Владимир Орлов - Он смеялся последним
— Попросим нашего Гарриса сочинить песэнку о милой Варшаве, — утешал его Рознер.
Чекист, рассматривая в тарелке обсыпанный сухарной крошкой «дирижаблик» с косточкой, шепотом внушал Кондрату:
— Врет Бельзацкий про телефон. Не может быть такого. У нас даже большие начальники годами ждут установки домашнего телефона! Это типичная пропаганда.
Он ножом нажал на котлету — оттуда на его костюм брызнула струйка расплавленного масла. Ружевич тихо матерился, сыпал на жирное пятно соль.
Ирэна хихикнула.
А Бельзацкий, обращаясь ко всем за обоими столиками, шутил:
— Человек, собираясь на маскарад, спрашивает: «Какой костюм мне надеть, чтобы меня не узнали?» А ему советуют: «Наденьте чистую рубашку».
Музыканты оценили анекдот, смеялись.
— Почему они все такие веселые? — раздраженно прошипел Ружевич и повернулся к Кондрату.
— Не оглядываются. Не рассчитывают на подслушивание.
— Думаете, Кондрат, тут без ушей? — чекист кивнул в сторону снующих официантов.
— А музыкантам плевать.
— Ой, доплюются.
— Это сколько же на их болтливый буржуазный коллектив требуется «обязательных друзей»! — притворно-горестно вздохнул Кондрат.
Их соседи по столу встали. Лео отодвинул стул юной жены, подал ей руку и подхватил гитару. Еда женщины оставалась почти нетронутой.
— Смачнэго, — пожелала белорусам Ирэна. — Приятно вам кушать.
Кондрат поднялся, кивнул благодарно. Ружевич продолжал с осторожностью ковырять котлету.
К их столику подошла миловидная девушка со значком Осоавиахима. Серебристый самолетик поддерживал на тонких цепочках звездочку, подрагивавшую на ее пышной груди.
— К вам можно? Свободно?
Ружевич, мазнув ладонью по губам в масле, расплылся в улыбке:
— Пожалуйста. Для вас — конечно!
Вернулся Рубинчик и протянул Кондрату бумажный листок.
— Это вам контрамарка на наш концерт: открываемся пятого июня, в шесть тридцать, Летний театр сада «Эрмитаж» — от Эдди Игнатьевича.
Кондрат глянул на Рознера — тот поднял бокал, а толстячок Павлик стукнул по стеклу ножом.
Ружевич толкнул локтем Кондрата, зашептал с набитым ртом:
— Я вас одного не отпущу — просите и мне пропуск. Идите в номер. Я догоню.
На выходе, в широких дверях ресторана Кондрат стал свидетелем, как невесть как появившихся в Москве Айзека Мовчара и Илью Горского вежливо задержал администратор:
— Здесь, товарищи, спецобслуживание: только делегаты, только по талонам. За наличные — вон в тот зал, пожалуйста.
И те сделали вид, что не заметили делегата Кондрата Крапиву.
Ночное кино
Допущения:
суспензия из фактов истории и анекдота.
Ночь. Ночь простерлась над великой Советской страной. Спали шахтеры Донбасса, рыбаки Каспия, хлеборобы Черноземья, спали новорожденные дети. И светилось лишь одно окно: не спал в Кремле товарищ Сталин.
Он нажал кнопку звонка. В дверь кабинета просунулась лысая голова помощника.
— Товарищ Поскребышев, — попросил вождь, — разбудите и пригласите ко мне товарища Молотова.
Через несколько минут нарком Молотов в халате, застегнутом не на ту пуговицу, стоял в кабинете. Спросонок он никак не мог укрепить на переносице пенсне, оно соскальзывало.
— Вот что, Вячеслав, — размеренно начал вождь. — Говорят, ты заикаешься. Это правда?
— Да, т-товарищ Ст-талин.
— Хорошо, что сразу признался. А знаешь, кто мне это сказал?.. Каганович. Ну ладно, иди. Прости, что ночью побеспокоил.
Ночь. Ночь простерлась над великой Советской страной. Спали оленеводы Чукотки, трактористы Полтавщины, токари заводов Урала, дачники Подмосковья, спали заслуженные и народные артисты. И светилось лишь одно окно: не спал в Кремле товарищ Сталин.
Он нажал кнопку звонка. В дверь кабинета просунулась лысая голова помощника.
— Товарищ Поскребышев, — попросил вождь, — разбудите и пригласите ко мне товарища Кагановича.
Через несколько минут нарком Каганович в тапочках, обутых не на ту ногу, стоял в кабинете.
— Вот что, Лазарь, — размеренно начал вождь. — Говорят, ты — еврей. Это правда?
— Да, товарищ Сталин.
— Хорошо, что сразу признался. А знаешь, кто мне это сказал?.. Молотов. Ну ладно, иди. Прости, что ночью побеспокоил.
