Тони Джордан - Плюс один
– Иногда мне кажется, что мои мысли не в состоянии оформиться, стоит кому-нибудь оказаться рядом сразу после их возникновения. Им нужно место, чтобы принять именно ту форму, какая нужна.
Мы идем уже десять или одиннадцать минут, а он почти ничего не сказал за это время. Мы идем по улице, а кажется, будто мы в церкви. Хочется говорить шепотом. Ни ветерка. Полная тишина – лишь машины с плеском проносятся по лужам да наши шаги. Мы идем так тихо, что даже опоссум у фонаря не замечает нас, а заметив, шарахается. Продолжаем идти. Мы не лезем в его дела, а он пусть не лезет в наши.
Мы свернули в переулок, и настало время решать. По идее, я должна протянуть руку и забрать у него пакет с зубными щетками. Это легко у меня получится. Можно, например, сказать: «Спасибо за помощь, дальше я сама». Или: «Тебе, наверное, совсем в другую сторону». Или: «Я не упоминала, что у меня заразная болезнь?»
Но ничего такого я не говорю. Вместо этого останавливаюсь на углу и произношу:
– Так что же, планируешь целую половину курицы съесть один?
Он поднимает руки с пакетами:
– Эту несчастную половинку? Да это даже не курица, а перепел-переросток. Плюс три сморщенные картофелины и размякший кусок тыквы. Совсем не то, что я представлял себе, приглашая тебя на ужин.
Прислоняюсь к фонарному столбу и складываю руки на груди:
– К счастью, мы, супермодели, едим очень мало.
Он улыбается, взглянув мне в глаза, и отвешивает поклон:
– В таком случае моя куропатка – твоя куропатка.
На дорожке к дому думаю о Николе и Вестингаузе. Какие они были разные. И как идеально подходили друг другу. Вестингауз купил у Николы 40 патентов, включая патент на электродвигатель, который был ему очень нужен и за который он заплатил довольно запутанным способом – частично наличными, частично процентами и акциями. Никола переехал из Нью-Йорка в Питсбург, чтобы избавить его от затруднений, которые возникли бы при производстве двигателя. Он ни о чем не жалел. И ничего не боялся.
У верхней ступени ищу ключи в кармане спортивных штанов. Мы заходим в квартиру. В последний раз настоящие гости были у меня в октябре прошлого года, когда Ларри оставалась ночевать на диване. Джил с Гарри поехали кататься на горных лыжах. В глубине души мне хотелось бы верить, что на самом деле они устроили себе безумный уик-энд в шикарном отеле со SPA, шестью баллончиками взбитых сливок, карликом и костюмом Бэтмена из черного латекса, однако, зная Джил и Гарри, понимаю, что, скорее всего, они действительно катались на горных лыжах, и ничего больше. Когда Ларри гостила у меня, казалось, будто она жила тут всегда – мы засиживались допоздна перед телевизором, хотя ей давно пора было ложиться, ужинали мороженым, звонили мальчику из школы, который ей нравился, и бросали трубку. Но с Шеймусом всё по-другому.
– Ну вот, – говорю я, – моя берлога. Здесь я строю планы мирового господства. На персидского кота и монокль пока не накопила.
– Мило. Только что-то я не вижу ни супермоделей, ни бомбоубежища. – Он кладет пакеты с курицей, овощами и моими щетками на кухонный стол. Открывает мой пакет и просматривает содержимое. – И всё же, Грейс… Ты скажешь, зачем тебе столько зубных щеток?
Притворяюсь, что задумалась на секунду, и скрещиваю руки на груди:
– Хмм… пожалуй, нет.
Он пожимает плечами:
– Как хочешь.
Его руки в карманах, левым бедром он облокотился о стол. Моя квартира предназначена для меня, здесь всё моего размера: всё устроено в точности, чтобы вместить мои большие и малые берцовые кости, локти, позвоночник. Его кости длиннее моих, если соединить наши руки, спину, пальцы, я увидела бы разницу в длине и толщине. Кухня из-за него кажется непропорциональной, как длинные волосы у младенца или огромный особняк, окруженный одним квадратным метром газона и высоким забором. Он занимает всё пространство.
Моим мыслям не хватает места, и они падают замертво на гладкий пол. Теперь я понимаю, что означает формула E = mc². Понимаю, что маленькие сгустки энергии – мои мысли – стали материей. Твердым телом. Плотью.
7
Спустя некоторое время – может, на следующий день, а может, через два дня – я его целую. А может, это происходит через две минуты после того, как мы входим в квартиру. Я по-прежнему нахожусь на кухне, а он стоит, облокотившись о мой кухонный стол и сунув руки в карманы. Я приближаюсь, пока не оказываюсь совсем близко. В первый раз я его не совсем целую, скорее прижимаюсь сомкнутыми губами. Секунду он стоит неподвижно. В эту секунду у меня возникает мысль, что теперь никакими словами не удастся отменить этот дурацкий поступок. Потом он придвигается ко мне. Проводит закрытым ртом по моей верхней губе, и мне становится немного щекотно. Его губы скользят по моей щеке и поднимаются вверх по лицу. Он проводит ими по надбровной дуге. Левой надбровной дуге. Лижет мои закрытые веки. У него заостренный язык.
Он достает руки из карманов, приподнимает мое лицо и целует меня в губы. Его рот кажется необычайно мягким для мужчины, таким мягким, что я удивляюсь, как ему удается жевать, покусывать кончики карандашей и при этом не пораниться. У него теплые губы. Он умеет целоваться.
Кожа на моем бедре прохладная по сравнению с его ладонью. У него мягкие волосы – я запускаю в них пальцы. Он задирает мою кофту и футболку. Его пальцы намного темнее моей кожи, и я кажусь чистой-чистой. Мое тело его не пугает. Он не присматривается к родинкам, стараясь определить, не покраснели ли они по краям; его пальцы гладят мою кожу, а не пытаются прощупать скрывающиеся под ней неровности, которых там быть не должно.
Неужели он хочет меня?
Надо было надеть лифчик. Красный, кружевной, от французского дизайнера или из коллекции белья знаменитой певицы. Но у меня такого нет. Надо было подготовиться получше: сделать эпиляцию или хотя бы побрить подмышки. Интересно, дезодорант еще действует с утра? Его левая ладонь нашла мою правую грудь. Руки у него слишком грубые для того, кто не занимается физической работой. Секунду он не двигается. Делает выдох: наверное, тоже расстроился, что на мне не красный лифчик. А может, у меня испуганный вид, как у женщины, которая за всю свою жизнь спала только с пятью мужчинами и не занималась сексом уже почти 3 года (3 года будет 6 апреля). Он хмурится, глотает слюну и наклоняет голову так, что наши лбы соприкасаются.
– Мы можем… Может, ты хочешь… сначала поужинать? Курица долго не пролежит.
Качаю головой. Наклоняюсь и целую его в шею, сбоку.
Он, постанывая, слегка отклоняет голову назад. Встает на колени, и я чувствую на боку его губы и язык: они скользят в сторону пупка. Когда воздух попадает на влажную полоску, оставленную его языком, по коже пробегает холодок.
– Иди сюда, – говорит он.
Я встаю на колени, и наши глаза оказываются почти на одном уровне. Мои груди в его ладонях. Только бы он не снял с меня кофту. Ведь тогда он увидит, что груди у меня неровные: левая ниже правой. На 5 миллиметров. Ключицы тоже неровные. Они расположены не на одной линии, и правая выступает вперед. Этому нет объяснения – это не наследственное, и в детстве я ничего себе не ломала. У меня нет генетических дефектов, переходящих от матери к дочери вместе с фарфоровым сервизом. Просто они неодинаковые, и всё. Уверена, стоит ему увидеть их, как он перестанет… И не будет продолжать.
Он продолжает. Сняв с меня через голову кофту, он, кажется, не замечает разницы и даже не пытается измерить мою грудь, – ни руками, ни глазами. Я считаю его поцелуи – легкие прикосновения и покусывания, – но потом он обхватывает губами мой сосок, и я сбиваюсь со счета. В голове ни одной цифры. Там мертвая тишина. Вернувшись домой, я даже не успела открыть окно.
Ни одной мысли о том, сколько времени и не пора ли ложиться спать, о том, как негигиенично лежать на кухонном полу, когда твой сосок во рту у чужого мужчины.
Все мои чувства прикованы к тонкой линии, искрящемуся электрокабелю, обжигающему плоть жаром и холодом, от соска до промежности. Его запах струится у меня во рту, в воздухе и в волосах. Скапливается под моими ногтями, и теперь если он меня поцелует, то почувствует только себя.
Позже, вспоминая об этом, мне труднее всего понять, почему некоторые вещи он заметил, а некоторые – нет. Например, он не обратил внимания, что на животе у меня небольшая выпуклость. Зато увидел толстый белый шрам на правом колене – это я упала с велосипеда, когда за мной погналась собака миссис Дженнингс. Он поцеловал и легко укусил этот шрам. Наверняка он обратил внимание, что внизу я совсем заросла, потому что накрутил мои лобковые волосы на палец и мягко нажал костяшками на лобковую кость так, что между бедер разлилась липкая влага, а его прикосновения стали невыносимыми.
Когда дело дошло до главного, он начал очень терпеливо, очень медленно, но я взмолилась, и он ускорил темп. Приближение оргазма я почувствовала задолго до того, как он начался: всё тело и голову охватила тишина, потом сжались мышцы, пробежала дрожь, и он прижал меня к себе и поцеловал в шею. Поначалу оргазм был тихим и робким, но потом ощущение стало слишком сильным, настолько, что я попыталась отодвинуться. Моя спина прогнулась. Бедра зажали его в тиски. Со мной всегда так, но не всегда сверху лежит тяжелое тело, не позволяя ощущению ускользнуть. На этот раз мне некуда было деться. Это всё длилось и длилось.
