Алан Силлитоу - Начало пути
Я позвонил, никто не отозвался, я пошел вокруг дома — на задворках Клегг таскал поленья из-под навеса и складывал у черного хода.
— Я вас ждал, — сказал Клегг, разогнул спину и пошел мне навстречу.
Я спросил, может, ему помочь, — увидев его за этим полезным занятием, я вдруг почувствовал, что мне осточертело ничего не делать.
Он засмеялся.
— Сам управлюсь. Я нарочно растягиваю эту работу, кончится она — и некуда себя девать. Правда, еще полно хлопот с укладкой. Дом продан. Отзыв инспектора хороший, и поверенный второго покупателя тоже забрасывал пробный шар. Вот не думал, что все это так быстро разыграется. Деньги я уже все получил. А теперь вот надо съезжать — и я даже растерялся.
— Это лучше, чем сидеть на месте.
— Да-а, наверно, — сказал он.
Мне вспомнилось, как я впервые увидал этот тихий дом, не домик — игрушечка, вспомнились мои дурацкие мечты зажить здесь с Клодин, и прямо сердце защемило, такая вдруг взяла тоска по ней. Но тотчас же я подумал: дом, слава богу, продан и я его вижу в последний раз — больше сюда ездить незачем. Уж очень холодно и пусто кругом, даже страх берет.
Клегг пригласил меня войти. С первой нашей встречи он как-то постарел и осунулся, словно, продав дом, совершил большую ошибку, которую уже не поправить. Кожа у него была дряблая, изжелта-бледная, глаза пустые, водянистые, казалось, он вот-вот сляжет или зима вовсе его доконает. Этот дом помог ему устоять, но он с улыбкой уверял, будто рад отсюда убраться. Может, он перетрудился, пакуя чемоданы и укладывая книги в ящики, лучше бы оставил это рабочим, которые будут его перевозить. Я сказал — давайте помогу двигать тяжелые вещи, вроде не к тому сказал, что ему самому не под силу, а просто по-компанейски, чтоб побыстрей с этим управиться.
— Что ж, можно, — сказал он, — если вам нечего делать.
И я задержался дотемна: перетаскивал с чердака громадные корзины. Работал я споро, и тут он понял, что дел-то гораздо больше, чем ему казалось, и попросил — может, я останусь ночевать, а завтра начнем пораньше.
— Ну что ж, — сказал я.
Я готов был делать что угодно, была бы еда. Мне все равно, что есть, лишь бы каждый день. Много мне тоже не надо, но вот если голоден, а жевать нечего, тут уж и на белый свет смотреть неохота.
Старик взял меня за руку.
— Послушайте, Майкл, — сказал он, — когда вас спрашивают, хотите ли вы что-то сделать, никогда не отвечайте «ну что ж», это не ответ. Если хотите чего-то достичь в жизни, всегда отвечайте ясно и определенно — «да» или «нет» — и тогда ближние станут вас уважать, а главное, вы будете сами себя уважать.
Я кивнул — чем еще можно отозваться на такую проповедь? Мы пошли в кухню, там топилась плита, было тепло и уютно, хотя и темновато. Клегг вытащил из холодильника печенку, бросил ее на сковороду с шипящим салом. Прибавил банку бобов, несколько ломтиков хлеба — ужин получился на славу. Старик огорчился, узнав, что я не играю в шахматы, и мы стали играть в шашки. Но это было ему слишком легко и через час наскучило. Когда оба мы замолкали, становилось так тихо, прямо спятить можно. Тут-то до меня дошло, каково это — жить за городом.
Утром я снес с чердака сундуки и ящики и поставил их вдоль стен в прихожей. Работа была тяжелая, и пришлось провозиться допоздна, но мне это было одно удовольствие — ведь мной никто не помыкал. Клегг только говорил, что надо делать, a уж дальше я соображал сам. Нужно было снести вниз комод, и в одном из ящиков оказалось десятка полтора старинных карманных часов. Я сразу заметил, как красиво, тонко выведены римские цифры на белых циферблатах. Наверно, это награды или подарки старику за всю его жизнь. Одни часы были массивные, золотые, с цепью и крышкой, которая закрывалась с громким щелканьем.
Мне взбрело в голову проверить, идут ли они, я стал их заводить и чем бы крутануть винт раза три, по глупости докрутил до предела, чуть пружина не лопнула. Стою перед открытым ящиком и смотрю, как бегает по крохотному кругу секундная стрелка, и вдруг слышу — по лестнице тяжело поднимается Клегг. Положил я часы в ящик и поволок комод к двери. Когда Клегг сошел вниз, я завернул часы в носовой платок и сунул в карман. Клегг, скорей всего, про них и думать забыл, а они слишком хороши, нечего им тут зря пропадать. Вот только тикали они уж очень громко, и ничем этого тиканья не остановить, разве что сломать пружину. Даже носовой платок плохо его заглушал, и каждое «тик-так» впивалось в меня, как заноза, оставалась одна надежда — может, Клегг туговат на ухо или по рассеянности ничего не заметит, а уж я, когда он поблизости, постараюсь побольше шуметь, чтоб он этого тиканья не расслышал.