Ночь. Ночь простерлась над великой Советской страной. Спали лесорубы Сибири, балерины Большого театра, бакинские нефтяники, спали свободные от вахты моряки-черноморцы. И светилось лишь одно окно: не спал в Кремле товарищ Сталин.
Он размышлял: «Молотов заикается, Каганович — еврей. Надо собрать съезд партии».
Вспомнив предыдущий съезд — в марте прошлого, 39-го, — вождь улыбнулся самому яркому воспоминанию. Тогда артистка из БССР заверяла делегатов: «Мы — пограничная республика и в случае вражеского нападения грудью защитим страну!» Ворошилов тогда облизнулся восхищенно: «Такой, как у нее, грудью, — можно!» А вождь осадил: «Ты с грудью твоей еврейской Розы помолчал бы. Или тебе, Клим, мало еще и балеринок Большого театра?»
Он нажал кнопку звонка. В дверь кабинета просунулась лысая голова помощника.
— Пригласите ко мне товарища Ворошилова, — попросил вождь.
— Он пришел на просмотр. Ждет.
Вошел Ворошилов, не поздоровался — они сегодня виделись, — сел через кресло от Сталина.
— Помнишь, Клим, ту минскую артистку, которая обещала грудью. Помнишь?
Нарком хихикнул.
— Наверное, приедет на декаду. — Вождь черенком трубки очертил грудь, пошутил: — Будет своих белорусов защищать. От Храпченко.
— Приедет, — согласился Ворошилов, — если еще на сцене, если еще поет, если еще.
— Товарищ Поскребышев, что нам Большаков сегодня привез?
— Сейчас позову.
Не успел помощник это произнести, как в дверях возник председатель Комитета по кинематографии.
— Добрый день, товарищ Сталин.
— Какой же «день», Большаков? Ночь над великой Советской страной. Что сегодня смотреть будем?
— «Три мушкетера» с Эрролом Флинном. Вам понравился его Робин Гуд.
— А, тот забияка со шпагой!.. Кто у нас так может фехтовать? Все на экране трактористы, пастухи, парторги. Начинайте.
Под неторопливую мелодию пошли начальные титры фильма.
— Студия «Уорнер Бразерс» представляет фильм «Три мушкетера». В роли д’Артальяна — Эррол Флинн, — сухо читал с экрана переводчик, — мадам Бонасье — Оливия де Хэвилэнд, режиссер — Майкл Кертиц, композитор — Сэмюэль Пок.
— Остановите проектор, — вдруг скомандовал Сталин.
Экран погас, в зале включился свет.
— Отмотайте пленку на начало.
Он нажал кнопку звонка. В дверь кинозала просунулась лысая голова помощника.
— Товарищ Поскребышев, — распорядился вождь, — пошлите машину за композиторами братьями Покрасс.
— Сейчас? — осмелился спросить помощник.
— Мы с вами работаем ночью. Пускай и советские композиторы будут при деле — мы же их ценим, награждаем. Подождем их.
Поскребышев, многоопытный служака, держал тут, рядом, «в сенях» сталинского кабинета всех, кто мог понадобиться по ночному хозяйскому вызову. Но возникали и непредсказуемые ситуации. Вызов братьев Покрасс как раз был из таких.
Сталин спросил, вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь:
— Что можно пока посмотреть интересного?
Председатель Комитета по кинематографии Большаков возник в дверях, не осмеливаясь войти, предложил:
— Из немецкого посольства передали свежий выпуск киножурнала «Ди Дойче Вохеншау». Прикажете демонстрировать?
Хроника была жуткой: напористые, скалящиеся солдаты Вермахта неумолимо теснили, громили, загоняли за реку Маас военных в хаки, в касках с плоскими полями — высадившихся на материк англичан. Эти несчастные беспорядочно отстреливались, бросали технику — танки, машины, орудия, — поднимали руки, другие бежали к морю, спешно грузились на просевшие баржи: лишь бы быстрее покинуть берег. Море виделось спасением, хотя и на неповоротливые баржи, накренившиеся от перегрузки, пикировали немецкие самолеты. Диктор с победной интонацией упоенно чеканил нескончаемый список трофеев, количество убитых и плененных англичан; часто звучали названия «Маас», «Дюнкерк», «Ла-Манш». Много раз мелькал крупный план: из танкового люка отдавал команды по рации запыленный генерал в круглых солнцезащитных очках, и звучала его фамилия: Роммель.
Включился свет. Сталин, мундштуком трубки поглаживая усы, с ухмылкой обратился к Ворошилову:
— Этот материал англичане нам не прислали. Нам эту хронику передал. товарищ Геббельс. Есть чем хвалиться немцам. И этот их молодой генерал. Роммель — запомним фамилию.
— Запомним, товарищ Сталин, — заверил нарком.
