Елена Сазанович - Предпоследний день грусти
Я ее отлично понимала.
– Но она, наверно, надеялась на вас? Что вы поможете ей ужиться на вашей нормальной почве?
– Мы сделали все. Что могли. Да. Она надеялась на нас. Но так сама и не сделала шаг навстречу. Даже на бескорыстное благородство обязательно нужен ответный ход. Она этого так и не поняла.
Наспех поблагодарив настоятельницу, я выскочила из этого пахнущего монастырского сада. Почти бегом удаляясь от этого мертвого царства. Нет, я не верила настоятельнице. Моя мама была здоровой и чистой. И не выжила она здесь совсем по другой причине.
И я резко оглянулась назад. И монастырь мне уже не показался мертвым царством. Ни строгим надменным каменным великаном. Я его видела неуверенным, почти слабым. Он не мог спасти каждую душу. Он мог помочь только душе. Жаждущей этого спасения. Мама! Как ты ошибалась. Как ты не могла понять. Что искусственным путем невозможно насадить ни благородство, ни благодетель, ни логику. Искусственное насаждение плюсовых категорий в итоге превращает их в минусы. В самых нелепых их проявлениях. Уходить из жизни нужно так. Как живешь. Только тогда уход не будет таким болезненным и таким неверным…
Настоящий вкус одиночества я ощутила только после ухода матери. Я мало жила с ней. И на избыток ее внимания пожаловаться не могла. Но подсознательно. Не вдаваясь в нюансы. Я всегда знала, что у меня есть мама. И это сознание. Существующее вне меня. Как ни странно, облегчало мою жизнь. И помогало бороться за свое существование. И только после смерти матери это сознание обрело ощутимую, осязаемую, законченную форму. Превратившись в болевую точку моего мозга.
Эта боль навсегда поселилась во мне. За день я успевала к ней привыкнуть. И она становилась еле ощутимой. Но по ночам она обострялась. И мои силы таяли. И люди Эллады покинули меня. И гроздья переспелого винограда стали гнить. И море стало мельчать. И я поняла. Что единственный выход теперь – это забыться. Отвлечься на каком-нибудь деле. Но музыка меня по-прежнему мало интересовала. И вкус пищи стал притупляться. И красота вещей обесценилась. И боль меня поглотила…
Откуда она взялась? Бесцветная, безвкусная моя боль. Она накапливается. Заполняет кровеносные сосуды. Вырабатывает смертельный яд. Я знаю происхождение зубной боли. И я знаю. Как перетерпеть такую боль. Зажмурить глаза. И сказать себе: это когда-нибудь обязательно кончится. Нужно только потерпеть. Чуть-чуть. Минуту. Две минуты. И это закончится. Нужно только уметь терпеть. Я умею терпеть. Во мне хватает на это сил. Но эта боль нестерпима. Ею отравлен воздух. Которым я дышу. И как остановить эту боль. Если воздух отравлен? Нужно зажмурить глаза. И терпеть. Конечно, я вытерплю. Конечно. Завтра будет другой день. И воздух будет другим. И я буду другой.
Я стискиваю зубы. Надавливаю ладонями на виски. Мама не умела терпеть. Я совсем другая. Но я дочь своей матери. Я бью себя по рукам. Отбрасываю голову назад. Часто дышу. Господи. Как больно. Где вы, мои жизнерадостные Боги? Где ваш звонкий смех? И где ваша необъятная сила? Я утыкаюсь головой в подушку. Набрасываю на себя одеяло.
А когда-то я думала, что на свете бывает счастье. Я когда-то думала, что вся жизнь – это счастье. Кто выдумал это слово? Кто так жестоко посмеялся над нами? Я набрасываю на голово одеяло. Я прячусь. Обхватываю себя руками со всей силы. Но сил очень мало. Мама! Я все равно не боюсь одиночества. Так как боялась его ты. Я не боюсь лежать в темноте. Под одеялом. Стиснув зубы. Я перетерплю эту боль. Я умею терпеть. Я как-нибудь от нее избавлюсь…
Утром. Наспех собрав вещи. Я уехала к морю. На своей старенькой «Победе». Оставшейся в подарок от матери. Я ехала в одном направлении. Я знала, куда ехать.
Я люблю гулять по вечерам к морю. И мои часы вновь отстукивают вечность. И вновь повторяют миг. И вновь – только я. Крепкое, красивое тело, в стенки которого ударяется сумасшедшее сердце. В стенках которого переливается горячая кровь. И небо – вне меня. И море – вне меня. И вне меня – вечер. И вечность – вне меня. Вечность. Которую ты для себя не сумела сохранить, мама.
Кто-то прикоснулся к моей руке. Кто-то до боли сжал мой локоть. Кто-то вновь повторил миг. Я знала, кто это. И все-таки вскрикнула. И все-таки удивилась. И резко обернулась.
– Мак! Ты! Это ты, Мак! Глазам своим не верю! Как ты здесь? Почему?
– Я знал. Я был уверен, что когда-нибудь обязательно тебя встречу.
– Не обязательно, Мак. Не обязательно, – солгала я. Хотя тоже была уверена в нашей встрече.
Передо мной стоял ни кто иной. Передо мной стоял Мак. Японский, греческий, американский Мак. По-прежнему невозможно красивый. По-прежнему невозможно элегантный. Разве что уверенность в нем читалась с трудом.
