Эдуард Лимонов - Смерть современных героев
— Я хочу пройтись немного. — Виктор начал надевать туфли.
— Возьми внизу карточку отеля с адресом на случай, если заблудишься. И не отлучайся далеко.
— Уй, маман! — Виктор засмеялся.
— И узнай у портье, в котором часу они запирают двери. А то можешь оказаться перед запертыми дверьми.
— Да, маман! — Надев пиджак и плащ, Виктор ушел.
19
— Он очень хороший. И очень милый, — сказала мисс Ивенс, глядя на закрывшуюся дверь. — Он на голову выше среды, в которой оказался в Париже. Когда я нашла его, Виктор жил с ужасными монстрами, его соотечественниками. После того как он потерял работу, его любовник Милтон пригласил Виктора жить к себе…
— Милтон — это латиноамериканское имя?
— Очевидно. В любом случае препротивный и опасный тип.
— Значит, Виктор действительно гомосексуалист. Никогда бы не подумал… — Галант вспомнил, с каким энтузиазмом сын колумбийского big lawyer сотрясал тело Фионы Ивенс, вспомнил о собственном неблестящем исполнении, шепот мисс «let him take me» и смутился. Смутилась и Фиона Ивенс. Но по другим причинам.
— Клянусь тебе, Джон, я не подозревала, что женщины его тоже интересуют. Во всяком случае, он две недели мирно ночевал у меня. И крепко спал себе те несколько раз, когда у меня оставались мужчины. Я знала, что он спит с Милтоном и что ему по каким-то причинам приходилось спать еще с одним из четверых…
— Латинос как черные. Те тоже спят коллективом, все со всеми, — неприязненно заметил Галант.
— Ты не можешь простить ему, что он проявил себя лучшим мужчиной, чем ты, — сказала Фиона и посмотрела ему в глаза.
С Галантом никто так никогда не разговаривал. Какая-то часть лжи или приличий всегда присутствовала даже в самых крутых объяснениях.
— Может быть, — сказал он, опустив глаза. Но так как мисс продолжала глядеть на него, добавил: — Да, это так.
Мисс глядела на него теперь как докторша.
— Я понимаю мужскую психологию. Однако вы разные. Он — здоровое животное. Ты — животное нежное. И то, что ты делал со мной, мне тоже очень нравилось. По-особому. По-другому, чем с ним.
— Let him take me, ты сказала. Let him take me — это твои слова?
— Мне хотелось попробовать и его. Женщины жадны. И любопытны. Разве ты этого не знаешь еще, мужчина?
— Знаю. И все же…
— Послушай, я же не твоя любимая девушка, в конце концов…
Он рассмеялся:
— Нет.
— И не думай, пожалуйста, что… Однако я счастлива, что так получилось. Как женщине мне льстит… Я хочу сказать, что я пригласила вас не для того, чтобы вами воспользоваться.
— Кстати, кто пригласил вас с Виктором на мой день рождения?
— Приятель Виктора. Американец. Я не знаю его имени.
— Седой? Журналист? Пришел с очень красивым мальчиком, как будто с этикетки конфитюра «Адонис». Чарлз?
— Кажется, Чарлз. Виктор злился и шептал мне, что мальчишка — «проститутка».
— Ясно. Виктор и должен не любить мальчишку, потому что он сам совсем другой тип гомосексуалиста. Виктор — мачо-пэдэ, а Адонис — девочка-содержанка.
— Седой Чарлз очень симпа, но Адонис устроит ему тяжелую жизнь. Такой херувим с ярко-зелеными глазами обойдется ему дорого. Он из той же породы, что Бозе — мальчик, из-за которого Оскар Уайльд попал в тюрьму. Бозе — лорд Артур Дуглас.
Они замолчали, исчерпав небольшой запас наблюдений над Чарлзом и его любовником.
— Я ему завидую, — сказал наконец Галант. — Он — сильное, красивое, спокойное животное.
— Кого ты имеешь в виду? Виктора?
— Да.
— Он — сильное и красивое животное, да. Но совсем не спокойное, нет. Ты его не понимаешь. Он — нервный, потерявшийся в Париже молодой мужчина. Это его латиноамериканское происхождение обязывает его быть мачо, вести себя уверенно, сидеть, широко расставив ноги. Ты замечал, Джон, как сидят латиноамериканцы? Их манеру выставлять все богатство между ног наружу, на обозрение. Ленивый их мачизм?.. Сидеть, положа ногу на ногу или сдвинув ноги, как сидишь сейчас ты, — это уже женственность, декадентство. Я не утверждаю, что все их мужчины сознательно раздвигают ноги, но это их мода, передающаяся автоматически из поколения в поколение. Итальянцы тоже любят сидеть, вывалив прибор… — Мисс Ивенс развеселилась и заворочалась в кресле. — Виктор очень страдает от того, что вынужден находиться среди социально и культурно чуждых ему людей.
— Он тоже делает драгс, как и они?
