Джонатан Коу - Случайная женщина
В ту ночь она не спала и не слушала музыку.
Мария просидела напротив колледжа, поджидая Стивена, пять часов. Спустя полтора часа с того момента, как началось ее бдение, Стивен отправился на собеседование задворками — путь, известный только учащимся колледжа, — и еще через час вернулся той же дорогой. Затем он три часа паковал вещи и отправился на вокзал обычной дорогой. Но Мария к тому времени уже ушла, отчаявшаяся и немного раздосадованная. И так уж получилось, что Мария поднялась и двинулась прочь именно в тот момент, когда Ронни находился в туалете; он не увидел, как она удалилась, и не узнал, куда направилась. День выдался неудачным для всех.
Стоял липкий летний вечер. Мария шла, сама не зная куда. Она снова попыталась воскресить в памяти игру Стивена на органе, и его музыка звучала аккомпанементом к угасающему деловому ритму города. Мария плакала — а кто бы не заплакал? — но больше ругала себя за неудачу, за бессмысленную суету, которую развела. Весь долгий вечер она пролежала на берегу реки, усталая, злая, дожидаясь, пока свет не померкнет раз и навсегда. Потом поплелась домой. (А как еще назвать то место и куда еще ей было пойти?)
В Карточном доме она с порога заметила Фанни, та размеренно и молча ковыряла хлебным ножом кухонный стол. Мария глянула на нее, попятилась, пересекла темный холл и начала подниматься по лестнице. Но ее остановил окрик, окрик Фанни, той самой, что после инцидента с часами вообще с ней не разговаривала:
— Мария!
Мария замерла, обернулась:
— Да?
— Мужчина звонил.
Мария спустилась на одну ступеньку:
— Когда?
— Не помню.
— Он назвался?
— Нет.
— Просил что-нибудь передать?
— Нет.
Она вгляделась в лицо соседки, пытаясь обнаружить признаки злорадства, но ничего не увидела. Не желая разреветься перед Фанни, Мария быстро поднялась по лестнице. Дверь ее спальни с треском захлопнулась.
В три часа ночи Марию разбудил удар грома. Разразилась гроза. Она сонно прислушивалась к дождю, колотившему по стеклу, и периодическому грохоту; во сне она позабыла о несчастье, свалившемся на нее. Толстые темно-синие шторы не пропускали ни единого отблеска молнии, но вскоре Мария, почувствовав себя обделенной зрелищем, встала и раздвинула шторы. Затем устроилась у окна и смотрела на дождевые ручьи, бежавшие по стеклу, на огромные белые полосы, раскалывавшие небо. Вот так, сидя, Мария, одновременно испуганная и зачарованная, вероятно, опять заснула, потому что, внезапно придя в сознание, она инстинктивно ощутила провал во времени, когда вдруг услыхала знакомый стук женских кулачков в дверь. Мария выругалась про себя, но немедленно поднялась, чтобы впустить Уинифред, слишком хорошо зная по опыту, что сопротивление бесполезно.
Она ожидала увидеть сияющее лицо, ожидала, что сейчас на нее выльют ушат восторженных и визгливых похвал великолепию грозы как доказательству величия Господа, которое тот предъявил. Но Уинифред держалась очень тихо, она медленно, с серьезным видом вошла в комнату и молча встала у камина, опустив голову. Она сильно промокла и дрожала. Мария вынула одеяло из комода и накинула его на плечи соседки, но та, похоже, этого даже не заметила.
— Мария… — произнесла она наконец и опять замолчала.
— Что-нибудь случилось?
— Да, — выдавила Уинифред. — То есть, я так думаю. Мария, ты должна дать мне совет, должна высказать свое мнение. По-моему… по-моему, я сделала что-то очень плохое.
— Ты что, ничего не помнишь?
— Я помню, что сделала. Помню. Но я хочу, чтобы ты сказала, как по твоему мнению, хорошо я поступила или плохо.
Возникшую паузу заполнил удар грома.
— Тогда расскажи, в чем дело.
— Все дело в том мужчине, понимаешь. Молодом, наверное чуть постарше нас с тобой. Он подошел ко мне на улице, и… в общем, я убила его. — Мария почему-то вдруг онемела. — Так как ты думаешь? Это… это плохо?
— Уинифред, ты уверена? Не выдумываешь? Когда это случилось?
— Только что. Я сразу пришла сюда. Это случилось в центре города.
— Расскажи. — Мария опустилась на матрас, силы покинули ее. — Расскажи по порядку.
