной жевательной резинкой, в его хрестоматийных круглых очках отражалось насмешливое небо. Это длилось доли секунды, как вспышка, но я успела услышать, что спасение — в моем решении.
Я проспала почти целый день, а когда проснулась, увидела на стуле вчерашнюю брошюрку и поняла, что все мои проблемы и терзания остались в прошлом. Моя решимость уйти из жизни до своего следующего дня рождения была такой простой и ясной, никакого пафоса, словно я собиралась выпить… стакан воды. Сейчас или через пару месяцев — не важно.
Самое главное, в техническом смысле я была отлично подкована. Совсем не то, что тогда — в туманном девичестве, когда попыталась отравиться глупым снотворным. Не так давно я отыскала в интернете английский сайт для самоубийц, где были подробно описаны десятки чудесных, остроумных способов свести счеты с жизнью. Впрочем, теперь я понимала, что техническая сторона вопроса для меня уже не так уж важна. По крайней мере теперь меня совершенно не страшила необходимость перенести кратковременные страдания и боль. Я находилась в таком спокойном и уравновешенном, почти радостном состоянии духа, что, не боясь показаться смешной, могла бы воспользоваться любой техникой — стать второй мадам Бовари или Анной Карениной. Вплоть до самурайского харакири. Любовь, сочувствие, оправдание всяческой патологии? Уай нот? Того, кто принял решение, вопросы техники интересуют, как говорится, лишь постольку поскольку. Короче, несколько абсолютно надежных способов всегда имелось под рукой, а больше ничего и не требовалось. Главное, я прозрела и нашла самый короткий путь — прибегнуть к помощи не собственного скудоумного и малодушного, не человеческого, но Божьего Суда.