Яшар Кемаль - Если убить змею
Днем и ночью преследовал Али призрак брата. Али надеялся скрыться от него в Мерсине, но и там Халиль, понурившись, ни на шаг не отставал, заглядывал в глаза, тихо нашептывал в ухо: «Убей ее, убей. Моя могила кишмя кишит змеями, сколопендрами, скорпионами, червяками. Они пожирают мой труп. Смилуйся, Али, спаси! Нет больше сил терпеть. Меня пожирают ползучие твари. Мой сын еще слишком мал, он не в силах отомстить. К тому же он околдован красотой своей матери. О, Али, если б ты знал, как сильно я все еще люблю эту женщину!»
Али бежал в Стамбул. Но и туда последовал за ним призрак. Куда бы он ни шел, что бы ни делал, рядом с ним был Халиль.
— Трижды я возвращался к вашему дому, — признался Али. — И трижды намеревался свести счеты с Эсме. Но всякий раз, едва она поднимала глаза и покорно просила: «Убей меня, не тяни больше, брат Али», у меня цепенела рука… Не могу, Хасан! На, возьми револьвер. Ты уже вырос, стал мужчиной. Отныне месть за отца на твоей совести.
Долго еще говорил дядя Али, превозносил красоту Эсме, горько каялся в своем бессилии. Потом неожиданно поднялся, торопливо спустился со скал и скрылся из виду, даже не попрощался с Хасаном.
…Дурсун сказал: «Твоя мать — красавица! Не слушай голоса искусителя».
Однажды, у старой крепости в Паясе, Хасан увидел море. Огромное, необъятное, буйное, оно громыхало и пенилось. Рядом стояла мама. На волнах качалось множество кораблей. Они с мамой поднялись на палубу одного из них. И корабль направился прямо в лес. Он держал курс на скалы Хемите. Острым носом вонзался в несокрушимые скалы и беспрепятственно раздвигал их. От меловых скал откатывались пенные буруны.
«Стойте! — вдруг закричал Али. — Стойте! Я вас обоих убью. Хорошо, что вы вместе».
А корабль своим острым носом продолжал раздвигать лиловые скалы. Сыплются, крошатся утесы, бьют пенно-лиловым ключом. Дождем струится голубое сиянье, с высоты валятся осколки скал. Али, вытащив револьвер отца, вытягивает руку, наводит дуло на Хасана, целится в сердце. От страха Хасан сжимается в комок.
«На всю Чукурову обрушится каменный ливень, если смерть Халиля останется неотмщенной».
Зажав обеими руками кровоточащую рану, Халиль продирается сквозь заросли пунцового камыша. Отточенные пики камышин вонзаются в его руки, ноги, грудь. Халиль бежит и кричит, бежит и кричит: «Спасите! Спасите! Спасите!» Он падает в болотную трясину, и тотчас же болото окрашивается в алый цвет, бурлит, закипает, из глубин фонтаном хлещет кровь. Голова с выпученными глазами тонет и выныривает из болотной трясины.
«На Чукурову обрушится дождь из ядовитых змей, огненный ливень обрушится на наши земли. Червяки, черепахи, саранча заполнят наш край. Анаварза сгорит, превратится в пепелище. Адана погибнет от наводнения. Мисис станет добычей змей, Тарсус погрузится в болото. Мухи и мураши доконают все, что уцелеет на Анаварзе».
Хасан увидел отца ясно и четко. Он стоял в отдаленье и, держась руками за живот, жутко, с завыванием хохотал. Он не сводил глаз с сына. «Разве это человек?..» — гремел голос Халиля.
Бабушка лежала в постели. Она была бледна, под глазами разлилась мертвенная синева, руки застыли и тоже посинели.
— Я умираю, — с трудом выдавила она из себя. — Но я не имею права покидать этот мир, пока не дождусь возмездия за погибшего сына. Никто из моих детей не оказался в силах отомстить за Халиля. Этот проклятый Али — разве я не знаю — вознамерился жениться на твоей матери, словно он и не сын мне, не брат погибшего. Он совсем лишился рассудка от любви к твоей матери. Возможно ли такое — чтобы мужчина влюбился в убийцу старшего брата? О да, она красива. Никто не смеет поднять на нее руку. Знал бы ты, Хасан, сколько денег я перевела, чтоб найти человека, способного ей отомстить! Она околдовывает всех, напускает морок на всех.
В горной деревне Джанкызак жил Хаджи-эшкийа[11]. Было у него семеро сыновей. Едва его дети начинали ходить, отец вручал им револьвер. Так уж повелось у этих головорезов. Старые длинноусые разбойники приучают детей к оружию. Еще совсем малыши, они стреляют так, что попадают, почти не целясь, в глаз летящего журавля, в пятку бегущего зайца. А как только овладевают искусством меткой стрельбы, тогда…
Хаджи-эшкийа сколотил себе огромное состояние. Тот, у кого, к примеру, есть кровный враг, может прийти к Хаджи-эшкийа и сказать: так, мол, и так, есть у меня враг, находится там-то и там-то. Дай мне одного из своих сынов, пусть убьет моего врага. Сколько хочешь отвалю тебе за это. И Хаджи-эшкийа в ответ: «Сто тысяч, и ни на монету меньше…» И объяснит: «Дело опасное. Мой сын может убить, но может и сам оказаться убитым. К тому же нынче и детей судят. Легко ли деньгами измерить цену человеческой жизни? Но таково наше проклятое ремесло: приходится мне и сынам моим служить орудием мести. Вот почему я прошу сто тысяч».
