Робер Мерль - Солнце встает не для нас
Из всех кошмаров самый изнурительный тот, что связан с поисками утраченного пути: кажется, будто тебе вовеки не выбраться из заколдованного круга. И когда звуки побудки окончательно вырывают меня из царства мрачных грез, я долго еще не могу избавиться от впечатления невосполнимой потери, хотя прекрасно сознаю, что мои скудные пожитки — вот они, передо мной, аккуратно разложены по стенным шкафам! Я встаю с тяжелой головой, впервые за все время, проведенное на борту ПЛАРБ, мною овладевает неудержимое желание распахнуть окно, увидеть небо, вдохнуть земной воздух. Но этот порыв быстро проходит, уступая место чувству реальности. Побрившись, приняв душ и одевшись, я вновь оказываюсь в своей привычной шкуре общительного и рассудительного двуногого.
Бруар появляется в лазарете в половине второго. Я прошу его раздеться и внимательно прослушиваю. Все в порядке, как и следовало ожидать. Да и не пустили бы его на борт ракетоносца, будь у него что-нибудь серьезное.
— Ну что же, Бруар, — говорю я, — небольшой ларингит у вас есть. А остальное в норме. Легийу даст вам пастилки — попробуйте пососать. На подлодке гуляют сквозняки, ничего не поделаешь. Не станет легче, заходите еще.
Это на тот случай, если не удастся сегодня же вызвать его на откровенность. Он похож на улитку, которая и рада бы вылезти из своей раковины, да чего-то побаивается. Две глубокие морщины, начинаясь у крыльев носа, окаймляют его рот. Их называют «морщинами смеха», но непохоже, чтобы мой пациент часто смеялся или хотя бы улыбался. Глаза у него карие с золотистыми искорками, но жутко печальные — как у одного знакомого спаниеля, который своим взглядом наводил на меня глубокую тоску.
Он молча и понуро одевается. Я делаю попытку его расшевелить:
— Вы не очень-то хорошо выглядите. Может, с пищеварением неладно?
— Да нет, доктор.
— Тогда, может, душа не на месте? Что-нибудь случилось?
— Да нет, все нормально.
Взгляд у него подозрительный. Тон сухой и почти агрессивный.
— Ну ладно, Бруар, заходите, если кашель не утихнет.
Еле выдавив из себя: «Спасибо, доктор», мой пациент удаляется. А в лазарете тут же появляется Легийу, который на время приема скрылся в изоляторе. Я пожимаю плечами:
— Да, нечего сказать, парень он скрытный. И ему есть что скрывать, тут вы правы. Близкие друзья у него есть?
— Он дружит с Роклором.
— С этим марсельцем? Неужели они ладят?
— Еще как! Спорят, но ладят. Роклор упрекает Бруара за то, что из него слова не вытянешь. А тот зовет его трещоткой. Так ведь чтобы создать вселенную, любой материал годится.
…Через пять дней после неудачной попытки разговорить Бруара я завтракаю в кают-компании, и вдруг Вильгельм шепчет мне на ухо;
— Доктор, вас срочно просят в лазарет.
Явившись туда, вижу Легийу: он смазывает йодом левую ладонь Роклора — она вся в крови. Роклор слегка побледнел, лицо у него дергается от боли, но этот подвижный щуплый человек не из тех, кто с бухты-барахты хлопается в обморок.
— Кто это вас так?
— Вилка, доктор.
— А у кого в руках была эта вилка?
Роклор отмалчивается. От такого болтуна как-то не ожидаешь заминки.
— Не мучайтесь, доктор, понапрасну, — приходит ко мне на помощь Легийу, — это дело рук Бруара.
— Не лезь! — бросает Роклор.
— Да что там скрывать, — упорствует Легийу, — в столовой было шестьдесят человек свидетелей. А теперь об этом знает весь экипаж.
— Здорово он вас! — говорю я, рассматривая одну за другой маленькие ранки и прощупывая суставы. — Сделайте ему рентгенограмму, Легийу!
— Просто он малость перенервничал, вот и все, — вступается за своего друга пострадавший. — С кем не бывает.
— И в чем же причина нервного срыва?
— Я его облаял. Вы же знаете, доктор, какое у меня поддувало. Часами не закрывается.
— Из-за чего же вы повздорили? — продолжаю я допрос, поглядывая на моего помощника, который готовит рентгеновский аппарат.
— Ну, так и быть, скажу, — отзывается Роклор после недолгой паузы. — Я прицепился к нему потому, что он то сутками молчит, то всех критикует.
— Кого же в частности?
— Старпома, — нехотя отвечает Роклор.
— Старпома? — удивляюсь я. — Да чем же ему не угодил старпом?
— Тем, что читает подряд все радиограммы. А бывает, не передает их адресатам.
— Скажите мне еще, Роклор, что вы сделали, когда Бруар пырнул вас вилкой?
