Фигль-Мигль - Мюсли
— Наверное, это когда грызуны не очень страдают. Людям ведь тоже приятнее, когда голову с одного удара отрубят, или, например, веревка не оборвется, или расстреляют как положено. Я подумал, может, пусть они?
— А, — говорит Лиза, — нет, не видела, и они тоже ничего не увидят. Но вот когда веревка рвется, повешенного должны помиловать, так что это не пример. Давай сметану.
— Я по книжке варил, — говорит Майк. — Ладно, съедим и забудем, как страшный сон. — Он мрачно смотрит в тарелку. — А ведь того мужика, декабриста, повесили во второй раз.
— Здесь не веревка виновата, — говорит Лиза, — просто он был очень толстый. Это не считается.
— Один раз — не пидорас.
Лиза морщится.
— В следующий раз сделаю консоме, — говорит Майк задумчиво.
Лиза вздрагивает.
— Хоть бы мама наконец вернулась, — говорит она. — Что они там на даче делают?
— От нас отдыхают. — Майк набирает в ложку суп и медлит. — Вот вернутся, а здесь не только мы, но еще и крысы. Что они, по-твоему, скажут?
— Не знаю, — говорит Лиза. — Ничего.
— Сказать «ничего» можно по-разному.
— Если ты говоришь, это уже что-то, а не «ничего».
— Ну уж, — возражает Майк. — Можно сказать что-то, которое будет просто «ничего», в смысле информации, а можно — «ничего» обидное. Ты иногда и сам не знаешь, что что-то сказал, а человек на всю жизнь обиделся. Ты вот скажи кому-нибудь, что он толстый, тебе это ничего, а ему чего, хотя он ничего нового не узнал.
— Ему неприятно, что ты тоже это знаешь.
— Как бы я мог этого не знать?
— По крайней мере, ты бы мог не актуализировать. Штука в том, что как ты его ни назови — толстым, жирным или даже тучным, — он все равно обидится. Если бы ты молчал, то знал бы точно, что ничего такого не говорил.
— Нельзя же молчать всегда.
— Не всегда, а только в спорных случаях.
— Если мы будем вот так разговаривать, — говорит Майк, глядя в ложку, — то все съедим и сами не заметим.
— Это и есть застольная беседа.
— Я думал, что застольная беседа — это для того, чтобы всякое вкусное ели помедленнее, а не сожрали все сразу.
— Наоборот тоже. Просто иногда слова скрашивают едой, а иногда — еду словами.
— А, — говорит Майк. — Может, позовем Зарика? Он слов больше знает.
— Зарик этот суп есть не станет, — говорит Лиза. — Извини.
— Станет, он вежливый.
— Какой же он вежливый, если матерится?
— Я не такую вежливость имел в виду, — говорит Майк, подумав. — И из-за супа он не будет материться в любом случае.
Он бежит звонить. Лиза убирает посуду, тщательно протирает стол, садится к окну и закуривает. Кухня ярко освещена, и вечер за окном кажется холодным и черным, как глубокой осенью.
— Сказал, что у него свидание, — разочарованно говорит вернувшийся Майк. — Другие вон чего, а мы совсем ничего. — Он заглядывает в холодильник. — Зато пива полно, — добавляет он, повеселев. — Будешь сейчас?
— Да, — говорит Лиза. — Пиво, наверное, холодное.
— Вода, наверное, холодная, — говорит студент Соколов задумчиво.
— Какая разница? — говорит Костя сердито.
— Это вам сейчас нет разницы. А как прыгнете, так сразу и почувствуете.
— Я не собирался прыгать. — Костя прислоняется к чугунному узору перил и вздергивает плечо. За его спиной провисает серое бархатное небо, горбится по обе стороны реки город. Вода под мостом гладкая и неподвижная, словно неживая.
— Что же вы тогда здесь делаете?
— Гуляю. Я люблю гулять в одиночестве, — добавляет он как бы между прочим.
— Иногда человеку просто нужно поговорить, даже если он сам так не думает, — как бы между прочим говорит студент Соколов.
— А если говорить не о чем?
— Это зависит от словарного запаса. Нам всем не о чем говорить, но многие говорят, и отлично получается.
— Вы нашли ту книжку? — спрашивает Костя после паузы.
— Значит, вы нас помните? Нет, мы не стали искать. Подождем допечатку. Ждать тоже интересно.
— У вашей подруги запоминающийся вид. Ждать бывает очень страшно.
— Смотря чего ждешь.
Костя не отвечает, отворачивается, и оба смотрят вниз. Густая далекая вода странно просвечивает, словно где-то под ней горит огонь. Поверх воды пятнами плавает тонкий пар тумана.
