Алексей Смирнов - Небесный летающий Китай (сборник)
– Воспитательница нам велела… – начала мама. А папа ее перебил:
– Какая, в жопу, воспитательница, в рот ей ноги, надо еще посмотреть, что за воспитательница, может, ей рот порвать надо, – вот что говорил маме папа.
Цезарь поднял ношу перед собой, готовясь отправить в бак. Но его придержали за локоть, и он нечаянно прижал ее к груди.
– Тьфу, зараза! – он снова выругался. На этот раз ругательство получилось удивленным.
– Не бросайте, пожалуйста, ваш пакет. Положите его на землю.
Цезарь насупил брови и воззрился на отталкивающего вида мужчину: полного, с дряблым лицом отставного евнуха. Мужчина был одет в черное пальто, которое он, судя по некоторым признакам, выудил из бака; на макушке пристроилась шапка-пирожок. На рукаве была красная повязка.
– Что вам нужно, зачем вы цепляетесь?
Мужчина надулся и выставил левое плечо:
– Контроль утилизации! Вы разве не видите мою повязку?
– Ну и что? – пожал плечами Цезарь, но мешок опустил.
– Мы изучаем структуру отходов. Показательная проверка, выборочное социологическое исследование. Граждане! – закричал мужчина. – Попрошу вас на минутку подойти ко мне! Санитарная служба! Будете очевидцами!
Он правильно рассчитал и выбрал верное слово, потому что никто не хотел оказаться свидетелем, и никто не желал быть понятым, но вот очевидцами мечтали стать все. Приблизились праздные мамы; они поминутно оглядывались на детей, поглощенных снеговиками. Подошел и угрюмый родитель, приход которого решил дело. Цезарь испугался этого папы. И не отважился перечить.
– Вываливайте ваш мусор, – приказал мужчина с повязкой. – Прямо сюда вываливайте. А мы поглядим, что вы выносите.
– Это он тут все запакостил? – грозно осведомился папа и смерил Цезаря недобрым взглядом.
– Нет, не он, – отозвался мужчина. – Тут дело в сопоставлении пропорций. Сравнение процентных соотношений. Мы берем отдельный микрорайон и проецируем на городскую свалку…
Мамы сгрудились в стайку и внимательно следили за ходом работ. Подтянулись и дети; они окружили мам и стали показывать на Цезаря лопатами и варежками.
Цезарь присел на корточки, осторожно взял мешок за уголки. Он начал трясти. Каркнула ворона, подскочил воробей.
Две или три мамы, не сдержав любопытства, шагнули вперед, приблизились. Цезарь покраснел и отступил от мусорной кучи. Ему вдруг стало жаль свои отбросы. Они лежали беззащитные и трогательные, родные.
Мужчина с повязкой вооружился длинной палкой с гвоздем и ковырнул кучу.
Мама постарше надела очки.
– Ну, и что там? – мрачно спросил папа, перетаптываясь с ноги на ногу.
– Чайный пакетик, – мужчина поддел гвоздем нитку и поднял отброс. – Чай «Липтон». Вы пьете этот чай? – обратился он к Цезарю.
Цезарь нехотя кивнул.
– Это очень интересно! – мужчина втянул ноздрями воздух. – Вы не представляете, до чего приятно порыться. Еще пакетик. Два даже. Смотрите, переплелись… Вы пьете много чаю!
Мамы засмеялись. Цезарь засунул руки в карманы и поежился, жалея, что плохо оделся.
– Какая-то тряпка… – пробормотал мужчина с повязкой. – Вся в крошках, что-то прилипло, мокрая… наверное, кухонная, судя по размеру. Вы не разбрасывайтесь тряпками-то. Широко живете… Сигаретная пачка «Мужик». Сигаретные окурки. Гражданин, оказывается, курит сигареты, и скуривает не до конца. Вот посмотрите, какие жирные бычки оставляет, а?
– Лютует, – согласился папа, уминая снег.
– Целлофановые пакеты. Батюшки! Один, два, три… пять… семь! Семь пакетов. Тут этикетки, граждане. Пельмени… российские. Полкило было. Еще пельмени! Труха даже осталась. Да-а…
Цезарь пригладил скудные волосы:
– Я не понимаю, что вы там ищете…
– Вчерашний день, – иронически откликнулся мужчина. – Упаковка от импортных сосисок. Подходите поближе, не бойтесь, вы мне не помешаете. Только не наступите. В эти сосиски, между прочим, добавляется курятина. Улавливаете, какие вырисовываются вкусы?
– Ясное дело, коню понятно, – папа всмотрелся, заклокотал носоглоткой и харкнул.
Мужчина с повязкой внимательно на него посмотрел, тоже высморкался, но уже снегом, и вернулся к своему занятию.
– Бесплатная газета, вся измятая, промокшая… А наши-то носят все, носят… Не впрок, знамо дело… тапочек! Сношенный, в клеточку, подошва прорезиненная. Смотрите, очистки. Картофельные, морковные… ба, огуречные! Декабрь-месяц! Кучеряво!…
Мамы осуждающе зашептались, маленький мальчик громко захохотал и бросил в кучу снежок. Цезарь напрягся:
– Я попрошу вас прекратить…
– Помалкивайте, – попросил его мужчина, разбрасывая мусор. Тут же он отвлекся, заглянул через плечо, прищурился на дверь магазина, из которой лились гормонозависимые эстрадные песни. – А что вы радуетесь? Плакать надо! Пора!
