Митч Каллин - ЗА ГРАНЬЮ ДОЗВОЛЕННОГО
Каким испуганным он себя чувствовал, работая в саду, каким растерянным и нервным, играя в догонялки с Дэвидом, — если хлопала дверь автомобиля, он подпрыгивал, если гремел гром, он затыкал уши и убегал внутрь.
«Где-то в городе, — думал он снова и снова, — есть человек, который убил офицера полиции; убийца ходит по этим улицам, велика вероятность, что он видел меня в туалете, — может быть, держал мой член в своей руке».
Два или три раза в неделю, на закате, мужчина обнаруживал, что выбирается из засохшего русла реки, чтобы перейти Папаго-парк и посидеть возле утиного пруда. Здесь он размышлял об убийце Рональда Джерома Банистера, пытаясь собрать необходимые сведения о человеке, который непреднамеренно спровоцировал его падение. Но, как бы он ни пытался выстроить логичную конструкцию, мог вспомнить о киллере только самое простое: мужчина, ездит на мотоцикле, достаточно сильный, чтобы вырвать пушку из рук копа-тяжеловеса, явно живёт жизнью полной секретов, лжи и обмана. Тогда, что бы мужчина ни думал о киллере, всё превращалось в чистой воды догадки: может быть, он женат, имеет детей, может быть, у него есть хобби — страсть к мотоциклам, может быть, он несёт на себе бремя вины за своё преступление, не выказывая никаких признаков страдания; поступок, несомненно, был оправдан, доказательства исчерпаны, стоило ему завести мотоцикл в гараж: «У меня есть семья, у меня есть работа, я должен защитить себя и всё, что мне дорого, всё, что я любил и над чем работал, — что ещё я могу сделать?»
«Ты мог бы позвонить в полицию и покаяться, — хочется закричать мужчине в непроницаемое лицо киллера. — Или ты мог бы написать анонимное письмо и выразить свои сожаления семье. Ты мог бы ясно дать понять, что вы с Банистером не были единственными людьми в туалете в ту ночь, что как минимум двое других были там и слышали шум потасовки. Ты мог бы учесть, что есть и другие люди, такие же, как ты, — те из нас, которые ходят, куда ты ходишь, и делают то, что любишь делать ты. Ты мог бы спасти меня. Ты мог бы…»
В конце концов мужчина приходит к единственной непреложной истине: как жена и сыновья Банистера, он слишком сильно ненавидит убийцу, больше, чем кого бы то ни было на свете. Он желает для него наказания и тем не менее, погружаясь в подробности того, что окружало выстрел, он не может по-настоящему винить его; может быть, окажись мужчина на месте убийцы, он поступил бы так же — отчаянно боролся бы, чтобы избежать полного унижения, инстинктивно сопротивлялся любому, способному разоблачить и погубить его. Может быть, он спустил бы курок. Но что бы это ни значило, он постарался бы остаться невредимым. Он не выше этих насильственных порывов, он достаточно хорошо это знает: когда-то в средней школе, во время перерыва на ленч, он один раз ударил парнишку-приятеля металлической джетсоновской коробкой для ленча — повалил его, заставил замолчать: после того, как мальчишка окликнул Чэда Тэгера, приятеля по игровой площадке, который по каким-то неясным причинам недолюбливал мужчину, и в шутку завопил:
— Чэд! Чэд! Он здесь!..
Даже если так, он не убил и не поранил серьёзно никого из своих друзей — но теперь он понимает всем сердцем: пассивный мужчина в угрожающей ситуации может вести себя опрометчиво, реальна эта ситуация или только воображаема. Разъезжая по городу, споря, посещая спортивные мероприятия — это происходит каждый день. Мужчина допускал, что убийца — вполне обыкновенный человек, женат, имеет детей, приличную работу, в общем, его уважают коллеги и знакомые, — и если бы он был им, зачастую заключал мужчина, покидая утиный пруд, он бы не потерял сон, размышляя о своём положении. Без сомнения, он вообще не позволил бы подобным мыслям проникнуть в своё сознание. И если временами мужчина останавливался прежде, чем отправиться к высохшему руслу реки, стоял неподвижно своей, жест, возможно символизирующий их союз. Мужчина резко заволновался, застучал пальцами по столу.
«Как ты можешь заботиться обо мне?» — хотелось завопить ему, но вместо этого удалось прошептать настойчиво:
— Как ты можешь любить меня? — Чем больше он старался закричать, тем тише становился голос. — Если бы ты знала, если бы ты знала всё, если бы ты знала.