Пар становится гуще. Писатель смотрит в кастрюльку, в которой закипает вода. Он достает из холодильника пельмени и прислушивается к бранящимся голосам из радио. «Не только к женщинам, но и к говорящему нужно быть тактичным», — сердится один мужик. «Как только я начинаю выстраивать логическую цепь, вы срываетесь с цепи», — возражает другой. Писатель фыркает.
Александра Генриховна появляется в кухне, прислушивается и поспешно выключает радио.
— Дебилы, — бормочет она. — Лучше бы звали умных людей и разговоры с ними разговаривали.
— Да это же они и есть, — говорит писатель.
Александра Генриховна мрачно следит, как пельмени исчезают в помутневшей воде.
— Дебилизм, — повторяет она.
— Я же должен изучать жизнь, — говорит писатель без убеждения.
— А ты лучше курс доллара изучай. Что собака завтра есть будет?
— А мы что будем завтра есть?
— Мы пойдем в гости.
— Ну и Бивис с нами пойдет.
— Как ты себе это представляешь? — спрашивает Александра Генриховна, подумав.
Писатель пожимает плечами.
— Что, если написать вот так, — говорит он. — Один очень талантливый мужик трудился и трудился, но всем было наплевать. Друзья у него были подонки, жена не любила, а рецензии… ну, ты знаешь, как эти крысы пишут рецензии. А он мечтал поехать в Барселону… нет, в Португалию. И, мечтая, написал о Португалии книжку — как будто он уже там и происходят всякие вещи… ну и достопримечательности тоже. Написал, наконец прославился и поехал. И Португалия оказалась вовсе не такой, как в его романе. Правда, напишу.
— Да, — говорит Александра Генриховна, — и назови это «Материалы к моей биографии». Почему бы ему сначала не поехать, а уже потом написать?
— Потому что пачка бумаги дешевле, чем билет на поезд. Знаешь, Белинский написал…
— Белинский! — перебивает Александра Генриховна и презрительно фыркает. — Этот напишет. Книжки нужно читать, а не друг друга.
— Одни и те же мысли, — говорит писатель. — Они всё приходят и приходят в самые разные головы. Это неспроста. Значит, это важные мысли.
— Людей много, а мыслей мало, — говорит Александра Генриховна. — Всё поэтому.
Она морщится, берет со стола сигарету -
и небрежно вытряхивает из папиросы табак. Задетая локтем книга падает с края стола на пол. Зарик за ней не наклоняется. «Одни и те же книги, — говорит Зарик. — Одни и те же мысли. Вот от чего тру-ру». Он раскрывает желтый бумажный пакетик от чая. В пакете лежит похожая на зеленый чай трава.
Толстая такса выскакивает из травы, небрежно отряхивается и деловито трусит по дорожке. Аристид Иванович, стараясь держаться прямо, идет следом, волоча за собой свою тень. Тени еще хуже, чем старику: она утрачивает четкость очертаний, судорожно дрожит или совсем пропадает по мере того, как они удаляются от очередного фонаря.
Под очередным фонарем стоит, понурившсь, Майк. Завидев старикашку с собакой, он нерешительно улыбается.
— Как ведут себя ваши видения? — спрашивает Аристид Иванович дружелюбно.
— Я боюсь, — говорит Майк. — Чего вы дразнитесь?
Аристид Иванович улыбается.
— А когда вы увидели их в первый раз? — спрашивает Майк, подумав. — Наверное, не очень-то улыбались.
— Наверное, в вашем возрасте. Я бежал в университет и на трамвайных путях увидел раздавленную крысу.
— Так то, может, была настоящая.
— Может быть, — говорит Аристид Иванович. — Вы думаете, их так легко различить?
— Я не знал, что здесь когда-то ходили трамваи.
— Да, — говорит старикашка, — это было давно.
— Разве все, что было давно, — неправда?
— Выходит, что так. Филька!
— Подождите, — говорит Майк быстро, — вы не покажете мне, как нужно правильно кланяться?
Аристид Иванович улыбается, приподнимает шляпу и слегка кланяется. Майк пытается повторить.
— А без шляпы можно? — спрашивает он.
— А что вы будете делать с руками?
— Вот в чем дело, — говорит Майк. — Я все думал, куда их, а оказывается, руки нужно чем-то занять. Обязательно шляпой?
— Чем же еще, — говорит Аристид Иванович, — не подолом же. Да теперь и платьев таких нет.
— Женщинам всегда не везет, — замечает Майк. — Значит, вот почему говорят «дело в шляпе».
— Ну, и подол можно использовать, — замечает Аристид Иванович. — Принести в нем, например. Филь, ты чего?
Он приподнимает шляпу, кланяется, бредет прочь. Следом за ним по дорожке летят крупные желто-зеленые листья.
Александра Генриховна перелистывает страницу. Она читает в постели, задумчиво покусывая карандаш. Сверху на одеяле, вытянувшись на боку, спит Бивис.
