Дэниел Мейсон - Настройщик
— А мужчина рядом с ним, с кольцами? Примечательная личность.
— А, это Надер Модарресс, перс, продавец ковров. Считается знатоком бахтиярских ковров. Он путешествует с двумя женами, что для него нехарактерно: в Бомбее у него целый гарем, у него нет времени заниматься коврами. Он заказывает королевскую каюту, и у него всегда хватает на это денег. Вы уже заметили, что у него на каждом пальце по золотому перстню. Если вам удастся их разглядеть, то вы увидите, что все камни просто бесценны.
— Он садился на пароход с таким крупным блондином.
— Это его телохранитель. Кажется, норвежец. Хотя необходимость в нем вызывает у меня сомнения. Половину рейса он проводит, куря опиум с кочегарами (что поделать, дурная привычка, зато так они меньше жалуются). У Модарресса служит еще один тип, поэт-очкарик из Киева, его обязанность — написание од в честь жен Модарресса. Этот перс пытается представить себя романтиком, но у него плохо с прилагательными. Ах, простите меня, я рассплетничался, как школьница. Пойдемте немного подышим воздухом, прежде чем я вернусь к своим обязанностям.
Они поднялись со стульев и направились на палубу. На носу корабля видна была одинокая фигура, закутанная в длинные белые одежды, развевающиеся на ветру.
– У меня такое впечатление, что этот человек так и не пошевелился с тех пор, как мы отплыли из Александрии.
– Да, это, вероятно, наш самый загадочный пассажир. Мы зовем его Человек одной истории. Он путешествует по этому маршруту, сколько я себя помню, и всегда один. Понятия не имею, кто платит за его проезд и чем он занимается. Он садится на пароход в Александрии, занимает каюту на нижней палубе и сходит на берег в Адене. Я никогда не видел его на обратном пути.
– А почему вы зовете его Человеком одной истории?
Капитан усмехнулся.
– Это прозвище закрепилось за ним давным-давно. В тех редчайших случаях, когда он решает заговорить, он рассказывает всегда одну и ту же историю. Услышав ее однажды, вряд ли сможешь когда-нибудь ее забыть. Он не вступает в беседу. Он просто начинает рассказывать и говорит, пока не закончит свое повествование. Это очень непривычно, как будто слушаешь фонограф. Все остальное время он молчит, но тем, кому довелось услышать его историю... мало кому удается остаться таким же, как был.
– Он говорит по-английски?
– Слишком правильно, как будто читает по книге.
– И о чем же его... «история»?
– Ах, мистер Дрейк. Это я оставляю вам для вашего собственного исследования, если, конечно, вам это интересно. Ей-богу, никто, кроме него, не может эту историю рассказывать.
И в эту самую минуту его позвали с камбуза — так бывает в отрепетированной заранее сцене. Эдгар хотел еще спросить об Энтони Кэрроле, о Человеке одной истории, но капитан торопливо пожелал ему спокойной ночи и исчез за дверями столовой, оставив его в одиночестве вдыхать морской воздух, насыщенный солью и пробуждающий предчувствия.
На следующее утро Эдгар проснулся рано, но снаружи уже все дышало жаром. Он оделся и по длинному коридору вышел на палубу. Солнце едва лишь показалось из-за восточных холмов, но его лучи уже обжигали. Едва виднелись на горизонте берега. Ближе к корме он заметил человека в белой одежде, стоящего у поручней.
У Эдгара была привычка совершать такой моцион каждое утро, обходя судно по кругу, пока жара не становилась нестерпимой. Во время одной из таких прогулок он и увидел впервые этого человека, в тот момент разворачивающего свой молитвенный коврик. С тех пор они часто встречались, но человек в белом ни разу не заговорил с ним.
Но в это теплое утро, совершая свою привычную прогулку, идя по направлению к тому месту, где стояла знакомая фигура, он неожиданно почувствовал слабость в коленях. «Я боюсь», — подумал он, но тут же принялся убеждать себя, что это утро ничем не отличается от предыдущего, хотя уже знал, что это не так. Серьезность, с которой капитан говорил о странном человеке, была слишком несвойственной для жизнерадостного моряка. На какое-то мгновение Эдгару показалось, что он сам выдумал вчерашний разговор, что на самом деле капитан простился с ним в столовой и Эдгар поднялся на палубу в одиночестве. «Или, — подумал он, сделав еще несколько шагов по направлению к Человеку одной истории, — капитан знал, что они должны познакомиться — новый путешественник и этот рассказчик. Возможно, именно таковы непреложные законы, которые не дано обойти никому».
