Алеся eprst2000 - Было такое...
Да не вопрос!
И вот я бегом — из одного конца улицы — в другой. От операторской группы к машинам и обратно. Бегом, бегом!.. Все организовать, все успеть! Ни минуты не потерять! На время съемки улицу надо перекрывать, о чем я должна сообщить гаишнику, который стоит в другом конце: «Валера, внимание! Машины!» Он закрывал движение и мы начинали съемку. Автомобили на скорости трутся друг об друга, трюкуют и возвращаются на исходную.
Дубль снимем? Да, еще дублик. Машины стартуют и я сообщаю гаишнику: «Внимание, машины!» Сообщаю без кодового слова «Валера», ну забыла! Каскадеры в машинах слышат «Внимание, машины!» и воспринимают информацию на свой счет, думают, что на встречу идет поток, начинают тормозить.
Все. Дубль запорот.
Паша, директор съемочной группы, говорит: «Ну что ты так, Алеся?».. А я запыхалась, устала, руки в стороны раскидываю, говорю «Ну простите, простите меня все!» и падаю навзничь в сугроб. Паша видит такое дело, штаны поддергивает и начинает на меня залазить. Я начинаю Пашу отпихивать. Он настаивает, мы начинаем ржать и барахтаться в сугробе в позиции «директор съемочной группы сверху».
…И тут приезжает режиссер!
А еще один раз я договорилась с режиссером, что мы встретимся в 10 часов в павильоне и доделаем раскадровку. Прихожу — его нет. Ну, обычное дело. Он до утра работает, чуть проспал или в пробке стоит… Подожду, думаю.
Смена только начинается, рано еще, осветители приборы расставляют, постановщики чего-то суетятся, площадку потихонечку готовят к съемке. Тишина такая… Все сонные… Я походила, пинков надавала, чтобы быстрей работали, мне пару раз пинка дали, чтобы не лезла, короче, процесс идет. Захожу к гримерам узнать, как у них дела, они говорят: «Алесь, че такая бледненькая? Давай мы тебе хоть губки накрасим». Ну, думаю, время еще есть, давайте накрасим. Сажусь к ним в кресло, они достают свои волшебные кисточки… Хорошо!
Когда женщина красит губы, у нее вид жутко глупый, на мой взгляд. Потому что надо в одну сторону рот вытягивать неестественно, а в другую губы растягивать ужасно. Еще в уголках надо прокрасить и…
…И тут заходит режиссер!!!..
Я смотрю на него с открытым ртом, который мне в этот момент красят.
И мычу: «Ия иас иу!» («Я сейчас приду» — прим. авт.)
А еще один раз мы снимали ночью. Я думала, что сдохну. Такая ночь сладкая попалась, тихая и звездная. Так спать хотелось… И еще какая-то съемка муторная… И так мне прям… засонливелось… А спать негде…
Негде совсем… А так хочется… Разве что в банкетном зале…
У нас декорация состояла из двух частей — банкетный зал, а из него коридор. В ту смену снимали только в коридоре, зал пустовал закрытый дверями, ждал своей участи завтра и лишь иногда через него ходили в другую сторону павильона. Но редко… Редко. Там такой хороший ковролин… Такой мягкий, теплый… Такой уютный… Я в уголке чуть спряталась, там темно, не видно, хорошо… в коридоре что-то суетятся… я только минуточку полежу и…
…И тут на меня на меня кто-то наступает: «ОЙ!!!БЛЯ,ИЗВИНИТЕ».
Это он куда-то пошел, а тут я. Сплю.
Ну ясно, кто пошел.
И вот меня послушать — так я герой. А на самом деле, меня режиссер три раза заловил. Под директором съемочной группы, с открытым ртом и спящую на ковролине посерди смены. И он ничего-ничего не сказал. Потому что у нас очень хороший режиссер. Даже хвалит меня! Его вообще послушать — так я герой…
2005/08/03
На улице лето и ни единой дождинки. В небесной канцелярии сократили бюджет по осадкам. Бог подкидывает солнцу дровишек — если задержать поставки, тут такое начнется!.. У солнца большие связи, это все знают. Приходится экономить на луне. Каждый день в ее бюджете урезают по куску, она прогибается под хамством небесных чиновников и гнется острым месяцем. Ходят слухи, что скоро пойдут сокращение среди звезд. Они в шоке! Безработные звезды разбредутся по всей галактике… Говорят, есть места в туманности Андромеды, но туда вообще трудно попасть. Рассказывают, что даже Большая Медведица ходила на поклон, мол, хоть ребенка-то моего не троньте.
В небесной канцелярии сдают годовой бюджет. У них перерасход.
Сплошной переполох…
2005/08/10
Турникет
Я всегда думала, что когда окажусь в Москве, то буду жить плохо и туго.
Что приеду, выйду на перроне (на самолет у меня, конечно, денег не хватит) и стану озираться по сторонам. Поставлю ноги упрямо, воткнусь пятками в землю и сожму губы. Для пущей острастки еще сощурю глаза. Я сразу захочу почувствовать, что этот город на меня смотрит. И будет намного легче, если он посмотрит недружелюбно. Лучше пусть сразу сознается, что я ему не понравлюсь.