– Мак! – выдохнула я. И упала в его объятия.
Ночь. Пахнущая до головокружения эвкалиптом. Ослепленная круглолицей луной. Почти космическая. Почти невозможная в этом мире. Ночь. Задыхающаяся от южной жары. Бездонная от морского воздуха. Утопающая в морском песке. Жадная до любви. Безнадежная. Обреченная. Ночь…
– Мак, Мак, Мак, – я горячо целовала его лицо. Я горячо обнимала его. Я горячо плакала у него на груди. Все у меня получалась горячо в эту южную ночь. На желтом песке у моря. В освещении золотистой луны.
– Мак, Мак, Мак… Почему у тебя такое неамериканское. Неяпонское. Негреческое имя. Мак! И откуда ты, Мак!
– Катенька, – бессильно, болезненно прошептал Мак пересохшими губами имя моей матери.
Я обмякла. Поглупела. Подурнела.
Уже южное утро. Уже розовеет небо. Уже первый белоснежный парусник вышел в море. Уже рыбаки раскинули сети. Уже чайки срывают от крика голос. Уже не слышен запах эвкалипта. Уже пахнет утром. Утро для Катерины. Утро для моей матери. Которой нет. Но есть ее утро.
– Прости, – Мак закрыл лицо руками. – Прости, Люся. Мне показалось. Это горячее дыхание. Это тепло… Нет, этот жар рук. Эти такие же фразы… Шепотом…
– Перестань! – крикнула я. – Ее уже нет! Слышишь! Нет!
– Море есть. Песок есть. Парусник есть. Ты есть. Это несправедливо. А ее нет… Я не могу забыть ее, Люся. Это сильнее меня…
– Ты повзрослел, Мак.
– Женщина, которую трудно любить, когда она рядом. Когда ее нет – трудно выжить. Становится плохо. Очень плохо…
– Ты очень повзрослел, Мак. И нос твой стал не столь совершенен. И глаза не столь выразительны. И улыбка не столь открытая…
– Прости. Но тебя, как и ее, любить невозможно. Ты тоже обречена…
– Перестань! Прошу тебя. Перестань.
– Но спасибо тебе, что ты подарила мне эту ночь. Ты словно продлила нашу с ней любовь…
– Я проклинаю утро после любви ночной,
За порванные струны.
За луч предательский в окне.
Распахнутость гардин…
За трусость взгляда.
Дрожь в руках…
За сожаление о прошлом…
И боль о том, что было,
Когда не будет ничего…
Эту песню любила петь моя мама. Я, Мак, совершенно петь не умею. У меня просто-напросто нет слуха. Но все равно сегодня утром я дарю тебе эту песню…
– Люся, погоди… Ты не должна так уходить…
– Я ничего тебе не должна, Мак. К тому же, ночь и впрямь была замечательная. Только слишком уж сильно пахнул эвкалипт. Я не люблю резкие запахи…
Больше ничего не сказав Маку, я скрылась в эвкалиптовой роще.
И через день я демонстративно шла под руку со смуглым, длинноногим парнем. И Мак грустно и молча смотрел нам вслед. Мне так хотелось, чтобы он окликнул меня. Может быть, тогда что-нибудь возможно и… Нет, ничто невозможно. Мак грустно смотрел нам вслед. И молчал.
Больше Мака я никогда не увидела.
… И потом – тысяча лет смеха над одиночеством. Мак вернул меня к жизни. Мак заново научил меня любить жизнь. И физически ощущать ее прелести. Ее сладкий вкус. Ее пьянящий запах. Я вновь ощутила прелесть одиночества. И свободы. И чтобы закрепить в себе эти чувства. Я решила пока не уезжать с моря. У меня даже промелькнула мысль позвонить своему лучшему приятелю Мишке Грачеву. Чтобы он примчался ко мне. Разделить со мной все радости. Но потом передумала. Вспомнив, что он серьезно влюблен. И его серьезная любовь мне станет помехой. И обузой.
И я решила в одиночку пресытиться своей свободой. В одиночку пойти навстречу приключениям. В одиночку окунуться с головой в самые невероятные истории. В одиночку ловить на себе пламенные взгляды на пляже. Южные объятия. По вечерам наслаждаться ночным воздухом на террасе, медленно потягивая из бокала экзотический терпкий коктейль. А потом выходить из всех историй без сожалений. Упреков. И слез.
И свою неверную улыбку мне вновь подарила Афродита. И братья и сестры Эллады вновь звали меня присоединиться к их развлечениям. И бросали в меня гроздья спелого сочного винограда. А по ночам я продолжла мечтать о своем единственном парне из сна. Единственный, кому бы я подарила свою верность. И, наверно, свободу.
Это было легкое время. Беззаботное и веселое. И теперь я вспоминаю о нем с грустью. Жаль, что радость всегда вспоминается с грустью. Я была очень счастлива в те летние каникулы у моря. И мне непременно хотелось со всеми поделиться своим счастьем. Я чувствовала себя эгоисткой, когда видела рядом с собой хмурие лица. И я им приветливо улыбалась. И мне со всеми хотелось здороваться. И всех успокаивать. И всем желать удачи.