Позже, прихлёбывая кофе с Джулией, он избегал смотреть ей в лицо; его взгляд сосредоточился на её чашке, пальцах, держащих ручку, на краю чашки, поднимающейся мимо её груди к губам, — улыбаясь, сам не понимая почему, он кивал и мягко говорил с ней:
— Спасибо, мне это было нужно — на вкус восхитительно.
После этого мужчина снова удалился в гараж:, чувствуя себя полностью истощённым и вялым — как зебра, которую видел на канале «Дискавери», бедняжка, завязнувшая в грязи.
— Чёрт…
Сидя за рабочим столом, резко упал вперёд, его веки были крепко сжаты, дыхание стало глубже, он искал связи между той частью себя, которая склонилась на колени рядом с телом Рональда Джерома Банистера, и другой частью, которая стояла на ярком дневном свете, наслаждаясь телевизором, играя с детьми, или пила кофе со своей женой. Но найти связь было трудно, в особенности когда зебра не шла у него из головы — бедное создание долгие часы пыталось освободиться, погружалось всё глубже и глубже и в конечном счёте соскальзывало вниз.
— Ты пошатнулся, — пробормотал он, отодвигаясь. — Ты пошатнулся…
Теперь, в тоннеле, мужчина нащупывал свои воспоминания, добавлял веток в костёр, быстро поджигал кору, раздувал угли. Глядя на пламя, возвращался в мыслях домой; он входит в гараж, видит самого себя бодрствующим за рабочим столом. Он знает, что рассеянно потянется за тюбиком клея для моделирования, прежде чем откроет глаза. Потом, словно игрок, обдумывающий ценность своих карт в покере, переберёт свои деревяшки, выбирая куски, которые ему нужны.
Вчера он построил моноплан, сегодня это будет бомбардировщик «Стелс» — за четыре дня он сделает «Сопвич кэмел», компактный, достаточно массивный биплан, используемый союзниками.
— За четыре дня, — говорит он себе, — ты закончишь свою последнюю модель, не сознавая этого.
Правда, его прошлое «я» не может его слышать, его прошлое «я» не чувствует грядущих потрясений: за сорок восемь часов постройки «Сопвич кэмел» Джулия, и Дэвид, и Моника уйдут из дома, отвергнут его, сидящего в одиночестве за рабочим столом.
— Я не могу помочь тебе, — говорит мужчина самому себе. — Поверь, мне бы хотелось.
Затем вздыхает, уныло трясёт головой, отрекаясь от своего прошлого «я». Отводя взгляд от огня, видит сплошную черноту за входом в тоннель.
«Словно возвышаешься над горизонтом чёрной дыры, — думает он. — Словно существование в этом месте, что бы ни происходило с энергией, никогда больше не выходит наружу».
И всё равно мужчина рад, что теперь он далеко от прошлого себя, хотя очень скучает по искусству моделестроения (выпилить и затем обработать долотом фюзеляж, округлить передние края крыльев, свести на конус заднюю кромку, иногда используя дюбеля в четверть сантиметра для распорки). Строительство было обычно простым, в некоторой степени элементарным, требующим клея, деревяшек, подвесок из проволоки.
И тем не менее создание каждой модели было для него творческим процессом, который приносил огромное удовлетворение — несмотря на расстройство, касающееся смерти Банистера, бессонницу, изматывающую его нервную систему, — как и с другими моделями, ночи, которые он посвящал «Сопвич кэмел», приносили ему то же удовольствие; хотя его удовлетворение таило в себе надежду, веру в то, что всё то, что он знал об убийстве, и вина оттого, что он не вышел вперёд, будут разрешены завтра утром.
Раньше вечером, прежде чем запереться в гараже, мужчина принял решение: закончив «Сопвич кэмел», приняв душ и одевшись, он поедет в центр, чтобы встретиться с Фредом Росасом, детективом убойного отдела, который ведёт дело Банистера. Затем, при условии анонимности, расскажет детективу то немногое, что слышал в парке Миссии, — быструю потасовку, выстрел, звук мотоцикла, последние слова Банистера.
Если его спросят, мужчина скажет, что он просто пошёл туда, чтобы воспользоваться туалетом (он никого не видел, никого не встретил, но, честно говоря, знал о дурной репутации туалета; этот факт, соединённый с его работой школьным учителем, как он пристыженно объяснил бы, стал причиной того, что он сразу же не связался с властями). Он верил, что эта история будет достаточно правдивой для Росаса.
И когда его совесть будет чиста, осуждающие глаза Банистера закроются навеки, позволят ему наконец с лёгкостью засыпать без угрозы ночных кошмаров; потому что как иначе он может начать школьный год с новыми силами, чтобы его летний опыт лёг в память как достойный сожаления урок, который он выучил? Как ещё он сможет быть заботливым отцом, исправившимся мужем, чего заслуживают те, кого он любит?
