Владимир Мальцев - О том, что сильнее нас
Ладно. В конце концов, как определил ситуацию хирург из незабвенного анекдота, шлёпнулся разок поп с колокольни, так ну и что. Случайность, бывает. Посмотрели мы, поудивлялись. Посидели на пригорке под ёлкой, чайку сварили — шесть километров всё же намотали, пора бы и отдохнуть. С того борта воронки посмотрели, с другого… Чаю выпили, опять посмотрели… Так ни хрена и не поняли. Допили чай да и пошли себе дальше по сугробам. Пещера ждёт. К тому же идётся просто здорово. Три дня, считай, обсуждали, как по навалу будем пробираться, как на скалу со снежными надувами лезть, где лыжи будем оставлять да сколько времени займёт дальнейший путь по уши в сугробах… Так ни фига подобного! До того сугроб нынче оказался хорош, к скале прочно приклеен, настом как следует схвачен, свежим нескользким снегом припорошён… Прямо до входа в лыжах прошли! По всей пересечёнке, а заодно и по скальному отвесу! Не все, конечно, — у Маши опять перед скалой крепления посыпались, опять, бедная, ползком добиралась. Но — удивительно. Остроугольные глыбы величиной с двухэтажный дом, а между ними — с вершины на вершину снежные мосты перекинуты. Стенка — а на ней косой надув примерзший метра полтора шириной. Степень невозможности и нереальности дороги — примерно такая же, как по радуге прогуляться. И ощущения сходные. Нельзя ведь по таким мостам ходить, провалишься — костей не соберёшь. Нельзя по таким надувам лазить! Нет страха! Кайф есть. Азарт есть. Уверенность есть в том, что это — правильно. Зов пещеры, усиленный мягкими пинками ветра в зад.
А исчезнувшая лыжня — ну и что? С материализацией духов сталкиваться и раньше доводилось неоднократно, правда дух до сих пор материализовывался всё время один и тот же: дух меткого народного слова. Например, в девяносто первом в одном из спортивных магазинов Вены, где я впервые в жизни увидел пластмассовую конструкцию для спуска с ледяных горок, которую как только теперь ни называют: ледянкой, яблочком… Каким было шоком обнаружить, что крылатое выражение «жопа с ручкой» может иметь и вполне материальное воплощение! Или, как уже сильно позже зашёл ко мне в гости Костя под мухой, сел за стол, гордо посмотрел вокруг и заявил: «Ура, товарищи. Я его нашёл!» – «Кого?» — «Квадратного трёхчлена!» — «Это как?» И Костя гордо вытащил из-за пазухи ржавую-ржавую хреновину. Такую всю из себя квадратную железяку с приваренными к ней тремя трубками. Раньше к стенкам домов такие привинчивали, флаги на Первомай втыкать. Интересно, какую крылатую поговорку может символизировать исчезнувшая лыжня?
* * *Вот и пещера. Лёд… Ну-ну… Льда-то нет! Ни одной сосульки, ни одного кристалла. Даже ледник под входной осыпью, которому четыре сотни лет и в котором я собственноручно в августе рубил ступени на той наклонной полке, и тот за зиму растаял. Не полностью, конечно, но процентов на восемьдесят. Так что лестницу, которую взяли с собой, повесили больше из принципа и для тренировки: спуститься и подняться можно и пешком. Привираю, конечно, — немножко льда есть: останки ледника и замерзший ручеёк метров двадцать длиной. Прощай вся намеченная исследовательская программа и половина фотографической! А всё равно удивительно. В Ломоносовской, Хрустальной, других пещерах, сидящих на этих же подземных речках, льда хватает. В Ломоносовской на верхнем входе наблюдались совершенно поразительные листовые кристаллы льда размером с обеденную тарелку, так я, идиот, даже не стал их фотографировать. Рассудил, что в самом верхнем входе системы, в котором мы сейчас и сидим, они должны быть ещё эффектнее, а на плёнку коммунизма нынче не наблюдается. Пара роликов всего осталась… То есть — совсем ерунда какая-то. Зимой ветер в пещерах дует от нижнего входа к верхнему, к верхнему входу влажным подходит и, вступая в зону, где вниз стекает холодный воздух с поверхности, отдаёт все свои запасы воды. Намораживая колоссальные количества льда. А здесь как будто пещеру заливали кипятком, растопили всё, что можно. Всё, что за сотни лет намораживалось, — не просто растаяло, но растаяло ЗИМОЙ! Офигеть.
Ничего, впереди вторая половина программы. На реках и водопадах. Дальняя часть пещеры, говорят, и безо всякого льда весьма красива и эффектна. Сейчас нужно проползти метров тридцать узостями, потом спуститься полкилометра по Белой речке, подняться километр по Берёзовому ручью, и — на месте. Не так уж быстро — сложностей хватает. Например, полузакрытый сифон на середине Белой речки, у которого есть, правда, два «сухих» обхода: справа сорокаметровый в рост и слева двухсотметровый ползком по жидкой глине. Или — большие озёра без берегов на Берёзовом ручье, для которых мы тащим лодки.
