Катя Рубина - Все-все-все и Мураками
Встретила Анжелка-невезуха принца наконец настоящего. Что у него, нет своего творческого «я», что ли? Так он вон как себя достойно ведет — притащился в этот зверюшник, Витькины теории слушает, смотрит на все это, шампанского принес, все по-людски. Нет уж, нет, у нас с Анжелкой все теперь по-другому будет. Она — с Мураками, я — с Гюнтером. Будем себя женщинами ощущать, без всяких этих творческих «я», без глупостей, без нищеты. Вот у нас все как синхронно с ней сложилось. Это не случайно. Потом, у меня Митька есть, а у Анжелки — никого. Витьку и психов творческих я в расчет не беру. Это все очень быстро как-то прокрутилось у меня в голове, и я выдала:
— Видишь ли, Даниил, обстоятельства складываются так, что у Анжелки наконец-то, как мне кажется, появился человек, который сможет о ней позаботиться.
— Наконец-то! Появился! — он прямо заорал на меня. — Наконе-е-ец-то! Что ты понимаешь?! Что ты можешь понимать?.. А еще художница… да ты просто обывательская штучка… Что, коль у него есть деньги, надо срочно запродаться и плюнуть на все?!
— Что значит — плюнуть на все, на что ей надо плевать?
— На чувство собственного достоинства.
— Почему ты думаешь, что чувство собственного достоинства бывает только в нищете, в беспомощности, в говне, одним словом?
— Она не должна так прогибаться перед этим ничтожеством!
— Во-первых, Мураками не ничтожество, во-вторых, никто и не прогибается, в-третьих, ей зато хорошо.
— Не будет ей хорошо с этим япошкой.
— Да: и ей, и мне должно быть хорошо лишь оттого, что мы имеем возможность общаться с вами, и только на ваши темы, и даже не общаться, а — спасибо, позволили! — хотя бы присутствовать при вашем с Витей общении. Наше мнение никого никогда почему-то не интересовало.
— Язык у тебя ядовитый. Ты лучше свои проблемки решай и не лезь туда, куда тебя не зовут.
— Анжелка — моя подруга, и она как раз сама меня звала, а вас, господин Полюшко, по-моему, сюда вот как раз никто и не звал. Может, вам поскитаться где-нибудь в другом месте?
У нас все так накалилось. Мне даже показалось, что он меня сейчас ударит. Но тут дверь распахнулась, и на площадку вышли Анжелка с Мураками.
Мураками — чисто за компанию, он не курил. Это было кстати и вовремя, а то у нас с Полюшко могла и драка случиться. Полюшко заткнулся. Мураками с ходу начал нахваливать Витькину теорию: типа так интересно, очень свежо и в данной ситуации очень даже актуально. Сам, мол, этой проблемой увлекаюсь, конечно, мол, не в физическом плане, а чисто, мол, в философском. А с физической точки зрения — это да, это сейчас необходимо, и на Анжелку смотрит многозначительно. Та кивает — да, да.
Полюшко говорит:
— Я по-английски не понимаю, рылом не вышел.
Анжелка начала ему все пересказывать, тот ухмыляется:
— Как вы спелись быстро, — говорит, — ну просто парочка — гусь с гагарочкой.
Мураками не понимает, я ему этого не перевожу, думаю: надо, скорей надо сменить тему. А он — умный, чувствительный, молодец, — у Полюшка спрашивает:
— Чем вы, Даниил, занимаетесь? (Анжелка взялась переводить. Я молчу, наблюдаю.)
— Я поэзией занимаюсь, прозой, пишу тексты.
— А какая тематика?
— Жизнь после смерти.
— Вот так-так! И вы тоже? Я уже написал два романа на эту тему.
— Наш пострел везде поспел. (Это Анжелка не перевела.)
— А концепция?
— Дуракам работы не показывают и не рассказывают. (Тоже без перевода.)
— Я не понял… Анжела, видимо, это трудно перевести?
— Понимать тут нечего, на той стороне — жизнь в тишине.
— И я о том же писал, и знаете, самое интересное, это удивительным образом соприкасается с теорией Виктора. У меня в романе был мистический камень, где переход в другой мир, а у Виктора — пуговица. Я думаю, что это намного реальнее, чем может показаться на первый взгляд.
— Я приехал из Питера, вхожу. Витька мне про пуговицу… я очумел… потому что сам всю дорогу об этом думал… но я не так думал… А он мне просто глаза раскрыл, все точно рассчитал, блин… гений!
Полюшко очень злобно смотрел на меня, на Анжелку и на Мураками. Я думала, а он, оказывается, действительно размышлял над тем, что Витька говорил… а мне казалось, просто прикалывается… вот ведь иногда как бывает. Ничего, выходит, я в людях не понимаю… и как связно говорил-то о жизни после смерти… Как там у него — в тишине на стороне? Прямо сон-то мой в руку, та же темочка, интересно…
Потом пили чай. Витька пока мы на лестнице все курили и общались, преспокойненько курил себе на кухне и ни в чем себе не отказывал: подливал в рюмку водочки, заедая их патиссоном. На лице его читалось выражение удовлетворенности и достоинства.