— Ну, — вздохнув, начала Уинифред дрожащим голосом, — как ты знаешь, я была на очередном собрании Общества Святой Истины. Я хожу туда каждую неделю, и мы, как обычно, беседовали, на этот раз на тему йогурта, и мы очень хорошо подискутировали. Правда, — задумчиво продолжала Уинифред, — отличная получилась дискуссия. А потом, как всегда, мы пошли к Марджори Оджилви… примерно в половине одиннадцатого… и она угостила нас вином и, конечно, наркотиками… ничего особенного, мягкие галлюциногены, эту маленькую слабость мы себе иногда позволяем… а потом все, понятное дело, стало немного смутным, как в тумане. Помню, мы спорили об ангельской иерархии Фомы Аквинского… к тому времени нас оставалось только пятеро или шестеро, включая большого голубого зайца в углу, который вроде бы был настроен резко против Фомы… А потом все, похоже, уснули, потому что, когда я пришла в себя, было три часа утра и у меня было такое странное ощущение, будто язык стал очень длинным, футов двести, и обернулся вокруг торшера. Не знаю, бывало ли с тобой такое. Короче, Марджори нас выпроводила, я кое-как спустилась вниз, вышла на улицу и угодила прямо в грозу. Я сразу замерзла, и меня вырвало, но в голове немного прояснилось, и я двинулась вперед, но скоро поняла, что совсем заблудилась. Тогда и появился тот человек. Мерзкий человек. Я пряталась от дождя под козырьком подъезда, он подошел ко мне с зонтом в руках и предложил проводить домой. «Где вы живете?» — спросил он. Я сообразила, что это, по сути, домогательство, он… приставал ко мне, это точно. «Ты, урод вонючий, — сказала я, — дерьмо собачье, отстань». «Тихо-тихо, — ответил он, — тихо, вы заблудились, и я хочу отвести вас домой. Позвольте вам помочь». Тогда я закричала: «Пошел ты со своим грязным вожделением, оставь меня в покое. Я знаю, чего тебе надо, моего тела, домогаешься моего тела!» А потом, потом, знаешь, что он ответил? «Я бы не отказался, — вот что он ответил, — я бы не отказался отведать вашего тела». И тогда я… тогда я, по-видимому, выхватила у него зонт и начала тыкать ему в лицо, а когда он упал, помню, я закрыла зонт и ударила его по голове рукояткой, такой тяжелой деревянной рукояткой, а потом… пришла сюда.
Наступила тишина. Если, конечно, не принимать во внимание грозу.
— Где этот зонт? — спросила Мария.
— В моей комнате.
— И ты уверена, что тот человек был мертв, когда ты ушла?
— О да. — Довольная улыбка скользнула по лицу Уинифред. — Я проверила.
Поднявшись, Мария заставила себя положить руку на плечо Уинифред:
— Думаю, тебе надо поспать. Ложись и хорошенько выспись. А когда проснешься, то, возможно, обнаружишь, что тебе просто приснился кошмар.
— Ты так думаешь? — спросила Уинифред.
— Да.
— Знаешь, Мария, — помолчав немного, произнесла Уинифред, — это хороший совет. Наверное, отдых — то, что мне сейчас нужно. Утром все станет намного яснее.
Несмотря на принятое решение, Уинифред не двигалась с места. Мария взяла соседку за руку и отвела в ее комнату. Затем вернулась к себе и легла. Гроза уходила, и, к собственному удивлению, Мария мгновенно провалилась в крепкий безмятежный сон.
На следующее утро, одеваясь, Мария услыхала, как к Карточному дому подъехала машина. Захлопали двери, раздался нетерпеливый звонок, и вскоре на лестнице послышались шаги двух мужчин. Посетители постучали в дверь Уинифред, а потом что-то говорили негромкими враждебными голосами. Мария выглянула в окно и увидела то, что и ожидала увидеть: сверкающий синий верх полицейской машины. Она решила уйти, и как можно быстрее. Впопыхах Мария натянула одежду, тихонько открыла дверь, выскользнула из комнаты, на цыпочках пересекла лестничную площадку, крадучись спустилась вниз и боком добралась до выхода. Оказавшись на свободе, она немедленно бросилась бежать, затем, запыхавшись, перешла на размашистый шаг и не сбавляла темпа, пока не оказалась в центре города.
Там она остановилась в растерянности. Внезапно в ней зашевелилось странное желание, которого прежде она никогда не испытывала и в любой другой день ужаснулась бы ему, — желание навестить Ронни. Раз уж нам все равно не отвертеться от попыток объяснить это помрачение рассудка, попробуем: возможно, все объясняется тем, что в тогдашней ситуации глупое обожание Ронни было единственным стабильным фактором в жизни Марии, единственной разновидностью приязни, доступной ей в ту пору, когда она особенно нуждалась в поддержке. Мария ощутила странный покой при мысли, что вот сейчас она увидит его дурацкую улыбку и получит неизбежное предложение руки и сердца, а потом, когда она ему мягко откажет, ей ничего не останется, как любоваться его унылой физиономией. Несомненно, Мария повела себя жалко, но на нее столько всего навалилось.
