Эфраим Севела - Легенды Инвалидной улицы
Ента, когда ее потом расспрашивали, как она решилась на такой отважный поступок, отвечала, что каждый советский человек на ее месте поступил бы так же, и люди понимали, что, кроме всего прочего, она регулярно читает газеты и наизусть знает достойный советский ответ.
Вот какие женщины жили на Инвалидной улице. Сейчас таких нет и еще долго не будет.
Их мужья, силачи-балагулы, боялись им слова поперек молвить и при первой вспышке дамского гнева позорно бежали, не заботясь о своей репутации. Поэтому ссориться женщины могли только друг с другом. И они это делали каждый день и делали всласть.
В центре улицы была единственная водопроводная колонка, и все женщины ходили туда с двумя ведрами на коромысле за водой. Пока журчала тоненькая струйка, их собиралось довольно много и они вступали в соседские беседы о житье-бытье, и это каждый раз кончалось ссорой.
Женская ссора на Инвалидной улице только в первой стадии была похожа на то, как ссорятся везде женщины. Начинался крик, взаимные обвинения и… угрозы. Вот угрозы-то у наших женщин не были пустыми. Как только иссякали словесные аргументы, а для этого было достаточно одной минуты, в ход пускались кулаки и коромысла. И начиналась драка, от которой мужчины холодели. У нас женщины не таскали друг друга за волосы и не царапались. Они дрались по-мужски, короткими звучными ударами. И очень часто от водопроводной колонки люди бежали за доктором Беленьким, потому что требовалось вмешательство хирурга.
Но это легко говорится — бежать за доктором Беленьким. Хоть он жил на нашей улице, в самом конце, за ним надо было ехать на извозчике.
Доктор Беленький при всех своих достоинствах обладал одним недостатком: не любил ходить пешком. От его дома до колонки было пятьсот шагов, но надо было бежать через три улицы на центральную, где находилась стоянка извозчиков, и на фаэтоне заезжать за ним. Только так он добирался к своим пациентам. Было ему очень много лет, и, несмотря на возраст, он был высок и могуч, как дуб, и отличался от балагул тем, что носил на большом носу пенсне с золотой цепочкой. Нэях Марголин, самый грамотный из балагул, клялся, что у доктора Беленького отличное зрение и в его пенсне стекла обычные, а носит он пенсне исключительно для того, чтоб иметь интеллигентный вид. Доктор Беленький лечил все болезни и с бедных платы не брал. Его обожала вся улица не только за то, что он может мертвого поставить на ноги, но особенно за то, что он никогда не кривил душой, как другие доктора, и говорил пациенту правду.
Скажем, приходит к нему столетняя бабуля с Инвалидной улицы и жалуется, что больше десяти ведер воды принести не может, начинаются боли в животе. Доктор Беленький вежливо попросит ее раздеться до пояса, постучит по ребрышкам, прослушает в трубочку и говорит ласково и убедительно:
— Пора умирать.
Бабуля кокетливо прикрывает рубашкой то, что было когда-то грудью, и говорит ему искренне, как родному человеку:
— Что-то не хочется, доктор.
А он похлопает ее по плечику и дружески, как своему человеку, скажет:
— Ничего, одумаетесь и согласитесь.
Вот так. И он честно все сказал, и ей приятно, потому что поговорили по душам. И никаких обид. Вроде наобещал черт знает что, а человек взял и умер. Наоборот, человек умер спокойно, потому что доктор Беленький ему все сказал, а уж он не обманет. Авторитет доктора Беленького еще больше возрос после того, как его квартиру хотели ограбить, и доктор поймал ночью незадачливого грабителя, не знакомого с нравами нашей улицы, собственноручно оглушил его ударом по голове и сам же наложил ему швы, прописал лекарство и отпустил, дав денег на дорогу, чтоб он мог незамедлительно покинуть наш город и больше сюда носа не показывать.
Вот этот-то доктор Беленький и приезжал на фаэтоне к водозаборной колонке, когда там бушевали женщины, оказывал хирургическую помощь пострадавшим и мирил враждующие стороны. Но даже он не всегда мог заглушить опасные очаги ссор на Инвалидной улице , потому что избыток энергии у наших женщин требовал выхода. А страдали от этого мужья, кроткие, добрые силачи-балагулы. Жены им категорически запрещали разговаривать с мужьями своих обидчиц, и мужчины, не смея нарушить запрет, только переглядывались и перемигивались между собой и сразу же отводили глаза, как только ловили строгий контролирующий взгляд своих жен.