У меня есть одна особенность: когда все плохо, то мне хорошо, просто отлично.
Во мне умер антикризисный менеджер.
В КВНе была такая шутка: футбольный комментатор: «А у нас за окном светит солнце, голубое небо, зеленеет трава, словом, сама природа против наших футболистов!»
На вокзале никто не встретит и совершенно некуда будет идти. Конечно, первое, что я увижу — одна из московских высоток. Сразу захочу в метро. Срочно захочу. Потому что струшу моментально и захочу спрятаться. Еще мне резко захочется к маме. Хотя всего три дня назад отдирала ее от себя на перроне в другом городе и считала назойливой. Мне мама не нравилась в тот момент совершенно. И сейчас я об этом очень пожалею.
В тех городах, где нет метро, люди многое теряют. Потому что ничто так не пахнет, как метро. Даже вокзальные станции и курица в фольге на купейном столике, которую мама сварила в дорогу. Нюхать метро надо растопыренными ноздрями, медленно вдыхать и чувствовать себя счастливой. Запах метро — это пот больших городов. В больших городах душатся дорогими духами, полощут волосы кондиционерами, а мужчины мажут бритые подмышки дезодорантами. Но всё равно все потеют, потому что в больших городах люди много работают. Для них даже рекламу придумали: дезодорант защищает 24 часа. Ни одному нормальному человеку в голову не придет защищаться 24 часа, потому что, а зачем? Дома-то можно расслабиться. А в большом городе никогда не знаешь, когда тебе придется вспотеть. Когда человек с дорогим дезодорантом, который защищает 24 часа, потеет, то получается запах метро.
Я выйду на станции с каким-то таким названием, где вышло полвагона. Стану идти вместе с полвагоном одинаково — так же уверенно и безразлично. Пусть не думают, что только что приехала. Жутко буду бояться проходить через турникет. Потому что как щелкнет! У турникетов такой вид, что они просто не успевают, а так бы цапнули за задницу парочку граждан. Сделаю вид, что роюсь в карманах, ищу телефон или пачку сигарет. Или ключи от квартиры. А сама стану наблюдать, как люди ловко маневрируют попами между железных тумбочек.
У меня не будет ни телефона, ни пачки сигарет. И уж тем более ключей от квартиры.
На фонарном столбе ветер ест объявление, что сдается комната. Ее будут звать Ада Исааковна Попова. Обязательно Попова. Иванова для еврейки — это слишком, пожалуй. Попова — в самый раз. Она будет одинокой старой еврейкой с акцентом, которая сдает комнату, но никто не соглашается. Потому что маленькая, с протекшим потолком и всеми трубами наружу. Ада Исааковна будет жить в квартире с запахом. Кошку будут звать Маиса. Белая, черные полосы по спине, полморды четко рыжие. На носу черное пятнышко. Худая, с тонким хвостом. И громко истошно мявкает. Такая кошка — это обязательно. Я не люблю, когда полморды разные, просто теряюсь и не знаю, в какую часть смотреть. Такая кошка — это плохо. Когда плохо, то мне хорошо.
Ада Исааковна будет поздно ложиться и громко смотреть телевизор. Я найду себе работу журналистом в справочнике про строительные материалы. Ничего не понимаю в стройматериалах, но почему-то стану там работать. Это будет обшарпанная конторка, справочник арендует помещение в бывшем НИИ. У меня будут странные коллеги. Когда наступит зима, и я буду говорить своему соседу по кабинету «С Новым годом!», то он ответит мне «Спасибо».
В своем городе я была с хорошими перспективами. Мне пророчили как минимум место в самом крупом еженедельнике края и максимум место редактора отдела новостей. А здесь мне нравится, что никто и не подозревает, какой я самородок. Чувствуешь даже превосходство над людьми — тебе ведома тайна, которая не доступна им.
…Мне ужасно горько, что никто не знает о моем самородстве.
Я сбежала из своего маленького города только потому, что там было хорошо. А мне надо, чтобы плохо. Когда плохо, то мне хорошо.
Ада Исааковна будет часто делать болтанку из яиц с батоном и солью. Она расскажет, что сидела в лагерях. Что когда из Москвы эвакуировали, то потеряла родителей на вокзале и с десяти лет по детским домам. Она будет сыпать еврейскими мудростями и говорить, как одесситка. До войны она жила в доме на Остоженке, это в центре. У нее была няня, а прислуга топила камин. Отца посадили еще до войны за подозрение в шпионаже. А зима в 38 была холодная. У нее будет фотография, где она совершенно неузнаваемый черно-белый пупс в пышном платье с круглым лицом в чепце. У нее будет старый комод, на котором спит ее облезлая кошка. Мы будем болтать и она расскажет мне как-нибудь про свою первую любовь. Его тоже посадили, он в лагерях умер. У меня защиплет в глазах, по ее морщинам побегут слезы, я положу свою руку на ее желтую руку с синими венами, Ада Исааковна скажет, что скоро «Поле чудес» и уйдет к себе. Кошка спрыгнет и поплетется следом.
