Макс Гурин - Новые праздники-2
И это опять получилось. Не скрою, да и уже говорил только что я об этом, Пластмассовой Коробочке это нравилось. Мне же, которого нет, но который единственный существует, казалось это окончательным поражением. Я думаю тут даже самое время напомнить, что, в сущности, поражение это было посерьёзней, чем весь этот депрессивно-героиновый бред, коим закончилась моя любовь к Имярек, что сполна, на мой взгляд, описано в «Я-1» (http://www.raz-dva-tri.com/JA-1.doc). В далёком уже даже тогда, а тем болье в поныньи, 1997-м году тот самый депрессивно-героиновый бред был предсказан мне Катей Живовой, которая реально здОрово гадала когда-то на картах Таро, зная об этом, в сущности, меньше, чем в теории на сегодняшний день знаю об «этом» я. Тогда я, конечно, толком не знал о Таро ничего, и, каюсь, злоупотреблял её гаданиями. В принципе, о том, что это злоупотребление, я догадывался всегда, но… вероятно по молодости лет это-то мне и нравилось.
Конкретно о депрессивно-героиновом пиздеце Катя сказала некогда так: «Если внутренне ты остаёшься с Ирой, то конец у этой истории будет совершенно апокалиптический…» и, помнится, не то улыбнулась, не то выпустила струйку сигаретного дыма (курила она тогда «Salem lights»:)). В то гадание я, если не изменяет мне память (впрочем, это кокетство с моей стороны. Уж кто-кто, а память не изменяет мне никогда) спрашивал её и Таро о том, как же мне поступить: уступить ли реально светлому нарождающемуся чувству к Тёмне (о, далёкий 1997!) или же… Ну-у, конечно, трудно Пластмассовой Коробочке моего склада не повестись на авантюру, в финале которой обещан даже самый мало-мальский апокалипсис. Ну это-то ладно!
Годом раньше, когда страданья по Ире уже начались, хоть и поначалу, в том-то и ужас, ничто их не предвещало, я спрашивал, мол, а что, будет ли новая любовь у меня, новая, извините, жизнь. И Катя сказала, что именно такой любви нет, не будет, но будет, со временем, Женщина, с которой всё произойдёт случайно, и никто из нас с ней не будет толком к этому ни в коей мере стремиться, но… это произойдёт, и мы будем вместе долго, очень долго. И это не будет какой-то немыслимой страстью, но… это будет настолько искренняя и глубокая дружба, что о лучшем многие и не могут мечтать; а самое главное — что я, мол, знаком с ней уже сейчас!..
И я поначалу, первые года два, всё ждал этого, — вглядывался в каждую из своих знакомых, пытаясь прочесть в их глазах ответ на единственный всерьёз волновавший меня вопрос, а уж не ты ли? — но потом всё-таки совершенно искренне об сём позабыл. Настолько искренне, насколько это вообще бывает. Вы мне верьте, я правду вам говорю. Именно так.
Так случилось, что в тот самый, пожалуй, прекрасный июнь моей жизни мне, вопреки обыкновению, после возвращении из Гренландии всё никак не удавалось посетить Катю Живову, чтобы за чашкой кофе медленно ей поведать о том, какой же со мной неожиданно забавный приключился пиздец. То я тратил время на что-то иное, то она оказывалась на даче, или и то и то. Короче час «исповеди» откладывался по совокупности якобы безобидных причин.
Несколько охуев от того, сколь, оказывается, просто всё с женщинами, коих до определённого возраста я, будучи воспитанным в сугубо матриархальной семье, по инерции почитал за полубожеств, я всё никак не мог в это поверить, поскольку это буквально рушило «мою» мирокартину, а заодно и весь мой «внутренний» мир. Поэтому-то у меня в кратчайшие сроки сформировалось нечто сродне тому виду женской нимфомании, что вызывается врождённой фригидностью (с другой стороны, я, конечно, по-прежнему уверен, что фригидных женщин не бывает, а бывают мужчины-дешёвки (мне, кстати, что-то ни разу фригидных не попадалось:)). В крайнем случае, бывают всякие хитровыебанные психические блокировки, но сейчас, впрочем, речь вообще не об этом).
Я, короче, всё время знакомился с кем-то на улице, брал телефоны у каких-то барышень, прекрасно зная при этом, что никогда им не буду звонить. И девушки мне свои телефоны охотно давали. А всё почему?:) Потому что я внезапно понял, как это всё делается. Понял, что нужно говорить. В принципе, я предполагал это всегда, но некогда сердце моё отказывалось в это верить. А оказалось, что зря. Зря моё сердце ломалось и строило из себя «целку». Наверное, сердце-дуро цену, блядь, себе набивало. Вы спросите меня, что, что нужно говорить-то? Неужели сами не знаете? Или, может, сердце ваше недостроило ещё свою «целку»?:)
В общем-то, говорить, в зависимости от конкретной ситуации, можно много и разное; вплоть до того, что говорить мало и об одном и том же. Лишь одно условие остаётся неизменным — всё это должно быть полной хуйнёй. Обязательно. Без рефлексий.