За всю историю Инвалидной улицы был только один год, незадолго до войны, когда мир и благодать снизошли на ее обитателей и они возлюбили друг друга, как родные. Целый год не было ссор, целый год вся улица жила одними интересами, как одна семья. Как будто учуяли ожидающую всех беду.
Повод для мира придумал доктор Беленький. И пришелся он всем по душе, раскрыл в людях все самое доброе, что они имели за душой.
Вот что придумал доктор Беленький.
На левой стороне Инвалидной улицы, в жалкой трущобе жила старая дева по имени Стефа. Было ей за тридцать, и была она рыжей и все лицо в веснушках, но отличалась от полногрудых и дородных женщин нашей улицы отчаянной худобой и была плоской и спереди и сзади. Абсолютно не товар для замужества, как говорится. Молчаливая и забитая, она жила на нищенское жалованье уборщицы в больнице, на улице редко появлялась и краснела до кончиков ушей, завидев мужчину.
Доктор Беленький приметил ее в больнице, где она мыла полы, и захотел сделать доброе дело. Выдать Стефу замуж. Ее согласия и спрашивать не надо было. Требовалось только найти жениха. И его тоже подыскал доктор Беленький. На нашей улице. Ну кого бы вы думали? Никогда не догадаетесь.
Тележечника Шнеера. Того самого, что возил на своей тележке шкафы «Мать и дитя». Доброго, забитого, недоделанного Шнеера, одинокого, как перст, и не помышлявшего о женитьбе. Единственное, что было известно всей улице, это то, что Шнеер и Стефа поглядывают друг на дружку и оба очень застенчивы.
Своими мыслями доктор Беленький поделился с женщинами Инвалидной улицы, и, как говорится, идея овладела массами. Вы себе даже представить не можете, как сразу изменилась вся жизнь. Буйная энергия наших женщин, тяга к добру, глубоко запрятанная в каждой, фонтаном прорвались наружу.
Началось с того, что все на улице помирились, потому что все принимали участие в затеваемом деле. Женские лица просветлели, угрюмые складки разгладились, и у всех появилось выражение радостной, волнующей озабоченности.
Совещания шли попеременно в каждом доме, женщины шептались на всех углах и при этом обнимались, как сестры. У водозаборной колонки вспыхивали стихийные митинги. И без единой ссоры.
Мужей, которые вначале только посмеивались, понемногу тоже втянули в подготовку к свадьбе. Невесте шили приданое, жениху заказали костюм у лучшего портного, у которого на вывеске было написано «Мужские костюмы, военное обмундирование, а также штаны-клеш».
И только два человека на нашей улице не знали об этих приготовлениях. Жених и невеста. Шнеер и Стефа. Он по-прежнему таскает на своей тележке чужие шкафы «Мать и дитя», а она ползала на коленях по каменному полу больницы с мокрой тряпкой в руках. Правда, с некоторых пор они стали замечать на себе чересчур внимательные взгляды и то, что все на улице с ними здоровались первыми и осведомлялись о самочувствии. Каждому из них это было удивительно и приятно, но значения этому они никакого не придавали, просто было некогда. Оба работали, чтоб вышибить копейку на пропитание, а о женитьбе и не помышляли, потому что не только на семейную жизнь, на свадьбу у них не было средств.
Свадьбу было решено справить в саду у Нэяха Марголина. Это был самый большой сад на нашей улице, и все деревья там были научные, мичуринские, по несколько сортов на одном корне, и, если Нэях Марголин согласился отдать свой сад, чтоб его истоптали сотни людей, потому что вся улица должна была гулять на свадьбе, то можете себе представить, каким это стало важным делом для каждого человека, в том числе и для Нэяха Марголина.
Добровольцы провели в сад электричество и развесили лампочки между деревьями, каждая семья обязалась принести свой стол и стулья, а питье и закуски готовили вскладчину, на бумаге расписав, кто что варит и жарит.
Моя мама, например, пекла яблочный пирог такого размера, что он в печь не влезал. Считалось на улице, что она лучше всех печет именно яблочные пироги, и сейчас так волновалась, как никогда в жизни, и я схлопотал оглушительную затрещину, когда неосторожно высказал предположение, что пирог может подгореть. На всех подоконниках появились огромные бутыли с вишнями и черной смородиной, покрытые сверху белыми шапками сахарного песку. Все это выставлялось на солнце, чтобы скорей началось брожение и превратилось в наливку. Наши портнихи, шившие платье невесте и не желавшие до времени раскрыть секрет, с ума сходили, как снять со Стефы размер. Ее останавливали под любым предлогом на улице, заговаривали о чем-нибудь и на глаз, а порой обнимая ладонью несколько раз, определяли ширину талии и плеч.