— Да ровным счетом ничего. Обмотал руку носовым платком и пошел в лазарет.
— И ничего не сказали?
— Этого еще не хватало! Мы с Бруаром друзья, разве непонятно? Он и так уже свалял дурака!
Я смотрю на рентгенограмму: все кости целы. Собственноручно перевязываю Роклора и отправляю отдыхать.
— Вот что, Легийу, я пойду закончу завтрак, а вы тем временем поищите Бруара и попросите его зайти ко мне.
— С чего это я вам понадобился, доктор? — вызывающим тоном спрашивает Бруар, когда я через полчаса возвращаюсь в лазарет. Вид у него весьма мрачный.
— Эта надобность отпадет, — говорю я, — если вы не соизволите сбавить тон. Достаточно с меня того, что я лечу ваш кашель и перевязываю ваших дружков-приятелей. Но если вы не будете артачиться, мы, возможно, и столкуемся.
Я произношу все это быстро, сухо, и он малость сникает.
— Лично против вас, доктор, я ничего не имею.
— Спасибо хоть на этом.
— Но видите ли, доктор…
— Я вижу, вы не хотите, чтобы я вам помог.
— О какой помощи вы говорите?! — взрывается он. — Чем вы мне поможете? С подводной службой у меня все кончено! Теперь со мной могут сделать что угодно. Засадить в тюрягу, лишить звания, выслуги лет и вытурить из флота. Только мне начхать! Я уже принял решение. Закончится путина, вернусь на Иль-Лонг, соберу вещички — и поминай как звали!
— Да успокойтесь вы. — Я беру его за руку и усаживаю на стул. — Скажите мне, сколько рейсов вы сделали?
— Это у меня пятый, — отвечает он уже более миролюбивым тоном.
— Да, немало. Я понимаю, с вас достаточно. Что, если вам подыскать себе место на Базе? Ну, например, в судоремонтных мастерских — вы же механик. По-моему, это вполне возможно. Женатому человеку, — продолжаю я, — трудно выдержать эти шестьдесят или семьдесят дней. Вы женаты? Дети у вас есть?
— Женат. Но, — он сглатывает слюну, — детьми не обзавелся.
— А жена дает вам знать о себе?
— В последний раз я не получил радиограмму.
— И это вас беспокоит?
— Беспокоит — это мягко сказано. Она же у меня беременна!
— Но и в этом случае у вас нет особого повода для беспокойства. Все должно обойтись хорошо.
— Много вы знаете! — чуть ли не кричит он. — Повод есть, да еще какой! В прошлом году мы тоже ждали ребенка. У нее был выкидыш, она чуть не умерла, а я был в рейсе и даже не подозревал об этом!
— Короче говоря, вы боитесь, что беременность проходит неудачно, а вы опять не в курсе дела?
— Вот именно! — восклицает Бруар тоном, в котором слышится и гнев и облегчение. — Вот именно!
— А чем был вызван первый выкидыш? — спрашиваю я, выждав паузу.
— Она упала с лестницы.
— Но послушайте, Бруар, первый выкидыш был случайным, и нет оснований думать, что он повторится.
Мой довод заставляет его призадуматься, но отнюдь не убеждает.
— А если повторится! — взрывается он. — Как я узнаю? И все из-за этой чертовой цензуры!
Я смотрю на него: вот в чем, оказывается, загвоздка!
— А может, ваша жена просто-напросто забыла отправить вам очередную весточку?
— Вы не знаете мою жену, доктор!
— Или, скажем, радиограмма поступила на Базу слишком поздно и ее не успели переслать на борт?
— Такое бывает, — нехотя соглашается он, — да только я дошел до ручки на этой треклятой железяке под водой, где ни одна живая душа до тебя не докричится.
Если подводник называет свое судно «железякой», значит, он действительно дошел до ручки.
— Подождите меня здесь, Бруар, — говорю я ему, бросая взгляд на часы. — Я потолкую с одним человеком и тут же вернусь.
Не давая ему времени на ответ, я выхожу из лазарета и отправляюсь на поиски старпома.
Я нахожу его в центральном отсеке, возле трех перископов, которые никогда не используются по назначению — «по причине скрытности», но тем не менее содержатся в порядке — «на случай необходимости».
— Позвольте задать вам нескромный вопрос, — обращаюсь я к нему. В его черных глазах загораются огоньки.
— А вот я и мысленно не позволяю себе вмешиваться в ваши профессиональные дела, — отвечает он и тут же улыбается, чтобы подсластить поднесенную мне горькую пилюлю.
— Вы подвергали цензуре последние радиограммы?
— Нет.
— Я могу сказать об этом Бруару?
— Пришлите его ко мне. Я сам ему скажу.
Пикар, разумеется, уже знает все, или почти все. Я продолжаю:
