Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2010)
И конечно, поймал он меня на слове:
— Выходит, тетушка, ты и вашим местным богам не молишься?
— А твое какое дело?
— Никакое. Я просто спросил... Что, нельзя было?
Мне вдруг стало все равно. Полторы дюжины лет от всех таиться — это ж как нарыв в душе. Зреет, зреет — и прорвет.
— Да, — сказала я. — Не молюсь я. Не верю в богов. Ни на вот столечко... И что теперь, к наместнику побежишь? Сам же первый на кол и сядешь, за бога своего чужеземного.
Тут он улыбнулся — и нехорошо мне сделалось от этой улыбки. Нет, никакого коварства в ней не было, обычная улыбка доброго человека. Только вот где-то я уже ее видела. Когда-то давно... Дюжину лет назад? Две дюжины? Или чудится мне?
Внимательно я оглядела его лицо, будто впервые заметила. Сейчас он, конечно, мало походил на себя несколькими днями раньше — избитого, окровавленного, более смахивающего на расклеванный птицами труп, чем на человека. Был он отмыт, синяки его превратились в “желтяки” и уже не пугали своим видом, сломанное ребро, похоже, начало срастаться. Невероятно быстро, немыслимо. Травы у меня, конечно, сильные, но и с травами ему бы почти луну пластом лежать...
Высокий, худой, светлая кожа, от загара лишь слегка золотистая...
И волосы прямые, тоже цвета спелой пшеницы. Ну ясное дело, северянин. Если, конечно, не врет про свою дальнюю-дальнюю землю... И глаза — два серых озерца, какие бывают в пустыне, только там они соленые до горечи. Нос, губы, скулы — все какое-то непривычное, а в то же время — как будто и знакомое. Откуда ж он взялся на мою голову?
— Не волнуйся, тетушка Саумари, никому я не скажу, и Гармай, понятное дело, никому не скажет. Это ж таким гнусным грехом было бы...
Я и сама понимала, что не скажет. Не тот человек, не станет старуху на смерть выдавать. Тут ведь хоть и нет закона — испокон все в богов верят, — а только такую опасную безумицу и без закона камнями закидают. Чтоб богам приятно было...
— А как же так получилось, тетушка, что ты от богов своих отказалась?
А почему бы и не поведать ему? Конечно, мне и в дурном сне не пришло бы в голову рассказать кому-нибудь из нашего города, пускай даже людям преданным. Но тут... совсем чужой человек... и даже не то что чужой, тут иначе сказать надо. Нездешний он... Иной... Совсем иной.
И уже начиная говорить, поймала я взгляд Гармая — жадный, напряженный и словно на что-то надеющийся...
Что-то изменилось в доме. Я почувствовала это не ушами, не глазами, а, наверное, кожей спины. То ли дуновение какое-то странное, то ли скрип, то ли шорох... Странно. Дверь входная на засов заложена, время-то позднее. Конечно, никто ко мне не полезет, какой дурак с ведьмой ссориться вздумает? Но привычка...
Я прервала рассказ на полуслове. Предостерегающе подняла палец: молчите все! Прислушалась, как учил меня наставник. Сперва сосредоточиться только на самых ближних звуках — собственном дыхании, звоне в ушах, жужжании мух... Потом протянуть внимание к звукам подальше,
а затем и к самым дальним.
В доме определенно кто-то был. Кто-то шел сюда, во внутренние комнаты, легкими быстрыми шагами. Вор? Справлюсь ли я с вором? Силы уже не те, да и вымоталась до предела...
Колыхнулась повешенная в дверном проеме тростниковая циновка, взметнулось рыжее пламя настенного факела — и на пороге явились двое.
Невысокие, на вид щуплые, в недорогих синих плащах из меннарского сукна. Один постарше, серебряные пряди проскальзывают в густых черных волосах, другой, горбоносый, на пару дюжин тянет, длинные волосы прихвачены бордовой лентой, а пальцы на руках шевелятся, извиваются, точно дождевые черви. У обоих тонкие, из кедра сработанные посохи.
А глаза.... Вроде и не отворачивают они лица, да не получается никак поймать взгляд.
И веяло от обоих опасностью.
— Здоровья вам, — начала я первой. — Люди вы, как я погляжу, добрые... вот и ответьте, добрые люди, что ищете в чужом доме, куда вас, сдается мне, никто не звал?
— Здоровья и тебе, госпожа Саумари, — неторопливо ответил старший. Голос его был тусклым, потертым, как мелкая монета, прошедшая великую дюжину рук. Такой голос не вспомнишь и день спустя.
— Что скажете хорошего, гости ночные? Или беда какая вас ко мне привела?
