Астрид Линдгрен - Кати в Америке
Драгстор, по всей вероятности, играл также роль светского клуба. Мистер Дональд, стоявший за стойкой, знал здесь, очевидно, всех, кроме Боба и меня. И ему, право же, понадобилось совсем немного времени, чтобы выяснить, откуда я приехала. И тогда ему захотелось узнать, очень ли мы боимся России, а пожилой джентльмен, сидевший рядом с нами, охотно и услужливо объяснил нам, что неправильно в политике Швеции. А я, с набитым пышками ртом, слушала его, думая, что, пожалуй, могла бы передать его мудрые слова людям, которые в них нуждаются. Но тут поглощавшие мороженое девочки-подростки захотели услышать, есть ли в Швеции по-настоящему красивые парни, и я сказала:
— Ну да, есть, конечно, и они так красивы, что на них надо смотреть сквозь закопченное стекло, чтобы не ослепнуть.
И тогда веснушчатый юнец сказал:
— Gosh... — и добавил: — Can I have another сос, please![94]
Все было так интимно, уютно, и я по-настоящему огорчилась, когда Боб сказал, что время его парковки за двадцать пять центов истекло и нам пора ехать домой.
* * *Домой к Тетушке. Домой в туристические домики. Это были семь почти одинаковых cabins, выстроившихся в ряд.
— Послушай-ка, Боб, — сказала я, — ты не помнишь, в какой cabin остановились мы с Тетушкой?
— Не номер ли это четыре слева? — слегка замешкавшись, спросил Боб.
Сам он жил в крайней хижине справа.
— Номер четыре слева? — переспросила я. — По- моему, это был номер три.
Он думал и сомневался, я думала и сомневалась... А лучше всего было бы просто знать наверняка.
— Предположим, я открываю дверь в хижину номер четыре и вместо Тетушки встречаю там часовщика из Цинциннати... — боязливо сказала я Бобу.
— А что плохого в часовщике из Цинциннати? — громко расхохотавшись, спросил Боб.
— Дурак! — ответила я. — Давай послушаем у дверей. У Тетушки храп специфический, тут уж я не ошибусь: оррх-пух, оррх-пух!
— Тсс, — шикнул на меня Боб. — Ты храпишь так, что разбудишь даже мертвых!
Думаю, я посвящу себя в будущем сравнительному храповедению. Это в самом деле интересно! Мы с Бобом занимались наблюдениями долго, и ой до чего ж это было полезно! Начали мы от дверей номеров три и четыре, но вскоре воодушевились так, что распространили наши исследования и на другие кабины. Собственно говоря, ничего особо хорошего в этом не было, потому что полученные в результате ошеломляющие данные совершенно сбили меня с толку. Сначала я была абсолютно уверена в том, что храп «оррх-пух, оррх-пух», доносившийся через дверь номера четыре, был лейтмотивом Тетушки, но постепенно я начала в этом сомневаться. Оттуда слышался также громкий посторонний звук «ош», объяснить который я как следует не могла.
Боб стоял, прижавшись ухом, напоминавшим кочан- чик цветной капусты, к двери номера три. Восхищенно улыбаясь, он спросил:
— Что ты думаешь о человеке, который храпит: кррр-пи-пи-пи, кррр-пи-пи-пи?
— Звучит потрясающе, — ответила я. — Видно, жирный человек, который по ночам спит крепким сном. Отец семейства в полосатой пижаме.
— Ну, пожалуй так, — согласился Боб.
— Да, это решает дело, — обрадовалась я и посмотрела на дверь номера четыре.
В этой низенькой хижине Тетушка разбила лагерь на ночь, здесь опустила она на подушку свою усталую голову.
То, что дверь была не заперта, подкрепило мое предположение. Дело в том, что ключ у нас был один на двоих и мы с Тетушкой решили, что пусть дверь будет открыта, пока я не приду.
Мы с Бобом коротко и энергично пожелали друг другу спокойной ночи, и я как можно тише, чтобы не разбудить Тетушку, прокралась в хижину. И бесконечно осторожно начала раздеваться в темноте. Тетушка храпела:
— Оррх-пух. — Но иногда: — Ош!
Да, иногда «ош!». Внезапно в душу мою закралось сомнение: что-то не так! В этом «ош!» крылось что-то зловещее и ужасное. Я подкралась к Тетушке и осторожно опустила руку. Я осторожно опустила руку... на щетинистый ус. У Тетушки, правда, были легкие усики над верхней губой, но не могли же они вырасти в такие могучие усы с тех пор, как я видела ее в последний раз. Подавив крик, я выскочила в дверь, сопровождаемая жутчайшим «ош!».
Я направилась к номеру семь, где жил Боб. Пылая жаждой мести, я постучала в дверь, и Боб высунул голову.
— Это ты сказал, что я остановилась в номере четыре? — строго спросила я.
— А разве не ты это сказала? — спросил Боб.