На крыльцо магазина вышли две продавщицы в оранжевых фартуках и наколках. Они закурили и начали улыбаться, прислушиваясь к мужчине.
– Столько узнаешь о человеке! – доверительно поделился он с публикой, помавая гвоздем. – Книга жизни, неповрежденное бытие, свидетельство и откровение в одном израсходованном флаконе шампуня. Вот, кстати, и шампунь, довольно дрянной. Для ломких и сухих волос!
Раздались аплодисменты, будто били в подушку: все были в варежках.
– Яички битые, скорлупка в смысле… штучек пять.. Шкурки колбасные, копченые, а это – сыр. Надкусанный, гляньте!
– Силен мужик, – крякнул папа.
– Лампочку сжег, стоваттовую. Свеколка… какая-то гадость, не пойми, что… что это за штука, позвольте спросить? Чем вы там занимались? Откуда это?
Цезарь посмотрел и промолчал, потому что не знал, что это такое. Не помнил.
– Ну и комплект, -мужчина, отдуваясь, переложил палку в левую руку. – Вот так выборка!
– Я закоченел уже, – напоминающе буркнул Цезарь, кутаясь в воротник. – Долго это будет продолжаться?
– До самого финиша. Значит, вы отказываетесь? Не скажете, что это за вещь? Хорошо, не говорите… Бутылка. Нестандарт. Такую не сдашь… Обидно, небось, было выбрасывать. А потому что нечего. Нечего. Стоп. Все назад! Что это? … Минутку… минутку…
Зрители затаили дыхание, папа поперхнулся дымом, а у Цезаря засосало под ложечкой. Мужчина выкатил бумажный комочек и старательно расправлял его шляпкой гвоздя.
– Не могу поверить глазам, – сказал он возбужденно. – Никак не ожидал. Но я нашел! Я нашел его!
И, позабыв о гигиене, нагнулся, взял листок и с торжеством показал его окружающим.
– Что там? – крикнули с крыльца продавщицы.
– Вчерашний день! – ликующе воскликнул мужчина. От избытка чувств он подпрыгнул. – Я искал! Я искал – и нашел его!
Цезарь, наконец, увидел, что он держит календарный листок, вчерашний.
– Ничего себе, – выдохнул потрясенный папа.
Мамы стали звать детей и прижимать их к себе. Продавщицы погасили сигареты и скрылись в магазине.
Мужчина плюнул на листок, прилепил к ладони и сунул под нос Цезарю:
– Любуйтесь! Ваше?
– Мое, – пробормотал Цезарь. И протянул руку, чтобы взять.
Но мужчина отвел ладонь.
– Зарубите себе на носу, – сказал он со значением. – Вы! Выбросили! Свой! Вчерашний день. И я его насилу нашел. Вы ничего не хотите рассказать?
Цезарь поднес пальцы ко рту. Он принялся греть их жарким дыханием.
– Ничего не хочу, – ответил он с вызовом.
Мужчина укоризненно и безнадежно посмотрел на него.
– Заберите с собой и больше так никогда не поступайте, – распорядился он после паузы. – Никогда, понимаете? Забирайте.
Цезарь взял листок и положил в карман.
– Я могу, наконец, пойти домой?
– Идите, конечно, кто вас держит.
Мужчина отвернулся. Он пнул мусор, чтобы подогнать его к бакам. Зрители продолжали стоять.
Цезарь глупо хмыкнул и быстро пошел прочь. Он страшно замерз.
Очутившись в квартире, он сразу пустил горячую воду. Начал греться.
– Что же вчера было такого особенного? – спросил у себя Цезарь, намыливая руки. – Ничего не было. Обычный вчерашний день.
Прошло полчаса, и внезапно он вспомнил.
– Господи, господи, – забормотал Цезарь. – Что я натворил. Что я натворил.
Он побежал в угол, сел и обхватил голову руками.
– Вот беда-то, вот ужас, – приговаривал Цезарь.
Через пять минут он принял решение. Надо бежать. Еще есть время. Надо скорее бежать.
Он выскочил в коридор.
Но было уже поздно. Дверь уже пинали ногами; в нее молотили и колотили на все лады.
© октябрь 2001Дробь
Консультанта караулили двое.
Первый, востроптичьего вида, был просто покрыт лишаями, у второго же кожа над верхней губой пузырилась малиновыми пузырями.
Коридор клиники выглядел ненасытным пространством, где хватило бы места для босхова сада земных наслаждений. Недавно выкрашенный в охру, он угнетал, он горбился сводами, вырастал в сырые потолки. Зарешеченные окна в человеческий рост выходили на рыжую стену – воплощение ноября в штукатурке. По коридору расползалось капустное уныние. Расколотый кафель; камень с выбоинами, как будто побитый большевистскими пулями; на жестяном подоконнике за окном – чрезвычайная и полномочная ворона, вымоченная в сером уксусе неба.
