Валерий Козырев - Джесси
– Здравствуй Марьяна… – Взял он её руки в свои.
Ему казалось, что он не здесь, а каком-то другом мире, в другом измерении, отгороженном от суеты и гама школьной перемены чем-то прочным и звуконепроницаемым. Они смотрели друг другу в глаза, посвященные в восхитительное чувство, имя которому – Любовь. И у них была уже своя небольшая тайна: уютный скверик, лавочка под каштаном и всё, что там было вчерашним вечером…
– Куда пойдем сегодня? – спросили Марьяна.
– Куда скажешь.
– Тогда – в ботанический сад! Сейчас там очень красиво, всё цветет…
Сразу же после занятий Гена съездил в поликлинику, – она хоть и называлась центральной, но от центра находилась достаточно далеко, сдал на анализ кровь. А приехав домой, с нетерпением ожидал вечера. И в назначенный час, с букетом полевых цветов, он уже стоял возле памятника известному поэту. А вот и она! Гена издали увидел её, идущую лёгкой красивой походкой. «Несомненно, она – самая изящная и прекрасная во всем мире!» – подумал он.
– Привет, заждался? – подошла она.
– Нет, прошло только пять минут. По этикету ты пришла даже минут на десять-пятнадцать раньше, – пошутил он и вручил ей цветы.
– Полевые… Мои любимые! – обрадовалась она.
Из множества ярких букетов, которые в это время года продавались на каждом углу, Гена почему-то выбрал именно этот, привлекающий своей неброской, естественной красотой, невольно отождествляя красоту этих цветов с красотой Марьяны, естественной и притягательной, которой можно любоваться, не замечая времени.
– Ну что, в ботанический сад? – спросила Марьяна
– Как договаривались! – улыбнулся Гена.
На автобусе они доехали до остановки «Ботанический сад» и, заплатив символическую плату, прошли в его высокие, ажурные железные ворота. Некоторое время шли по заасфальтированной дорожке вдоль скамеек по берегу пруда, заросшего крупными листьями водяных лилий, среди которых, громко крякая, кормились дикие утки, и затем вышли на главную аллею сада. Вскоре стих шум автомобильной дороги и стали отчетливо слышны птичьи голоса. Чтобы обойти весь сад не хватило бы и дня. Они посетили цветочные оранжереи, любуясь гаммами соцветий, побродили по аллеям дендрария… Многие деревья в дендрарии цвели. Восхитительно смотрелись цветущие липы – словно огромные белые полусферы. И уже напоследок заглянули в японский сад. В отличие от остальной части сада, где всё очаровывало гаммами красок и соцветий, здесь явно преследовалась другая цель – помочь отрешиться от всего суетного и обрести душевный покой. В последовательности, хранящей в себе сокрытый смысл, возвышались композиции из камней; небольшой водопад в середине сада навевал умиротворение и покой; вычурные беседки и ажурные мостики через ручей переносили в страну самураев и гейш, в страну величия души и самосозерцания. Весь сад окутывали бело-розовые облака цветущей сакуры и малиново-розовая пелена цветущих азалий. Чуть навевая грусть, на невысоком пригорке стояло одинокое дерево.
Домой возвращались не спеша, будучи ещё под впечатлением от всего увиденного. Когда подошли к дому Марьяны, на город уже опустился тёплый майский вечер, уютно светились окна многоэтажек, под светом неоновых фонарей тучей роились комары, доносились звуки авто и голоса прохожих.
– Зайдем ко мне, – неожиданно предложила Марьяна.
– А как же родители?
– Они уехали на дачу. Сегодня же пятница.
В квартире у Марьяны было просто, уютно и опрятно. Её родители, впрочем, как и родители многих его сверстников, были простые рабочие люди и трудились на одном заводе. Отец работал токарем, мать – инструментальщицей.
– Хочешь, сварю кофе? – предложила Марьяна.
– Не откажусь.
– Посиди на диване и не скучай, а я скоро вернусь, – сказала она и ушла на кухню.
Вернулась минут через десять, уже переодетая в домашний халат и с подносом в руках, на котором были две чашечки с ароматным дымящимся кофе, вазочка с печеньем и сахарница. Марьяна поставила поднос на журнальный столик перед диваном и села рядом с Геной.
– Тебе с сахаром? – спросила она.
– Да. Если можно, одну ложечку.
