Джеймс Хайнс - Расклад рун
Уходя, Джон обернулся и процедил:
– О да, конечно! Скорее уже раза четыре.
Утром он снова вышел на улицу поискать программку, но больше мы ее так и не видели. Тем временем дело о плагиате, затеянное нами против Карсвелла, которое поначалу складывалось в нашу пользу – и буквально все нас в нем поддерживали, – вдруг самым загадочным образом затормозилось и вообще почти остановилось. Заведующий кафедрой и декан, которые до того нам активно помогали, теперь начали мычать и выдавать нечто нечленораздельное в разговорах с Джоном, а вскоре перестали отвечать на его телефонные звонки.
Как выяснилось, Карсвелл даже не нанял адвоката, однако по какой-то совершенно непонятной причине все вокруг вдруг стали говорить, что ситуация очень туманная и что правота Джона вовсе не столь уж очевидна. Наш адвокат внезапно заболел и отказался от ведения дела, ни один другой адвокат не соглашался. Парочка близких друзей Джона как-то даже шепнули мне – Джону они ничего подобного сказать бы не осмелились, – что ему следует забрать исковое заявление, забыть об этом деле, успокоиться и заняться работой.
И вот за десять дней до его гибели у меня возникло ощущение, что ко мне вернулся мой Джон, каким я его знала в первые дни нашего знакомства. Казалось, темная полоса его жизни закончилась, и он снова шел по дороге, ярко освещенной солнцем. Он начал улыбаться и даже немного поправился. Несколько недель подряд Джон ходил ссутулившись, низко опустив плечи, так, словно в любой момент ожидал удара в спину; теперь он выпрямился, расправил плечи, высоко поднял голову. Он не хотел прекращать дело против Карсвелла, но впервые за последние месяцы стал обращать внимание и на другие проблемы. Мы принялись обсуждать самые разные вопросы: о том, что надо куда-то уехать, что нужно где-то устраиваться семьей. Мы снова начали заниматься любовью, но самое восхитительное мое воспоминание относится к вечеру накануне его гибели. Мы гуляли по нашему кварталу – подобное было бы невозможно всего за несколько дней до того, – стоял прохладный осенний вечер, и мы долго ходили, взявшись за руки, по темным улицам поддеревьями.
Извините… Мне так тяжело без него…
В тот последний вечер я была дома одна. Впервые за все время, пока длился этот кошмар, Джон захотел поработать в библиотеке допоздна, а затем пройтись до дома пешком. Было уже довольно поздно. Я сидела на диване в ночной рубашке и читала и тут услышала, как кто-то зовет меня. Кричали на улице, называя меня по имени.
Я вышла на середину комнаты и прислушалась. Крик становился громче, однако голос мне был совершенно незнаком, и я испугалась. Погасила свет в комнатах, чтобы с улицы нельзя было меня разглядеть, и прошла к окну рядом с пожарной лестницей. В свете уличного фонаря я увидела, что листья на дубе снова дрожат, на сей раз так, словно дерево кто-то трясет. Крик доносился откуда-то снизу, из темноты, и я, конечно, ничего там не разглядела, а открыть окно и выйти на маленький балкончик, рядом с которым проходила пожарная лестница, боялась. Вопли становились все громче и отчаяннее. Ветви дерева продолжали дрожать.
Вдруг в тусклом свете фонаря среди ветвей старого дуба я увидела лицо мужа. Я никогда его не забуду. Он был бледен, глаза широко открыты и полны ужаса. Он звал меня по имени, карабкаясь по веткам дерева так, словно от этого зависела его жизнь. По его взгляду даже в темноте я поняла, что он ищет глазами окно, но меня не видит. Я распахнула окно и позвала его, и он начал взбираться вверх по дереву еще быстрее. Он снова позвал меня, крикнув:
– Беверли! Помоги мне!
Я вышла на наш балкончик, ухватилась за ступеньки пожарной лестницы, окликнула Джона и сказала, что я здесь, рядом с ним. Он продолжал отчаянно карабкаться вверх, хватаясь за любую ветку и подтягиваясь, даже не проверив, насколько она надежна и есть ли над ней другие. Назад он ни разу не оглянулся.
– Открой окно! – кричал он. – Впусти меня!
– Оно открыто! – крикнула я ему в ответ. – Я здесь!
Джон уже почти достиг вершины дерева, а я, ухватившись за ступеньки пожарной лестницы, протягивала ему руку. Я кричала ему, чтобы он хватался за мою руку. От предельных усилий у него дрожали руки и ноги, лицо побелело, взгляд застыл. Он находился на расстоянии всего нескольких футов от меня, наши пальцы почти соприкасались. Обеими руками Джон ухватился за большой сук, и тут листья на всем дереве как-то странно зашелестели – не так, как бывает, когда по ним пробегает сильный ветер, а так, словно ствол изо всех сил тряс кто-то, обладающий чрезвычайной силой, – и Джон сорвался, как будто снизу его дернули за ногу. Он в последний раз выкрикнул мое имя, протянул ко мне руку и рухнул вниз.