— Нет, не я!
— Ну ладно, кто же там тогда живет? — осведомился Боб.
— Судя по храпу и усам — часовщик из Цинциннати, — ответила я. — Тот, на кого объявлен полицейский розыск за убийство жены и превышение скорости.
— Sorry, — извинился Боб.
— А теперь я пойду и лягу спать в номере три, — сказала я.
Так я и сделала. Я влезла в кровать, твердо решив наутро призвать Тетушку к ответу за то, что она, не предупредив меня, перешла с «оррх-пух» на «кррр-пи-пи-пи» .
IX
Почти с самого первого дня нашего знакомства с Бобом он бредил кленовым сиропом и гречишным печеньем, а также усадьбой, где в детстве обычно проводил лето. Если я правильно поняла его восторженное мурлыканье, должно быть, с этим домом, а также с кленовым сиропом и гречишным печеньем было связано нечто особенное. А теперь случайно сложилось так, что мы находились где-то поблизости от рая его детства, и все цифры продаж, и сметы, и рекламные кампании, которыми была забита голова Боба, как ветром сдуло. Тем самым мягким весенним ветром, что взъерошивал его каштановые волосы. И Боб внезапно почувствовал, что тоскует по тем камням и по той земле, где играл ребенком.
— О’кей, — сказала я, — держи курс туда!
С глубоким сожалением мы с Тетушкой покидали нашу маленькую хижину, так прекрасно обустроенную — с горячей и холодной водой, по-настоящему удобными кроватями, радио и всем необходимым. Мой часовщик из Цинциннати все еще дремал в номере четыре, когда мы тронулись в путь.
Словно нескончаемая асфальтовая лента, петляла перед нами дорога.
— В самом деле все дороги в Америке такие ровные, гладкие и асфальтированные? — спросила я Боба.
— Подожди немного, — ответил он, — скоро ты увидишь кое-что другое.
Повсюду у обочин, по крайней мере у всех выездов из городов и поселков, стояли люди. Они голосовали, желая проехаться автостопом — бесплатно, на попутной машине. Они делали традиционный знак большим пальцем руки, но мы безжалостно проезжали мимо.
— У тебя что, нет сердца, Боб? — спросила я, таявшая при виде каждого несчастного большого пальца, мимо которого мы проезжали.
— Есть! Это как раз у меня есть! — сказал Боб, бросая многозначительный взгляд на Тетушку. — Есть подлинное сочувствие, и ничего иного.
Но тут я почувствовала себя оскорбленной за Тетушку. Если даже голосовавший на дороге и не мечтал расположиться на заднем сиденье рядом с маленькой сердитой Тетушкой, в высшей степени не одобрявшей его появления, следует к чести Тетушки сказать, что она еще никого ни разу не укусила.
Все эти голосовавшие словно подтолкнули меня... и я подумала: как, собственно говоря, я себя веду? Разве не в обычае порядочного туриста в Америке посвятить себя немного этому виду спорта? Могу ли я в самом деле позволить себе вернуться на свою дорогую старую родину и признаться, что ни разу, ни капельки не проголосовала на дороге, ни разу не проехала автостопом? Не подобает ли мне вместо этого явиться с высоко поднятой головой, с гордым сознанием того, что я исполнила свой долг? Sweden expects every tourist to do his duty[95], — я решила выполнить свой!
— Высади меня здесь, — попросила я Боба, — и проезжай несколько миль вперед, а я попробую проголосовать, не подвезет ли меня кто-нибудь, а потом я проголосую вам!
— Никогда в жизни, — заявила Тетушка. — Никогда в жизни! Это мое последнее слово!
Как только Боб с Тетушкой и автомобилем исчезли за ближайшим поворотом, я бросила соколиный взгляд на противоположную сторону дороги, чтобы высмотреть подходящую жертву. И вот появился огромный черный автомобиль с огромным черным парнем за рулем, но мне показалось, что вид у него коварный и ненадежный, и я не стала махать большим пальцем. Тем не менее он затормозил и любезно спросил:
— Have a lift?[96]
— Нет, спасибо, — ответила я.
Ведь необходимо прежде оглядеться, чтобы «не связаться со всяким сбродом», как имеет обыкновение говорить Тетушка.
Потом появился маленький, старый и расхлябанный автомобильчик, и в нем сидел маленький человечек с мягким и благонравным выражением лица. Я игриво помахала большим пальцем. Это помогло.
Да, мистер Милтон действительно был благонравным человеком, а также принадлежал к Обществу трубачей, возвещающих Судный день[97]. Разве это не вселяет уверенность? Я поискала глазами: где же труба, но ее не было видно. Найдись она, вот был бы номер, да такой эффектный, который заставил бы Боба с Тетушкой вылупить глаза, явись мы с грохотом под громкие трубные звуки — я и Трубач, возвещающий Судный день! Но должно быть, Судный день еще по-настоящему не наступил.
