Ивлин Во - Новая Европа Скотт-Кинга
— Около сорока фунтов.
— Можно взглянуть?
Скотт-Кинг протянул майору свои аккредитивы.
— Но здесь семьдесят.
— Да, но мой счет в отеле…
— На это у вас не будет времени.
— Простите меня, — сказал Скотт-Кинг с твердостью. — Но я никогда не смог бы выехать из отеля, не уплатив по счету, тем более за границей. Вам это может показаться абсурдной щепетильностью, но есть вещи, на которые выпускник Гранчестера просто не пойдет.
Майор был не из тех, кто спорит о принципах. Он принимал людей такими, какие они есть, а с кем только ему не приходилось сталкиваться по роду своей гуманной деятельности.
— Ладно, я-то платить не стану, — сказал он. — Вы знаете кого-нибудь еще в Беллаците?
— Никого.
— Подумайте.
— В посольстве есть человек по фамилии Смадж.
— Вот Смаджу ваш счет и отдадут. А эти чеки надо подписать.
Вопреки всем правилам своего воспитания Скотт-Кинг подписал чеки, и они тут же исчезли в ящике стола.
— А мой багаж?
— Багажом мы не занимаемся. Отравитесь сегодня вечером. У меня как раз уходит на побережье небольшая группа. Главный наш пересыльный пункт в Санта-Марии. Оттуда поплывете на пароходе, может, и без особой роскоши, но чего же вы хотите? Вы англичанин, а стало быть, опытный моряк.
Майор нажал кнопку на столе и быстро сказал что-то по-нейтральски секретарю.
— Мой человек о вас позаботится и вас экипирует. По-нейтральски говорите? Нет? Оно, может, и лучше. В нашем деле лучше помалкивать, и должен вас предупредить, что следует соблюдать строжайшую дисциплину. Отныне вы подчиняетесь приказам. Кто нарушает их, никогда не достигает пункта назначения. До свидания и счастливого пути.
Через несколько часов большой и старомодный крытый грузовик уже подпрыгивал на неровностях дороги, ведущей к морю. В кузове, скрючившись в позах, до крайности неудобных, тряслись семь пассажиров, облаченных в рясы сестер-урсулинок. Скотт-Кинг был один из них.
Маленький средиземноморский порт Санта-Мария расположен чуть ли не в самом сердце Европы. Афинская колония, процветавшая здесь во времена Перикла, воздвигла на берегу святилище Посейдона; карфагенские рабы соорудили мол и углубили гавань; римляне провели в город прохладную воду из горных источников; доминиканские монахи возвели здание огромного храма, который и дал городу его нынешнее название; Габсбурги разбили красивую маленькую площадь; один из наполеоновских маршалов сделал город своей военной базой и заложил в нем классический парк. Следы деятельности всех этих наиболее цивилизованных завоевателей еще можно без труда разглядеть в городе, но Скотт-Кинг не увидел ничего в тот рассветный час, когда их грузовик, громыхая по булыжной мостовой, прямым ходом скатился к причалам.
Пересыльный пункт Подземной дороги представлял собой обыкновенный пакгауз; окна были заколочены досками, железная лестница соединяла три просторных этажа, не разделенных внутри перегородками. В пакгаузе имелась только одна дверь, близ которой охранница установила свою огромную железную кровать. По большей части она возлежала на этой кровати, накрывшись одеялом, поверх которого в беспорядке громоздились оружие, табак, еда, а также маленькая подушечка — на ней время от времени она плела кружева с церковными узорами. У нее было лицо рукодельницы времен французского революционного террора.
— Добро пожаловать в Новую Европу, — сказала она, когда семь урсулинок появились в дверях пакгауза.
Людей здесь было битком. За шесть дней, которые Скотт-Кинг провел в пакгаузе, он научился различать отдельные группы, в которые сбивались носители общего языка. Здесь был отряд словенских роялистов и несколько алжирцев, остатки сирийской ассоциации анархистов, десять терпеливых турецких проституток, четыре французских миллионера-петеновца, несколько болгарских террористов, пяток бывших гестаповцев, итальянский маршал авиации со своей свитой, венгерский балет и несколько португальских троцкистов. Группа людей, говорящих по-английски, состояла главным образом из дезертиров английской и американской освободительной армии. В складки одежды у них были зашиты огромные суммы денег, полученных в качестве вознаграждения за долгие месяцы контрабандных перевозок по всем портам Средиземного моря.