Вот и сифон. Разумеется, правый обход не находится, как ни ищем (на обратном пути он находится без проблем и в самом очевидном месте, но это так и должно быть), так что ползём левым. Широко, луч фонаря до стен почти не пробивает, и низко, мало где на четвереньки-то встать можно. Совершенно непонятно, в какую сторону ползти по этой бесконечной щели. Приходится изрядно шарахаться вокруг, разведывая путь. Мерзость. Холодно, грязно, жидко. Приблизительно на середине всего безобразия, судя по карте, клизмотрон сей выходит краешком на ещё один ручей, длиной метров сто — сто пятьдесят, с тупиками с двух сторон. Это место пропускать не надо, лишние сотни метров такой гадости отнимут много сил, которых и так понадобится изрядно. Чем ближе к предполагаемому повороту, тем чаще устраиваем разведки. Одним человеком. Остальные, уже уставшие, тем временем «отдыхают», лежа вповалку на сепульках.
– Володь, тут странное, пойдём, посмотришь, — возвращается из разведки Алексей.
– Ручей?
– Ручей. Только — это видеть надо.
– Всем идти?
– Нет, Машку можно оставить, пусть отдыхает.
Щель сужается. Узкий лаз в стенке. Сюрприз — оказывается, по ручью вовсе не такая щель, а вполне вразумительная галерея. Свод высокий, идти можно, над головой метр пространства. Ширина галереи — метров шесть, четыре из них занимает тот ручей. Лёшин след кончается прямо здесь же, в метре от очка, сквозь которое мы влезли в галерею. Ручей выходит из непроходимо-узкого сифона и уходит в такой же. Возможно, кошка и пролезла бы, но только если свободным нырянием, без акваланга. И даже, наверное, только без гидрокостюма. Словом — чуть ниже уровня воды дырка с кулак, вот и весь «сифон». Глубина в ручье между сифонами по щиколотку, течение еле-еле заметно. Топкая глина — как в русле, так и на берегу. Крупной рябью покрытая. От паводка. Жуткий напор был, видимо. А прямо по руслу, от сифона к сифону — стёжка следов. Человеческих. Чётких и свежих. Из ниоткуда в никуда. Сюжетец – прямо по Честертону. Ладно, сыграем и мы в патера Брауна. В шеренгу по трое параллельно следу — шагом арш! Замеряем, интерполируем… Итак, след оставлен кем-то высотой около ста шестидесяти и весом около пятидесяти. Между прочим, вполне соответствует размеру тех лыж… Сапоги сорокового размера. Тоже соответствует, по такому холоду на два носка и с тремя размерами в запасе. А перед обоими сифонами, там, где свод опускается до метра с небольшим, — картина строго та же, что и с лыжнёй. Вот последний чёткий отпечаток, а вот тот хрен, который дальше. И на колено никто не становился, и баллонов рядом никто не клал. Да и вертолёт не пролетит, и подводная лодка не пролезет. Как гласил вердикт хирурга из того же анекдота, вынесенный по поводу вторичного падения того же попа с той же колокольни, второй раз — это, наверное, тенденция. Во всяком случае, если эпизод с лыжнёй выглядел забавным приколом, то эта стёжка уже таких ассоциаций не вызывала. Возникло было желание сбегать за фотоаппаратом да пощёлкать, но природная лень взяла своё. Вкупе с соображением, что то, что может быть зафиксировано аппаратом, никогда ничего и никому не докажет. Стёжку следов в грязи можно в любом московском дворе изобразить и отснять. В точности такую же.
* * *Сидим мы на берегу и таращимся на следы как последние дураки, а в головах — странноватые мысли бродят. У ребят — шуточки, а у меня — даже не знаю. Адреналин в голову шибанул. Ну не бывает такого. А какое бывает? Что там Чарли рассказывал?
Чарли — мой старый английский друг, много ездивший со мной по южным пещерам и пару раз ездивший без меня сюда. С той самой командой, которая никак Ломоносовскую найти не могла. Недавно он заезжал в Москву. Рассказывал я ему и то, что трижды не мог попасть в вожделенную Олимпийскую.
– Знаешь, Владимир, Железные Ворота — самое необычное из мест, в которых я бывал. Раз у тебя там такие вещи происходят — смотрел бы ты повнимательнее, что вокруг деется.
– В чём необычное-то?
– Там кто-то есть. Или что-то.
– В смысле?
– Я там дважды бывал. И всякий раз меня не отпускало совершенно твёрдое ощущение, что кроме нас там есть кто-то ещё.
– Так неудивительно, вы же туда в основном водку пить ездили да в бане париться? С такого что хочешь померещится.