— Ну, — едва заметно усмехнулся старший, — для того мы и навестили тебя, чтоб поговорить обо всем обстоятельно. А уж сколь хорошим тебе наш разговор покажется, о том судить не могу. Ты ведь ведьма, госпожа Саумари, не так ли?
— Я ремесла своего не таю. — Мне было совершенно непонятно, кто они такие и как с ними держаться. Ни на кого не похожи. Ни стражники наместника, ни жрецы, ни разбойники... Да и как они вошли в запертый дом?
— Значит, ведьма, — кивнул мой незваный собеседник. — Лечишь, гадаешь, зелья составляешь, с духами говоришь, проклятья творишь...
И давно ли так?
— Вот одного я понять не могу, — протянула я голосом “голодной крысы”, — в кого вас, таких любопытных, превратить? В мокриц, в пауков, в лягушек?
И промазала.
— Ни в кого ты нас не превратишь, любезная, — ухмыльнулся старший. — Сноровки не хватит. Впрочем, попробуй, мешать не стану.
Ну и что мне было делать? К духу Ингрийе взывать, мною же и сочиненному? Изображать, будто порчу навожу? Так если в лягушку не побоялись, что им моя порча?
Было у меня, конечно, средство — только далеко оно, в подвале под камнем схоронено. А эти не выпустят. Ишь как стали, дверь загородили. Что невысокие они да худые, только подтверждало мои опасения. Самые лучшие бойцы — они же и самые незаметные.
Да если бы и домчалась я до подвала, если бы и вернулась сюда с непустыми руками... Если бы и выгнала обоих... уже через дюжинную долю вломились бы ко мне стражники... Средство-то мое — на самый крайний случай. А тут поди разбери, сколь он крайний. Странные люди, и веет от них недобрым. Самое главное — как в дом вошли?
— Не получается? — усмехнулся старший. — И не трудись боле, не получится. Заклятье на дом наложено, крепкое заклятье. Скована твоя сила моим словом, и не отомкну, пока не сочту нужным.
Ну, это уже что-то. Никак, волхвы?
— Так вот, госпожа Саумари, — продолжил он, — мы тебе не враги. Наоборот, тебе самой польза от нас будет. Ведомо ли тебе, ведьме, — в голосе его прозвучала смешинка, — что есть такое общество, Синяя Цепь?
Мне и удивление изображать не пришлось. Что еще за цепь такая?
— Не знаю, о чем ты говоришь, добрый человек, — развела я руками. — Сделай милость, поясни.
Ужасно хотелось присесть на пол, ноги у меня ослабли, но садиться ни в коем случае не следовало. Сесть — значит показать им, что я покорилась, что я ниже их. Да еще в своем доме...
— Странно, что не знаешь, — хмыкнул обладатель синего плаща. — Неужто совсем с собратьями не водишься? Ну да лучше позже, чем никогда. Знай, женщина, что в Высоком Доме ведьмы да колдуны, маги, волхвы и чародеи не просто так, не сами по себе живут, а входят в тайное сообщество. И с достатков своих платят установленную долю. Невеликая доля, дюжинная часть.
— И на что ж идут денежки? — Я пыталась говорить как можно небрежнее, но в горле пересохло. Если правду говорит этот синий, — а не видно по нему, чтобы врал, — значит, полторы дюжины лет занималась я своим ведьминым делом, и никто из этой цепи обо мне не пронюхал.
А я ведь от людей не таилась, толпами ко мне ходили, и местные и издалёка. Выходит что же? Не пронюхали обо мне? Слабенькое у них, выходит, общество? Не верится. Или давно уж ведома я им, но не напоминали они о себе? Отчего же?
— На помощь собратьям нашим, в болезнях и бедствиях пребывающим, — тут же ответил посланец. — Доля некая храмам идет, дабы не ссорили нас жрецы с государевыми богами. Равно как и в казну платится, для спокойствия и мира.
— А ты, госпожа Саумари, — подал голос младший, — уж сколько лет волшбой пробавляешься, а ни докко не заплатила в общество. Нехорошо. Не только ж о себе надо заботиться, но и о пользе общественной...
— Действительно, непорядок, — подтвердил старший. — Мы тут подсчитали, прикинули, сколько людей к тебе ходит, от чего лечишь, каких духов заклинаешь, и вышло...
— Остановись малость, — прервала я его. Не следовало мне покорно выслушивать, надлежало норов показать. — Сперва поясни, “мы” — это кто? Вы оба уже незнамо сколько торчите в моем доме, а так и не удосужились открыть свои имена.
Старший передернул плечами, словно какая-то мошка ползала у него между лопаток.