Если ты начнёшь рефлексировать, то Женщина увидит в тебе того, кто на самом деле ты есть, то есть Мужчину, испугается и… убежит. Но и это ещё не беда, если ты не ошибёшься дальше. А именно, если она всё-таки испугается и убежит, у тебя только один вариант остаться в её глазах нормальным мужиком — догнать и тупо, в том или ином смысле, завалить. Максимально тупо и желательно с применением силы:). Если ты не сделаешь этого, она поймёт, кто ты на самом деле и, мягко говоря, потеряет к тебе интерес, потому что быть с Женщиной тем, кто ты есть, означает открыто дать ей удостовериться в том, что ты действительно знаешь, кем является на самом деле Она, а этого они уже категорически не приемлют.
В воскресенье, 11-го июня, ко мне зашёл нижегородский литератор Игорь Зайцев, с коим мы когда-то вместе учились в Литинституте, и привёл какого-то своего знакомого средних лет — не то криминального авторитета, не то что-то типа того. Должен признаться, это случилось вовремя, потому как я уже заскучал, и решил выебать кого-нибудь ещё.
Я действительно чудом чуть было не позвал в гости Яну Аксёнову, и слава богу, что этого не произошло, потому как если б она всё же приехала, мы точно переспали бы с ней, независимо от того, что думала бы она на сей счёт или от того, что, возможно, думает сейчас, читая эти строки.:) Потому что, не забывайте, в то лето мне действительно было можно ВСЁ…
Просто бывают такие периоды в жизни Вселенной, когда всё Реальное Бытие Мира воплощается в каком-то отдельном «Я». И независимо от всеобщей, да-да, неоспоримой, свободы воли, этому самому, казалось бы, произвольно выбранному «Я» дано в такие периоды говорить и делать такие вещи в настолько идеальных для этого временах и местах, что любое другое «я», с каковым такое вот Временно Высшее «Я» вступает в какой бы то ни было контакт, со всей неизбежностью приходит к тем выводам и принимает исключительно те решения, что запланированы Временно Высшим «Я» с самого начала, и, таким образом, при полном сохранении свободы воли другого, этот другой более чем, на самом деле, просто не в силах обмануть ожидания этого самого Временно Высшего «Я». Да, вот именно где-то так это всё и работает. И в то странное лето в рамках моего мира Высшим «Я» временно был тогда ещё Максим Скворцов (об этом позже; многое и изрядно).
Короче, я рад, что ничего не было с Яной. Хотя бы потому, что она — одна из немногих, кто знает, что то, что написано в паре предыдущих абзацев, — чистая правда, и именно так всё оно и бывает. Разве что она не в курсе, что в то лето «такое» происходило со мной. Она вообще позвонила в тот день случайно. И… я не позвал её в гости.
Криминальный авторитет, приведённый Зайцевым, выпил со мной водки, посмотрел мне испытующим взором в глаза, и я ему очевидно понравился. Он похлопал меня по плечу, пожал мне руку и сказал, что хочет, чтобы сегодня у меня была новая женщина, и принялся вызванивать проституток.
Где-то через полчаса в моей восьмиметровой комнатке в довесок к Зайцеву и «авторитету» нарисовался сутенёр, восточный мужичок лет 35-ти, невысокого роста. Короче говоря, «авторитет» как-то не сторговался. Не получилось у него меня одарить. И постепенно они все, короче, ушли. А я потом чуть протрезвел и поехал куда-то за жизнь попиздеть…
Я ещё раз хочу напомнить, что все эти события, может быть для кого-то и не являющиеся чем-то экстраординарным, происходили со мной после многих лет совершенно иной, глубоко аскетической, жизни, и, конечно, Пластмассовая Коробочка пребывала в некой позитивной растерянности.
Ну вот…
А во вторник, 13-го июня, я позвонил Кате.
XXIII
Дело в том, что в далёком уже и тогда, а уж поныне подавельно, девяносто восьмом году в ходе моего торчанья на героине поимелося место следующим. Митя Кузьмин, пахан «Вавилона», о котором я уже рассказывал, неоднократно давал мне в долг довольно крупные по тем временам суммы денег, каковые до определённого момента мне, будучи не самым неизвестным в нашей стране поэтом-песенником, удавалось в срок ему возвращать. Но… так было до поры до времени.
Когда я прочно сел на героин, счастливая звезда, вероятно в воспитательных целях, понятное дело, мне изменила. Тем летом я занял у Мити 400 баксов и… опаньки, деньги от меня отвернулись.