— Виктор никогда не делал драгс. Он для этого слишком осторожен. Потеряв работу, он предпочел спать с Милтоном и его коллегой, бандитом, чем подвергать себя опасности драг-пушинг. По нашим стандартам, Виктор принадлежит к аппер-миддл-классу. И сознание его — аппер-миддл-классовое. В его высокогорной столице у него была французская гувернантка! Поэтому он так хорошо говорит по-французски. Ты, очевидно, никогда не сталкивался с латиноамериканскими интелло, Джон. Они еще большие снобы, чем англосаксонские. И романтические снобы. Их образованный слой очень немногочислен, у них это каста, гордящаяся собой до болезненности и исповедующая культуру как религию. И за культурой они отправляются не в Соединенные Штаты, перед могуществом которых они вынуждены склониться, но каковые презирают, извини, за вульгарность, а в Европу, в Париж. Сюда… То есть, я хочу сказать, туда… — Мисс Ивенс вспомнила, что они находятся в комнате венецианского отеля. — Ты читал когда-нибудь стихи Рубена Дарио, Джон?
Галант покачал головой: нет.
— …Существовал даже латиноамериканский сюрреализм… dear Джон.
— Популярный американский имидж латинос — на Ист Коаст — это пуэрториканский хулиган, обыкновенно не умеющий читать и писать. На Вест Коаст, как вы знаете, мисс, латиноамериканец — это многодетный чикано, выходец из Мексики.
— Ну да, — вяло согласилась мисс. — Однако у каждой нации есть своя чернь и своя элита. Виктор по рождению принадлежит к образованному классу.
— Ты разбила мой имидж Виктора. Я разочарован. Я представлял его себе как здоровую противоположность нам, как представителя варварского племени со свежей кровью. Идущего, чтобы оттеснить наши племена, усталые и замученные вульгарным материализмом и избытком пищи. Оказывается, он декадент. И такой же аутсайдер, как и мы. Но, может быть, он сочинил себе отца-адвоката?
— Может быть, сочинил. Возможно, он родился не в Картахене… И отец его не адвокат, но убийца. В таком случае, где он научился так прекрасно, без акцента говорить на гибком красивом французском языке? В барио, в фавеле, Джон? В бидонвиле? В тюрьме?
20
— Холодно, — сказал колумбиец, входя, — холодно, красиво и таинственно. Я собирался совершить часовую прогулку, но пришлось ограничиться получасом. Необыкновенно таинственно все. Как будто что-то должно вот-вот произойти. — Он стал разматывать с шеи шарф.
— Это из-за освещения. Чарли говорил, что Венеция ночью выглядит как большое складское помещение.
— Чарли успел высказаться по всем поводам, — съязвил Галант.
— Да, по всем, — возмутилась мисс. — Чарли был великолепный тип. Я всегда буду благодарна ему за то, что он научил меня видеть мир. А Венеция ночью действительно похожа на полутемный огромный склад. Откуда-то просачивается свет, из-за угла от канала отражается другое зыбкое пятно света. Здания похожи на штабеля ящиков, и кто-то не торопясь идет по одному из проходов, оставленных между ящиками.
— До того как стать профессором, Чарли что, перемещал ящики на складах? Ездил на желтом подъемнике?
Уже повесив плащ в шкаф, Виктор вынул из кармана листок.
— Портье дал мне мэсидж. Синьоре Ивенс. Чей-то номер телефона.
— Мэсидж? У меня нет знакомых в этом городе. — Мисс приняла из рук Виктора листок. Поглядела. — Тут нет имени. Ты не ошибся, Виктор? Это для меня?
— Но портье ясно сказал: «Синьоре Ивенс».
— Странно… Портье что-нибудь добавил? Не сказал, кто звонил?
— Нет. Только дал мне мэсидж.
— И ты не мог спросить его хотя бы, кто звонил, Виктор? Мужчина, женщина? Как глупо! Мне придется спускаться вниз самой! — Раздраженная, мисс стала надевать сапоги. Когда она разогнулась, слившаяся было к вечеру с кожей, растворившаяся в ней, экзема ярко пылала на лбу, подбородке и шее. — Очень, очень странно…
— She is so… — начал Виктор, когда мисс вышла, и, не найдя слов, вернулся к французскому: — Она так много раз пересекала границы, что сделалась психопаткой. Ей следовало уйти на отдых куда раньше. Ее все настораживает, любой клошар, остановившийся под ее окнами на рю Лепик, кажется ей подозрительным.
— Уйти на отдых? Она что, не путешествует больше?
— Мне она сказала, что нет. Что у нее есть достаточно денег, чтобы прожить безбедно несколько лет. — Виктор аккуратно повесил в шкаф пиджак. — Я думаю, что Фиона очень скоро вернется к этому бизнесу. Она привыкла свободно тратить деньги. Она очень добрая. Иногда, правда, на нее находят припадки страха. Она начинает говорить о необходимости экономии и несколько дней пьет лишь чай с багетом. Чай, утверждает она, очень полезен. Ходит по квартире в кимоно и рассуждает о пользе скромной жизни, вреде излишеств и о мудрости восточной философии дзэн… Однако однажды, забыв об экономии, решает вдруг устроить обед для жирной Бизи и ее Исайи и приходит с рынка, накупив плоских дорогих устриц Белонс, а сзади араб несет ящик шампанского. Экономия! — В голосе Виктора звучало восхищение.