Глава 12 Зачем? …И дружбы простодушной дался мне этот мир — губительный и душный?
Гюнтер не звонил. Я ждала. Делать ничего не могла, даже за хлебом не пошла. Телефон вообще не звонил. Я периодически снимала трубку, проверяла. Работает, просто никто не звонит. Но все-таки у меня была еще надежда. Хотя чувство подсказывало, что звонка не будет. В голове прокручивались все события: наша встреча, Шуберт, Рейн, как мы работы снимали с подрамников, поцелуи и… о-о-о-о-о-о!
Неужели, неужели это все? Нет, наверное, что-то случилось… Может, с самолетом? Включила телевизор: если что-то случилось с самолетом, то в новостях обязательно скажут. Обыч— ные новости: убийства, нападения, Чечня, Ирак и все такое, о самолетах ничего. И все-таки не может быть.
Сидя на кухне, я курила одну сигарету за другой. Господи, какая тоска… на улице дождь, какие уродливые капли на окне… как оно мерзко запотело. Плакать хочется, попробовала заплакать, не получается. Как-то все внутри застыло.
Зашла в комнату, пустые подрамники, за что мне это? Кусти спал на стуле. Я взяла его на руки. Он сначала недовольно смотрел на меня, потом начал намурлыкивать. И тут я заревела в голос — по всем правилам, кривя рот. Слезы прямо брызгами вылетали из глаз. Мне так себя жалко стало, просто до жути. И что теперь? — крутилось в голове, — как жить-то? Да, правильно в И-ДЗИН все было: подмочишь свой хвост. И сон этот проклятый… Все, все мне говорило ведь о засаде, а я расслабилась, расчувствовалась, идиотка. И вот оно — привет тебе, привет. Выскочить на улицу и бежать. Куда бежать-то?
Захотелось позвонить маме и все ей вывалить, сказать: мамочка, я такая невезучая, у меня все через жопу, пожалей меня, свою дурочку, расскажи папе, как у меня все гадко, пусть он тоже расстроится.
Этого я делать не стала, зачем так маму? Она будет нервничать, давление, зачем папу травмировать? Ни в коем случае.
Я улеглась на диване, накрылась с головой пледом, прижала Кусти поближе и закрыла глаза. Пустота. Темно. Потихоньку я пригрелась и задремала.
Меня разбудил звонок в дверь.
Это Гюнтер! Слава богу, не звонил, сразу просто приехал, решил сделать сюрприз. Какое счастье, обниму его, поедем на открытие, все отлично, зря разнюнилась, как я могла так о нем, нельзя делать выводы поспешные — все это моментально прокрутилось в голове, пока я мчалась открывать дверь. Кусти обиженно выгибал спину, потягиваясь. В спешке я столкнула его с дивана.
Распахнула дверь, на пороге — Полюшко. По-моему, это уже было. Может, я сплю и мне опять снится дурацкий сон? Сейчас он скажет: «Свою усталость понял я, когда пришел к ночлегу».
Видимо, у меня был такой вид, что он спросил:
— Что с тобой, тебе плохо?
— Мне очень плохо, я чувствую себя нет слов как плохо, у меня с головой плохо.
— Можно зайти?
— Заходи.
Тут неожиданно для меня Полюшко проявил участие:
— У тебя есть чай? Давай я заварю, тебе надо горячего выпить от головы.
Мы пошли на кухню, я закурила, он сполоснул чайник и заварил чай.
Я молчала.
— Что-то случилось?
Не знаю, почему… я начала ему все рассказывать… сбивчиво, с завываниями, каким-то хрипатым голосом.
— Я ведь совсем одна, конечно, сын, родители, друзья, типа выхожу один я на дорогу, со мной жена и семеро детей. На самом деле я одна, сижу дома, картинки рисую, с большим трудом и очень редко продаю, практически никто меня не понимает, со всеми моими лирическими закидонами и несовременной жизненной позицией, я как бы на острове, на который приплывают туристы, смотрят как на паноптикум, потом — до свидания, надеемся, все будет ОК, счастливо оставаться. Я не жалуюсь никогда. Получается, что у меня все прекрасно. Мне больно, мне душно, мне нечем дышать. Я полная идиотка, я ничего в людях не понимаю, меня обмануть, что два пальца обоссать, патологически доверчива…
После этих слов я опять зарыдала. Очень себя жалко стало.
Полюшко достал из кармана чудовищно грязный платок и протянул мне. Я вытерла глаза и высморкалась.
— Может, это генетически заложено в каждой женщине — ждать? Умом все понимаю, а сделать с собой ничего не могу: всегда думаешь — а вдруг? Это у меня с юности — так сказать, инфантильный романтизм. Это не актуально и весьма пошло. Но что делать, нутро не переделаешь, можно прикинуться, а толку-то? В последнее время я как-то успокоилась, думаю, все не так плохо. Где сказано, что все должно быть хорошо? Главное, что не плохо, не совсем плохо. Нацепить масочку легкого скепсиса, немного прикрыться и — хватит на пока. Не ждала ведь ничего уже, пусть что будет. И вот нате вам, здрас-сте, — приехали.