Гена не мог оправиться от чувства неуклюжести. А на фоне того, как естественно и просто вела себя Марьяна, становился еще более неловким. Ухитрился взять чашечку так, что половина содержимого выплеснулось на полированную поверхность столика. Марьяна сказала, что в этом нет ничего страшного, сходила за тряпкой и аккуратно вытерла столик. Затем он хотел изобразить непринужденную позу и, откинувшись на спинку дивана закинуть ногу за ногу, чтобы, разговаривая, отпивать небольшими глоточками кофе, как, – он это видел, делают в кино актеры. Но коленом зацепил низенький столик и опрокинул чашку Марьяны. Тут Марьяна не удержалась и прыснула от смеха. Сдерживаясь, чтобы не рассмеяться ещё громче, вновь вытерла столик насухо.
– Извини Марьяна, со мной что-то не в порядке, – сказал Гена, отстраняя чашку.
– С нами, Гена, с обоими что-то не в порядке. – Марьяна отложила тряпку и присела совсем рядом.
И вновь он близко увидел её глаза, большие, зовущие и волнующие… Волнением наполнилась грудь, голова закружилась, как будто он пил не кофе, а шампанское. Всё куда-то исчезло, остались только он и Марьяна. Он обнял её, коснулся легким поцелуем ресниц, щёк, прильнул к губам, нежным и трепетным. Как в полусне, расстегнул верхнюю пуговицу халата и ощутил её грудь, небольшую и упругую. Она не сопротивлялась, только ещё сильнее прижалась к нему. Гена продолжал целовать её, уже не владея собой, расстегивая пуговицы халата. Он целовал её шею, грудь, внутри появлялось томное, тягучее желание. «О Боже! – пронеслось в голове. – Так нельзя! Кто-то из нас должен остановиться». Он мысленно взмолился: «Марьяна, дорогая, да останови же ты меня!» И словно услышав его, она просяще прошептала:
– Гена, милый, не надо…
Тяжело дыша, он откинулся на спинку дивана. Покрасневший и взволнованный, тёр ладонями лицо. Марьяна уже застегнула пуговицы халата, поправила волосы, и лишь после этого взглянула на него. Он старался не смотреть ей в глаза и невидящим взором уставился в противоположную стену.
– Знаешь, Гена, давай я сварю ещё кофе, и мы действительно будем его пить, – первой нарушила тягостное молчание Марьяна.
Потом они молча пили кофе, говорить не хотелось… Случившиеся опустошило обоих. Уже когда прощались у самых дверей, она сказала:
– Спасибо Гена… – продолжать было не нужно. Гена знал, за что это «спасибо», но всё же Марьяна добавила: – Сама бы я с этим не справилась… И поверь – мне очень стыдно!
Перед тем, как зайти в квартиру, Гена ещё долго сидел на лавочке у подъезда, да и ночью почти не спал. Пережитое и выпитый на ночь кофе будоражили его. Заснул лишь под самое утро. Ему приснился большой белоснежный замок на высоком холме, покрытом шелковистой, изумрудного цвета травой. К замку тянулись белые, в светло-серых прожилках, мраморные ступени. Он и Марьяна, в торжественно-красивых длинных одеждах, неторопливо поднимаются по ступеням. Гена знает, что когда они достигнут вершины холма и войдут в замок, то станут мужем и женой. Ему хочется идти быстрее, переступая через ступени, но идти нужно медленно и величественно. Вершина уже почти рядом, и лишь небольшое расстояние отделяет их от золоченых дверей замка… но внезапно он понимает, что не имеет права вести Марьяну под вычурные своды этого великолепного дворца. Что дальше, за этим, ничего нет – лишь пустота и страдания. Вдруг откуда-то сверху полились звуки тихой мелодии; выделяясь, играла скрипка, её звук становился сильнее и сильнее… И вот уже плакала лишь она, громко и пронзительно, и звук этот проникал в самые потаённые уголки души. Появилось чувство безотчетного страха и угнетенности. Гена проснулся весь в поту; некоторое время он лежал, ощущая гулкие удары сердца и постепенно осознавая суть увиденного во сне. «А ведь это действительно так! – осенила его страшная догадка. – Во сне я лишь увидел ответ на размышления последних дней. Я болен, хотя еще не до конца осознаю этого, да и о своей болезни мало что знаю. Но вполне возможно, что однажды моя болезнь станет препятствием для нашей любви. И что тогда – разрыв? Нет, это невозможно, без Марьяны я не мыслю и дня! Вот и сейчас, только проснулся, а уже готов бежать к ней…»
В дверь комнаты тихо постучали, и Людмила Александровна пригласила его завтракать. За столом Гена старался ничем не выдавать своего дурного настроения, однако Михаил Иванович, пристально посмотрев на него, заметил:
– Что-то ты, Гена, выглядишь неважно… Спал, что ли, плохо?
– Да нет, нормально.
– Как в школе дела?
– Да вроде бы неплохо…
– Завтра на реку поедем, – сказал Михаил Иванович, – порыбачим, позагораем. На улице уже какой день красотища такая, а мы на природу ещё ни разу не выезжали.
