Татьяна Москвина - Смерть это все мужчины
– Делать, да потом ещё записывать – две скуки сразу.
Она терпеливо ждала, когда я освобожусь, свернувшись клубочком в кресле, и заслужила похвалу от Карпикова: «Вы будто из стихотворения „Мой Лизочек так уж мал, так уж мал…”. Места занимаете не больше котёнка, а звуков вообще не издаёте. Мне бы таких соседей по квартире!»
Мы вышли из редакции и побрели к метро, мне надо было на Московский проспект, в гости к Ване и Фане.
– Он вас любит, да? – спросила Лиза.
– Нет, конечно, замыслил что-нибудь, кто его знает. Он нынче политикой вздумал баловаться, так, может, надо срочно женой обзавестись.
– Этот, кудрявый, в куртке потрёпанной, политикой занимается, да что вы?
– Ты про кого говоришь?
– Про этого… Андрея, про фотографа вашего.
– А я тебе про мужа бывшего отвечаю, нормально! Кто любит – Андрюша любит? Да Господь с тобой. Он как выпьет, так на всю редакцию кричит: «Девчонки! Вы мне поможете?»
– Он чистый… Похож на лесной ручеёк, только тёплый.
– А я на что похожа?
– Вы похожи на очень дорогую, очень интересную книгу, которую кто-то забыл на скамейке, в парке, осенью…
– Лиза. У тебя и ум есть, и литературные способности. Кончай лабать повести про игрушечных королевишен и займись делом. Если тебе реальность не нравится, пиши об искусстве, о моде, о чём хочешь. Иди учиться куда-нибудь, надо получить систематическое образование, а с публикациями я тебе помогу.
Короткая серебристая куртка явно не согревала русского эльфа, но Лиза, казалось, не чувствовала ни холода, ни слякоти под ногами, её личико будто светилось в наступающих сумерках. И у меня вдруг сжалось сердце от нежности и тревоги за неё. Я представила себе полчища худых заброшенных принцесс, которые сейчас чопают по грязи с рюкзачками и не знают, как им заработать на жизнь.
– Ты меня слышала, Лиза?
– Тётя Саша, вы же сами знаете, что всё бесполезно, вы такая же, как я, пропащая, мы с вами попали, круто попали, в долбаную Россию, в этот город вампирский, где нас никто не любит, вы попали раньше, я позже, но я уйду раньше, а вы – позже, потому что вы на нашей планете были самая гордая, самая упрямая!
– Интересно, кем я была на твоей планете?
– О, вы всё знали и про всё имели мнение, и вас специально спрашивали в трудных случаях, что вы думаете. И это было ужасно важно для всех. Вроде как судья или эксперт, но всё было не так, как здесь, не скучно, а красиво.
– Вот то-то и оно, что тебя на красивенькое тянет, а красота – это так, частность. Побочный продукт творчества. В жизни много подлинного и вне красоты. Тебе надо с гомосексуалистами дружить, они знают толк в красивеньком.
– Я дружу. У меня есть знакомые, старше меня, – они вдвоём живут, снимают квартиру. Петя в салоне красоты работает, маникюршей, а Федя танцует… так, в клубе пока. Они от мамы скрываются, от Петиной. Она его обещала задушить голыми руками. Петя говорит, вы бы видели эти руки, с такими на медведя ходить. Вот Петя и Федя – я лучших людей, чем они, не видела. Они всех бродячих кошек, всех собак в своём районе подкармливают, я у них жила месяц, и меня кормили. У них денег, правда, мало, зарабатывает потому что один Петя, и Петя говорит, что не может уже по двенадцать часов работать, что он кому-нибудь палец отрежет.
– То-то у тебя всегда такие ноготочки фасонные. Познакомь как-нибудь с Петей-Федей, может, это сюжет, в самом деле. «Куда нам без труда? Новые семьи новой России».
5
Ваня – Анна Ивановна Иванова, Фаня – Фаина Давидовна Малкина; Ваня и Фаня, подружки мои, матери-одиночки, удачно съехавшиеся лет восемь назад из своих берлог в приличную двухкомнатную квартиру у площади Победы, всегда встречали меня с обезоруживающей, лучезарной радостью, на которую способны разве дети, собаки и простодушные женщины. Я для них была дорогая Саня, которая спасла их сына Стёпу (это Ванин сын, Боря – Фанин), а всех моих трудов было на два рабочих дня – выслушать Фаню, навестить школу, где учился Стёпа, и написать заметку «Некоторые любят повежливее». Дело в том, что девятилетний Стёпа при первых наездах незлой, но резкой и тяжёлой характером учительницы заявил, что он – маленький человек, но человек, и в этом качестве имеет права. Фанина работа. Сначала Стёпа, держась в рамках легальной вербальности, терпеливо объяснял, что если человек потерял дневник – это не преступление, а несчастный случай; что не каждый человек одарён каллиграфическим почерком; и не понимает человек, зачем его каждый день вызывают к доске… Но настал день, когда человек пришёл к школе с плакатом «Долой Надежду Анатольевну!», что даже по меркам развитой демократии был перебор. Настоящих фамилий и номера школы в заметке не было, и конфликт удалось погасить, тем более учительница, узнав жизненные обстоятельства Стёпы, отреагировала единственно возможным для порядочного человека способом – спросила, нельзя ли чем-нибудь помочь.