— Пожалуй, еще чуть-чуть — и самое трудное будет позади, — сказал он, когда мы сидели в кухне и пили чай с печеньем, за которым я сбегал в деревенскую лавку.
— Если надо, я могу остаться еще на ночь, — сказал я. — В Ноттингеме никто по мне не скучает.
— Вы, я думаю, проклинаете тот час, когда столкнулись со мной — и без работы остались, и без подружки.
— Подумаешь! — сказал я. — Может, все к лучшему. Когда что-нибудь стрясется, я всегда так думаю — понятно, не в ту минуту, но до и после. Так уж я устроен. Такой уродился.
— Ваше счастье. Потерянного все равно не воротишь.
— Золотые ваши слова, — сказал я и налил себе еще чашку крепкого чая. — Я хоть и порадовался, когда меня уволили, да только вовсе не потому, что не люблю работать.
— Вижу, — сказал Клегг. — Я сегодня же рассчитаюсь с вами по справедливости. Это часы тикают, да?
Я поднял руку.
— От этой тикалки шуму больше, чем от Большого Бена. Дешевле я не нашел. Спасибо, хоть такие есть. Купил из первой получки.
— Шуму от них и правда хватает.
— Да, — сказал я, — когда я водил свою девчонку в кино, приходилось брать самые задние места. Неудобно. Она думала, это чтоб побыстрей увести ее в поле. Она эту бомбу замедленного действия прямо возненавидела.
Клегг засмеялся.
— Да уж, окрестили метко. Но вернемся к делу.
Интересно, как он это понимает — рассчитаться по справедливости? Мне казалось — хоть мы знакомы не долго, а сошлись очень близко, стали почти как родня. Благодаря моей дурацкой игре цена на его дом подскочила, теперь поглядим, отблагодарит он меня за это или нет. Если нет, у меня по крайней мере есть часы, хотя это конечно, малость — не такого жалкого вознаграждения я жду уже сколько дней.
Я зашел в ванную, сполоснулся, потом надел пальто. Клегг вышел в прихожую и протянул мне конверт.
— Вот вам за труды. На добро я всегда отвечаю добром. Надеюсь, вы всегда будете поступать так же, даже если вам иной раз не повезет. Впрочем, не думаю, чтобы вам не везло, разве что изредка. Только не попадайте в беду, вот вам мое напутствие. Если станете помогать людям, как помогли мне, все у вас будет хорошо. В этом конверте мой лестерский адрес — если будете там, навестите меня.
— А как же. Рад был вам пособить.
Мы пожали друг другу руки, обнялись, и я быстро зашагал к автобусной остановке, чувствуя себя настоящим сукиным сыном: ведь в заднем кармане моих брюк тикали лучшие часы Клегга. В автобусе на верхотуре я украдкой вскрыл конверт и насчитал сто пятьдесят фунтов пятифунтовыми бумажками. От радости я чуть не выскочил из окна, но вместо этого смял записку с его адресом и наилучшими пожеланиями и кинул ее подальше. Сейчас, когда я про это вспоминаю, я только диву даюсь — экое мальчишество, полная безответственность, — но твердо помню: тогда я ровно ни о чем не задумывался.
У себя в комнате я подсчитал свои сбережения, и оказалось, я сказочно богат: у меня 260 фунтов! Неужели и вправду столько денег? Прямо не верилось! И я по одному пересмотрел на свет все клегговские пятифунтовые билеты — есть ли на них водяные знаки и полосы. Потом снова спрятал их под матрац, но заснуть не мог. Светила луна, я задернул занавески и дрожал, весь в поту, боялся уснуть — а вдруг подлюга вор вскарабкается по водосточной трубе, влезет в окно, хватанет меня дубинкой и даст тягу с моими деньгами. Если про них проведают в нашем квартале, мне крышка. Я крутился и ворочался с боку на бок, под конец зарылся лицом в подушку и зажмурился покрепче, силясь успокоиться и уснуть.
Об этих деньгах никто и не подозревает. Самое безопасное — поскорей их истратить. И вот наутро я надел свой лучший костюм и отправился в гараж, где торговали подержанными машинами. Хозяин показал мне «форд», выпущенный, по его словам, всего четыре года назад, и запросил сто тридцать пять фунтов; я учинил этой машине основательную проверку — проехался по городу, потом по мосту через Трент до самого Раддингтона — и после этого сполна выложил за нее наличными. Уплатил налог, страховку, купил бензин, и у меня еще осталось больше сотни монет.
С сигарой в зубах, раскрыв все окна, хотя холодно было, как в Сибири, я покатил на своей машине к дому. По Илкстон-роуд следом за мной шел автобус, и ехать медленно я побоялся — вдруг сомнет. К счастью, светофор остановил нас обоих, но когда я затормозил у обочины перед нашим домом, меня все еще трясло. Я сбегал за политурой и тряпкой, так как передний бампер был тронут ржавчиной, и работал до тех пор, пока в каждой хромированной части не стала отражаться, как в зеркале, моя довольная, ухмыляющаяся рожа.