Операции по транспортировке начинались, как правило, перед рассветом. Со списком беженцев и пачкой паспортов появлялся офицер, судя по всему, муж их ведьмы-охранницы; он производил перекличку, и новая партия отбывала из пакгауза. Весь долгий день солдаты играли в покер — первая ставка полсотни долларов, дальше она удваивалась. Иногда среди ночи приводили новичков. Общее число беженцев на пересылке оставалось довольно постоянным.
На шестой день назрели какие-то события. Все началось с визита начальника полиции. Он явился при шпаге, в эполетах и что-то выговаривал охраннику по-нейтральски, весьма настойчиво и сердито.
Один из американцев, который за время пребывания в Старом Свете нахватался стольких иностранных языков, что ему позавидовало бы большинство современных дипломатов, объяснил:
— Этот ряженый говорит, что нам надо отсюда выметаться к чертовой матери. Похоже, какой-то новый начальник готовит налет на эту хаверу.
Когда офицер ушел, охранник и его жена стали обсуждать ситуацию.
— Старушенция говорит, чего бы тебе их всех не сдать полиции — получишь вознаграждение. А тип этот ей отвечает, мол, черта с два, скорей всего, повесят — вот и все наше вознаграждение будет. Похоже, теперь вокруг шпиков понатыкано.
Потом появился морской капитан, который говорил по-гречески. Пассажиры Подземки, сгрудившись, слушали, вылавливая из его речи отдельные слова.
— Этот тип может нас вывезти на своем корабле.
— Куда?
— A-а, хоть куда. Деньги его больше волнуют, чем география.
Сделка была заключена. Капитан ушел, и проводник Подземной дороги объяснил каждой языковой группе в отдельности, что у них тут произошли кое-какие изменения в планах.
— Не беспокойтесь, — сказал он. — Главное, чтоб тихо. Все будет в порядке. Мы о вас позаботимся. Попадете куда надо вовремя. А сейчас надо трогаться побыстрей, вот и все.
Когда стемнело, все это странное и послушное сборище было второпях переправлено на борт шхуны. Звери Ноева ковчега и те не поднимались на борт в большем неведении о цели своего путешествия. Суденышко не было рассчитано на такой груз. Пассажиры спустились вниз во мрак трюма; были задраены люки; потом в их дощатую тюрьму донесся звук, который мог быть лишь грохотом выбираемой якорной цепи; заработал вспомогательный двигатель; паруса были подняты; а потом они вышли в открытое море, которое встретило их премерзкой погодой.
Наш рассказ — забавная история, развлекательное чтение в отпуске. Предметом его на худой конец могут быть какие-нибудь неудобства, недомогания или душевные сомнения. Однако неуместно было бы на этих страницах погружаться в те бездны человеческого страдания, отчаянья и душевной муки, которые выпали на долю нашего героя в эти дни его земного существования. Ибо даже для Комической Музы, этой авантюристки в семье небесных сестер, этой беспокойной эпикурейки, которой не чуждо ничто человеческое и которая может затесаться в любую компанию, найти привет у любого порога, — даже для нее существуют запретные области. А потому давайте расстанемся со Скотт-Кингом в открытом море, чтобы снова повстречать нашего героя, уже все претерпевшего и носящего на лице грустные следы этих испытаний, в тот момент, когда корабль его наконец благополучно достиг гавани. Люки были открыты. Скотт-Кинг выбрался на палубу, и лучи августовского солнца показались ему нежаркими и словно неживыми, а ветер Средиземноморья — по-весеннему прохладным. На берегу стояли солдаты; там была колючая проволока, а у трапа их ожидал грузовик. Потом была поездка через пески пустыни, и снова солдаты, и снова колючая проволока. И все это время Скотт-Кинг пребывал в каком-то полусне. Впервые придя в сознание, он обнаружил, что сидит в палатке совершенно голый, а какой-то мужчина в военной форме постукивает линейкой по его колену.
— Послушайте, доктор, а ведь я, пожалуй, его знаю.
Скотт-Кинг поднял голову — лицо говорившего показалось ему смутно знакомым.
— Вы ведь мистер Скотт-Кинг, верно? И как вы затесались в это кодло, сэр?
— Локвуд! Боже правый, вы же были у меня в греческом классе! А где я?
— В лагере подпольной еврейской иммиграции № 64, в Палестине.
Занятия в Гранчестере начались на третьей неделе сентября. В тот самый первый вечер по окончании уроков Скотт-Кинг сидел в учительской комнате и вполуха слушал рассказ Григза о его заграничной поездке.
— Когда выбираешься хоть ненадолго из Англии, можешь как-то по-новому взглянуть на вещи. А что вы поделывали, Скотти?