Он обнаружил, что уже стоит рядом со стариком.
— Прекрасное утро, сэр, — проговорил он.
Старик кивнул. У него было смуглое лицо и борода под цвет его одежды. Эдгар не знал, что говорить дальше, но заставил себя остаться на месте. Старик продолжал молчать. Волны бились о нос корабля, но их плеск не был слышен из-за гула паровых машин.
Ты впервые в Красном море, — сказал старик, его голос был глубоким, говорил он с незнакомым акцентом.
– Да, это так, честно говоря, я первый раз уехал за пределы Англии...
Старик прервал его.
– Я должен видеть твои губы, когда ты говоришь, — сказал он. — Я глухой.
Эдгар повернулся к нему.
– Простите, я не знал...
– Твое имя?
– Дрейк... Вот... — Он сунул руку в карман и вытащил одну из визитных карточек, которые заказал специально для поездки:
Эдгар Дрейк
Настройщик фортепиано.
Специализация «Эрард»
Франклин-Мьюз, 14,
Лондон
Старик взял ее морщинистой рукой, вид этой маленькой карточки с затейливо выписанными буквами неожиданно привел его в смущение. Но когда он поднял глаза, Эдгар увидел в них заинтересованность, граничащую с удивлением.
– Английский настройщик. Человек, который должен понимать звуки. Хочешь услышать историю, мистер Эдгар Дрейк? Историю глухого старика?
– Тридцать лет назад, когда я был значительно моложе и еще не был изуродован болезнями старости, я служил палубным матросом, проходя этот самый маршрут, от Суэца до Баб-эль-Мандебского пролива. В отличие от теперешних пароходов, которые бороздят море напрямик, без остановок, мы плавали под парусами и пересекали море, двигаясь от одного берега к другому и бросая якорь в многочисленных маленьких портах и на африканском, и на аравийском берегу, в городках с названиями вроде Фариз или Гомейна, Тектозу или Уивинив. Многие из них уже поглотили пески. Там мы торговали с кочевниками, которые продавали ковры и горшки, найденные в покинутых городах пустыни. Однажды наше судно попало в шторм. Это была старая посудина, и на ней вообще нельзя было выходить в море. Мы преодолели рифы на парусах, но в корпусе открылась течь, и судно начало наполняться водой. Когда корабль стал окончательно разваливаться, я упал и ударился головой, потеряв сознание.
Когда я очнулся, я лежал на песчаном берегу один, среди обломков судна: за них я, должно быть, и ухватился, на свое счастье. Вначале я не мог пошевелиться и испугался, что меня парализовало, но потом обнаружил, что всего лишь туго обмотан тканью собственной чалмы, которая, видимо, развернулась и обвила мое тело, наподобие детской пеленки или покрова, который обнаруживают при раскопках в египетских песках на мумиях. Потребовалось немало времени, чтобы я окончательно пришел в себя. Я был весь в синяках, когда я пытался вдохнуть, мою грудь пронзала боль. Солнце уже поднялось высоко, мое тело покрылось соляной коркой, горло и язык пересохли и распухли. Бледно-синие волны плескались у моих ног. На куске корабельной обшивки, оказавшейся рядом со мной, можно было различить первые арабские буквы — три первые буквы того, что когда-то было названием судна.
С трудом я выпутался из чалмы и повязал ее обратно на голову. Затем поднялся на ноги. Вокруг меня простиралась ровная местность, но вдалеке виднелись горы, как бы иссушенные и голые. Как любой человек, выросший в пустыне, я думал лишь об одном: о воде. От наших путешественников я знал, что здесь, на побережье, часто встречаются заливы, образованные устьями небольших речушек. В большинстве из них вода солоноватая, но в некоторые, как говорили кочевники, впадают пресные потоки, берущие начало от подземных вод или из снегов, выпадающих на вершинах дальних гор. Поэтому я решил двигаться вдоль берега в надежде найти такую речку. По крайней мере морской берег не даст мне заблудиться, и, возможно, мне повезет увидеть проплывающий мимо корабль.
Пока я шел, солнце поднималось над холмами, и я понял, что нахожусь на африканском побережье. Это открытие было простым и пугающим. Каждый человек может потеряться, но редко он не ведает, песок какого континента у него под ногами. Я не знал здешних языков, и эти места, в отличие от аравийского берега, не были мне знакомы. Но что-то не давало мне впасть в отчаяние, может быть, молодость, а может быть, лихорадка, вызванная солнцем.