Дерево как-то страшно вздрогнуло, закачалось из стороны в сторону. У меня перехватило дыхание, я не могла кричать, не могла издать ни единого звука. Что-то ударилось о землю со страшным, жутким глухим стуком. Я выбежала из квартиры и ринулась вниз по лестнице, не понимая, куда бегу и что я там увижу.
Нет смысла продолжать рассказ. Все дальнейшее и так ясно. Внизу я увидела нескольких человек в пижамах и ночных рубашках, окруживших что-то, лежащее на земле. Это был Джон. Конечно, мертвый, у него была сломана шея. Но самым страшным было выражение его лица. Я видела его всего мгновение, но никогда не смогу забыть.
Я так и не узнала, почему Джон полез на дерево, почему просто не вошел в дверь дома и не поднялся по лестнице. Его портфель нашли на расстоянии квартала от нас на тротуаре, и потом несколько человек свидетельствовали, что как раз перед самой гибелью Джона слышали или видели человека, бежавшего по лужайкам и проезжей части улицы так, словно он спасался от кого-то.
Его смерть, казалось, вернула мужество университетскому руководству, и Карсвелла заставили подать в отставку, взамен согласившись закрыть дело, начатое против него Джоном. Конечно, мне это не очень понравилось, как вы понимаете, но что я могла поделать? Я думаю, коллеги Джона испытали облегчение от того, что все так закончилось.
Не поставив меня в известность, Джон застраховал свою жизнь, и я после его гибели получила довольно приличную сумму. Конечно, подобное является лишь слабым утешением. Ведь я так и не окончила университет и не получила диплом. С момента его гибели я не спела ни одной ноты. И сильно прибавила в весе.
Карсвелл, разумеется, нашел себе другое место. Такие, как он, никогда не пропадут. Я последовала за ним, однако пока держусь на расстоянии, выжидаю. Он либо не знает о том, что я здесь, либо это его не заботит. И что я могу ему сделать? Я живу очень скромно, деньги у меня на исходе. Я жду. Хотя нельзя сказать, что я попусту трачу время. Я посвятила себя изучению Виктора Карсвелла и его трудов. И сама учусь. Я хочу узнать то, что знает он. Мне кажется, теперь мне известно, что он сделал с моим мужем и как, но, конечно, пока я ничего не могу доказать. Поэтому я жду благоприятной возможности и держу его в поле зрения. И жду… жду…
8
Время уже близилось к полудню, когда Беверли закончила рассказ. Солнце взошло высоко и теперь светило не только в большое центральное окно дома Вирджинии, но и в боковые окна. Сэм тоже сменил место и нежился на диване. Беверли давно допила свой кофе, а кофе Вирджинии так и остался недопитый и холодный в чашке. Остыл не только кофе, сама Вирджиния страшно замерзла. Она сидела в кресле, сжавшись в комок, время от времени потирая локти. Беверли смотрела на собеседницу широко открытыми глазами; кожа на ее щеках и лбу блестела от пота.
– Итак, – смиренным тоном произнесла Вирджиния, пытаясь переварить все услышанное, – вы хотите сказать, что Карсвелл собирается похитить результаты моей работы?
Беверли закрыла глаза и вздохнула.
– Дорогая моя, – промолвила она, открыв глаза, – Карсвелл хочет вас убить.
Вирджиния судорожно выдохнула, и выдох ее плавно перешел в истерический хохот. Она зажала рот рукой, но все равно не смогла остановиться.
– Ерунда какая-то! Прошлой ночью мне всего лишь приснился кошмар, обычный кошмар, вот и все.
– Вы видели его книгу? – спросила Беверли.
– Книгу?
Вирджиния обхватила себя руками в надежде остановить приступ истерического смеха, но не смогла.
С недовольным брюзжанием Беверли поднялась, подобрала свою сумку с пола в гостиной и вернулась с ней за кухонный стол. Сумка была большая, из черной кожи, уродливо раздувшаяся. Беверли без особого труда отыскала в ней и извлекла наружу маленькую книжку в красной обложке и протянула ее Вирджинии. Книга представляла собой дешевое издание fi твердой обложке – главный продукт деятельности провинциальных университетских издательств – с переплетом из имитации кожи. На обложке в глаза бросались буквы, выполненные дешевым подобием золотого тиснения:
ВИКТОР КАРСВЕМ. А.В., [4] МА. [5] , Ph. D. [6]ИСТОРИЯ КОЛДОВСТВА НА ПОРОГЕ НОВОГО ВРЕМЕНИ
Вирджиния прикусила губу, чтобы удержаться от смеха, и открыла книгу. Бумага была ненамного лучшего качества, чем бывает в изданиях дешевых бульварных романов, шрифт слишком мелкий, почти нечитабельный, с обилием типографских «клякс» и мазни. Вирджиния взглянула на титульный лист. Книга отпечатана в издательстве Мискатоникского университета.