Они умели быть благодарными, храбрые мамки, родившие детей на руинах советской империи, которая кое-как их защищала от советских мужчин. А новая Россия сама очутилась в положении матери-одиночки. Впрочем, когда и в какие времена человеческие самки с детёнышами чувствовали себя беззаботно? Ваня и Фаня познакомились в Павловском парке, благодаря детишкам-одногодкам, которые сразу вцепились друг в дружку и ударились в отчаянный рёв при попытках их разлучить. Пришлось свято обещать новую встречу – и постепенно приятельницы, обе щепетильные и довольно замкнутые, выяснили удивительное сходство своих житейских накоплений. У Вани была комнатёнка, где недавно умерла мама, а у Фани – целых две, и тоже умерла мама, они были ровесницами, обе имели незаконченное высшее образование и никаких карьерных перспектив. Ваня встречалась с отцом своего ребёнка два месяца, Фаня – полгода, Ванин жил в Москве, Фанин перебрался в Америку. Вестей ниоткуда не поступало, средств к существованию тоже.
Говорят, что женщинам, родившим без мужа, покровительствует сам Отец, и надо заметить, с момента встречи Ване и Фане стало везти. Дети не болели, не ссорились, исключительно повезло с обменом – большая двухкомнатная в сталинском доме! – но тут уж Фаня не стерпела, напрягла Америку ради необходимой доплаты. А по части экономии средств к существованию Ваня и Фаня давно тянули на звание академиков.
Крупная, плечистая и широкая в кости Фаня составляла убедительную пару с мягкой, кругленькой Ваней, и я сначала было подумала, не разделяют ли подруги и ложе, как разделяют тяготы жизни, но оказалось – нет, и даже не понимают, как оно бывает на свете. Главной заботой Фани было выдать Ваню за хорошего человека с жилплощадью. Ваня ничего не имела против этого мифического образа, но попадались на её лирическом пути одни сомнительные личности, женатые и без жилплощади. Кстати, Ваня была больше по душевной части, а Эрос если кого и терзал, так могучую Фаню, которой архаическая кровь велела иметь исправного мужа и не меньше девяти отпрысков. Невоплощённая природа мстила болезнями – энергичная Фаня всегда пребывала в поиске новых и новых эндокринологов. А Ваня – та по старинной русской дамской привычке пробавлялась мигренями и сердечной аритмией. Межнациональных конфликтов в этом семействе не наблюдалось и не предвиделось.
6
– Саня пришла!! – бросились все сразу. Боря, Стёпа, собака вроде пинчера, но не пинчер, с редким именем Жулька, Фаня – только Ваня осталась хлопотать на кухне. По квартире гулял дивный печёный дух.
– С капустой, – деловито перечислял заводной Боря, чёрный чёртик в очках. – С яблоками, с зелёным луком, с повидлой!
– С повидлом, – поправил белобрысый Стёпа. – И зачем-то с печёнкой.
– Взрослые едят, – пожал плечами Боря, не одобряя взрослых вкусов, но и не бунтуя. Он был куда благоразумнее Стёпы. Но подарки я им принесла совершенно одинаковые – иначе нельзя.
– Санечка, зачем такие дорогие подарки, – попрекнула Фаня, опытным глазом оценив наборы цветных карандашей.
– Фанечка, иди в задницу, – ответила я, подделываясь ей в тон.
– Саня! Дети! – с выражением привычного укоризненного ужаса сказала Фаня.
Чистота являлась частью железной Фаниной идеологии, и квартира сияла. Они сами белили потолки, переклеивали обои и люто копили на стиральную машину – верная «Сибирь» сдохла три года назад. Ядовитое замечание Вл. Набокова о том, что «бедняки очень много стирают», абсолютно справедливо, как подавляющее большинство замечаний Вл. Набокова. Ваня и Фаня много стирали – и оттого, что одежды было неизобильно, и оттого, что накопление грязи означало либо распад (Фанин страх – «мы опустимся, мы сопьёмся, мы забросим детей»), либо беспечность, а этого женщины себе позволить не могли.
Стол на кухне был накрыт жёлтой скатертью – мой подарок, костромской непритязательный лён. Дети мигом умяли кучу пирожков и помчались играть. Они что-то постоянно писали, рисовали, лепили – у Вани и Фани не было телевизора (верный «Садко» откинул копыта пять лет назад), – а мы расположились поговорить под Ванину черносмородинную наливочку. У Вани имелся клочок земли в садоводстве и домик, слабо отличимый от крупного скворечника. На этом клочке Ваня выращивала отменный урожай, а в скворечнике безмятежно подрастали с благословения северного лета братья-разбойники, с одним велосипедом на двоих.