И бабушка без долгого колебания заплатила сто тысяч лир. Пришел сын Хаджи-эшкийа, совсем еще мальчонка, пришел и глянул на Эсме. Швырнул револьвер бабушке под ноги и крикнул: «Не могу убить Эсме! При виде ее руки и ноги мои отнимаются. От сиянья ее очей я зренья лишился. Не пеняй на меня, мать».
В горах живет немало таких людей, что готовы за плату убить кого угодно. Сами занимаются этим или детей своих посылают. Но ни один не посмел поднять руку на Эсме.
— И ты не сможешь, мой Хасан, — плакала бабушка. — И ты не посмеешь лишить жизни свою красавицу мать. Так знай же: она пригреет на своей груди какого-нибудь подлеца. Мой сын тоже был красавец! А она готова пустить в его постель любого негодяя. Если не я, то кто же отомстит за Халиля? Нельзя мне умирать, мой мальчик, нельзя! Но раз ты не можешь отомстить ей, то и не надо. Не надо, слышишь! Пусть живет, пусть тешит свою похоть на супружеском ложе!
Как верны слова старинного плача: «Я целовать его не смела. Убитый, кровью он истек». Что же мне делать, мой львенок? Убийца моего сына как ни в чем не бывало разгуливает у меня перед глазами, нарядная и свежая, как цветок.
Ветер с северо-востока бушевал над горами. Корчевал деревья, губил посевы на полях и травы на лугах, раскачивал глыбы. В поднебесье парили орлы, подставляя могучие груди безумному вихрю. Пламя охватило все. Огненный круг был огромным, пламя взвивалось на добрые десять саженей. Постепенно круг сужался, пламя подступало все ближе и ближе к Хасану. Воздуха не хватало…
— Третий день, как ты в рот ничего не берешь, сынок…
Лоб Хасана унизан бусинами пота.
— Сынок, если ты не будешь есть…
Хасан отворачивается, не желает смотреть на Эсме.
— Сынок, если не есть три дня, то…
Лицо Хасана пылает.
— Ты хочешь умереть?..
Да, он хотел умереть. Ах, если б только он мог…
Давно уже не видел он человеческих лиц. Стоит кому-нибудь из деревенских повстречать на улице Хасана, как они тут же отворачиваются. Да что там люди — даже собаки не желают смотреть в его сторону.
Кто устроил пожар? Ясное дело, Хасан. Все до единого убеждены в этом. Чего и ждать от человека, который попирает память безвинно убитого отца? Такой и дома поджигает, и людей губит, и себя.
Кто рушит ласточкины гнезда и убивает птенцов? Хасан. Человек, который запятнал память отца, способен не только ласточек умерщвлять, но и малых детишек, и аистов.
— Нет, вы только взгляните на это шайтаново отродье!
— Еще смеет расхаживать по деревне как все люди…
— Змееныш, сущий змееныш…
— И дурак, видно. Ничего не соображает.
— Прикидывается, будто его кто-то ищет…
— Бежит, бежит, а куда?
— Еще нос задирает, наглец…
— Держится так, словно уже отомстил за отца…
Он часами бродил по деревне. Рвал, где хотел, спелые плоды инжира. Чтобы избавляться от заноз, приходилось мыть руки в проточной воде, с мелким песком.
И вдруг на Хасана навалилась тишина. Люди, которые изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год только и знали, что чесали языки о нем и его отце, вдруг разом умолкли. Ни единого слова, ни единого укора. Все словно бы разом позабыли о призраке.
Хасан буквально помирал от любопытства: о чем же говорят в его отсутствие сельчане? Ведь стоило им хотя бы издали увидеть Хасана, как у них будто запечатывало рты.
Однажды Хасану удалось хитростью вызнать у одного мальчонки, о чем болтают в деревне, так он едва рассудка не лишился от радости.
Вот в чем, оказывается, дело: Халиль и после смерти любит Эсме. Скитается по свету в надежде повстречаться с ней. Жаждет близости с ней. Кончится тем, что в один прекрасный день он настигнет ее, задушит и… Не иначе как в ближайшее время крестьяне найдут ее труп, сброшенный со скал Анаварзы. А может быть, выловят из реки, уже разбухший и сине-лиловый.
По ночам Хасана преследовали ласточки, пожары, мертвые аисты, змеи. Он подолгу не мог заснуть. Или просыпался среди ночи, с первыми криками петухов, и шел к утесам Анаварзы. Он подолгу стоял над глубоким, в десять огромных тополей, обрывом. Внизу щетинились острия скал.
